Силвер Элизабет - Обреченная
Мне захотелось рассмеяться, но что-то удержало меня. Уважение? Скука?
– Энди? – переспросила я.
Адвокат одними губами ответил «да», глядя на копию судебного решения у себя в руке.
– Мне очень жаль, Ноа, – сказал он, роняя бумагу на стол.
Мне хотелось погладить его по плечу и поднять его подбородок, впрыснув ему дозу адреналина. «Ты не виноват», – хотелось мне сказать. Но ведь это он проиграл – не я. Я этого ожидала. Не первую мою апелляцию отклоняли. Я уже и забыла, что это была его апелляция.
Я немного помедлила, размышляя:
– Ну что же, тогда ладно.
Стэнстед вытер нос и не ответил, словно думал о чем-то. Об Энди? О Марлин?
– Так что же написал в своем отчете патологоанатом? Что вы включили?
Олли открыл рот, чтобы изложить все единственным способом, каким он умел. Должным образом. Формально. Легально.
– Как мы уже прежде говорили, – сказал он, – суд пересмотрит дело, если откроются новые обстоятельства, которые могут стать убедительным доказательством действительной вашей невиновности. Этот доктор, этот свидетель-эксперт собирался свидетельствовать о состоянии Сары в момент ее смерти. – Юрист вздохнул, глядя на заключение у себя в руках. – Я знал, что это рискованно, но, по крайней мере, у нас был шанс.
– Оливер, – сказала я, мягко протягивая руку в его сторону. Но его рука плясала перед его лицом – нагая, нервная, упрямая.
– С его заключением, его заявлением… – продолжал он.
– Как вы и говорили, суд это не убедило. – Я пожала плечами. – Такое бывает.
Стэнстед отказывался смотреть на меня.
– Всё в порядке, – повторила я. – Тут не с чем особо работать. Дело Ноа Пи Синглтон закрыто.
– Я читал отчет. Я видел доказательства. Но…
– Но ничего не вышло, – сказала я. – Все кончено. Идите домой! – взмолилась я. – Возвращайтесь к семье. В МАСК. В Филадельфию, или в Лондон, или где там сегодня ваш дом. Это была приятная история, но теперь… – Мой голос сорвался.
– Что