Гилберт Честертон - Сообразительный мистер Ридер. Воскрешение отца Брауна (сборник)
– И все из-за завещания полковника, – заметил отец Браун. – Молодой человек поставил все на недовольство полковника Дональдом. Особенно после того, как дядя пригласил его к себе в тот же день, что и адвоката, и так тепло приветствовал. Иначе ему грозил полный крах, ведь он потерял работу в полиции и проигрался до нитки в Монте-Карло. И осознав, что убийство родственника было напрасным, свел счеты с жизнью.
– Погодите! – удивленно воскликнул Фиеннс. – Я не поспеваю за вашей мыслью.
– И, к слову, о завещании, – спокойным голосом продолжал священник. – Пока я не забыл, или пока мы не перешли к более серьезным вопросам. Мне кажется, у этой истории с изменением фамилии существует очень простое объяснение. Я, по-моему, раньше уже слышал обе фамилии. Этот доктор в действительности французский аристократ маркиз де Виллон. Но еще он – пламенный республиканец, поэтому отказался от титула и взял себе старую забытую родовую фамилию. «Европа десять дней гадала, кто такой гражданин Рикетти»[55].
– О чем это вы? – недоуменно спросил молодой человек.
– Не обращайте внимания, – ответил священник. – В девяти случаях из десяти фамилию меняют в неблаговидных целях, но на сей раз это было сделано ради идеи. В этом и смысл его саркастического замечания насчет американцев, у которых нет фамилий, то есть титулов. В Англии маркиза Хартингтона никогда не называют мистером Хартингтоном, но во Франции маркиза де Виллона можно называть месье де Виллон. Так что это вполне могло сойти за изменение фамилии. Ну, а что до разговоров об убийстве, мне кажется, это тоже французский этикет. Доктор говорил о том, что вызовет Флойда на дуэль, а девушка пыталась переубедить его.
– Так вот оно что! – протянул Фиеннс. – Теперь понятно, что она имела в виду.
– И что же? – улыбнулся его друг.
– Это случилось перед тем, как я нашел тело несчастного. Только из-за такого потрясения я совершенно позабыл об этом. Трудно, знаете ли, вспоминать о романтических идиллиях, когда на твоих глазах разворачивается трагедия. Идя по аллее, ведущей к старой беседке, я встретил дочь полковника с доктором Валантеном. Она, конечно же, была в трауре, ну а он и так всегда черное носит, как будто на похороны собирается, только лица у них были такие, что траурными я бы их не назвал. Никогда еще я не видел, чтобы лица так светились, как у них. Они остановились, поздоровались со мной, тут она мне и сообщает, что они поженились и жить будут в небольшом домике на окраине города, где у доктора своя практика. Я, понятно, удивился, поскольку знал, что по завещанию собственность полковника доставалась ей, и постарался деликатно намекнуть ей об этом: сказал, что иду в дом ее отца и думал встретить ее там. Но она только рассмеялась: «Мы от этого всего отказались. Мой муж не любит богатых наследниц». И я был поражен, узнав, что они действительно настояли на том, чтобы все наследство снова было возвращено несчастному Дональду. Надеюсь, от подобного сюрприза он не потеряет голову. Вообще-то его никто не воспринимал серьезно, он был очень юн, и отец его не отличался особенным умом, но именно в связи с этим она сказала нечто такое, чего я тогда не понял, но сейчас вижу, что смысл ее слов сводится к тому же, о чем говорите вы. Гордо вздернув головой, она заявила: «Надеюсь, теперь этот рыжий мальчишка успокоится насчет завещания. Неужели он и впрямь думает, что мой муж, ради своих принципов отказавшийся от герба и титула, принадлежавших его роду со времен Крестовых походов, мог убить старика в беседке ради его наследства?» Потом она рассмеялась и добавила: «Мой муж никого не убивает, только если это не связано с его профессией. Он даже не послал секундантов к секретарю». Теперь-то я, разумеется, понимаю, о чем она говорила.
– Часть ее слов я тоже понимаю, конечно, – сказал отец Браун. – Что именно она имела в виду, говоря насчет рыжего мальчишки и завещания?
Фиеннс улыбнулся.
– Жаль, что вы никогда не видели секретаря, отец Браун. Вам бы понравилось наблюдать, как он заставляет все гудеть, как он это называет. Он похороны превратил чуть ли не в праздник. В доме, где должна царить священная тишина, у него дым стоит коромыслом. После того как стряслась беда, он вообще разошелся не на шутку. Его, похоже, уже ничто не удержит. Вы помните, я рассказывал вам, как он работал в саду вместо садовника и поучал адвоката, как вести юридические дела? Можете не сомневаться, он и хирурга поучал, как проводить операции, ну а если учесть, что хирургом тем был доктор Валантен, можно догадаться, чем это закончилось: он обвинил его не только в неумелости, но и кое в чем похуже. Секретарь почему-то вбил в свою рыжую голову, что это доктор убил полковника. Когда прибыла полиция, он был неподражаем. Нужно ли говорить, что Флойд вел себя, как величайший в мире сыщик? Шерлок Холмс во всем его язвительном интеллектуальном величии не возвышался над Скотленд-Ярдом больше, чем личный секретарь полковника Дрюса, наблюдавший за работой полиции в доме полковника. Поверьте, это стоило видеть! Он расхаживал с умным видом по поместью, потряхивая рыжей шевелюрой, а когда его о чем-то спрашивали, отвечал быстро и грубовато, точно его отрывают от важнейшего занятия. Наверняка подобное поведение секретаря и рассердило дочь Дрюса. Разумеется, у него возникла собственная версия. Хотя такие версии скорее подходят для книг детективного жанра, чем для реальности. Да Флойд и сам больше похож на персонажа какой-нибудь книги. Читать о нем, скажу я вам, намного веселее и приятнее, чем иметь с ним дело наяву.
– В чем заключалась его версия? – спросил священник.
– Больше шума, чем толку, – невесело усмехнулся Фиеннс. – Если хотя бы часть этого соответствовало правде, это была бы грандиозная догадка. Он заявил, что полковник-де был еще жив, когда его нашли в беседке, а доктор убил его хирургическим инструментом, когда разрезал одежду.
– Понятно, – сказал священник. – Надо полагать, лежа на грязном полу лицом вниз, полковник просто отдыхал после обеда.
– Поразительно, чего можно достичь напористостью, – продолжил рассказчик. – Флойд наверняка раздул бы эту историю до небес, обошел бы все газеты и добился бы, чтобы доктора задержали и допросили, если бы вся его версия не разлетелась вдребезги после того, как было обнаружено тело под Камнем судьбы. На этом круг замкнулся. Я думаю, что самоубийство можно считать почти прямым признанием. Хотя никто и никогда уже не узнает, как все было в действительности.
Несколько секунд никто не произносил ни звука, а потом заговорил священник:
– Мне кажется, я знаю, как все было в действительности, – со скромным видом промолвил он.
Фиеннс вздрогнул.
– Послушайте, – недоверчиво произнес он, – да как же вы можете знать, как все было в действительности, или утверждать, что знаете, если сидите тут в тысяче миль от того места и занимаетесь сочинением проповедей? Вы что, всерьез хотите сказать, будто знаете, что на самом деле произошло? Если это так, на чем основана ваша версия? Что навело вас на нее?
Отец Браун, охваченный необычным для него волнением, вскочил со стула, и первое произнесенное им слово прозвучало громко и отрывисто, как выстрел:
– Собака! – воскликнул он. – Разумеется, собака. У вас в руках с самого начала был ключ ко всему делу. Вам нужно было лишь внимательнее присмотреться к собаке, когда она вышла из воды.
Фиеннс удивился еще больше.
– Но вы же сами говорили, что мои мысли насчет собаки – это чепуха и что собака не имеет к делу никакого отношения.
– Собака имеет самое прямое отношение к этому делу, – сказал отец Браун, – что вы и сами бы поняли, если бы, глядя на собаку, видели собаку, а не Господа Бога, творящего суд над людьми.
На миг он смущенно замолчал, а потом извиняющимся тоном продолжил:
– Понимаете, дело в том, что я очень люблю собак. Мне показалось, что за всем этим жутковатым ореолом предрассудков, связанных с собаками, никто не подумал о самом несчастном псе. Взять, к примеру, такую, казалось, незначительную деталь, как то, что собака лаяла на адвоката и рычала на секретаря. Вы спрашиваете, как мог я догадаться о чем-то, находясь за тысячу миль? В основном благодаря вам. Вы описали людей так хорошо, что мне не составило труда распознать типы. Вот, например, Трейл: он часто хмурится и неожиданно улыбается, имеет привычку крутить в пальцах разные предметы, в особенности те, что расположены у горла. Чаще всего такие люди бывают нервными, их легко смутить. Не удивлюсь, если разбитной секретарь Флойд оказался бы нервным и несдержанным человеком. Эти американские проныры часто такими бывают, иначе бы он, услышав крик Дженет Дрюс, не порезался бы садовыми ножницами и не выронил бы их.
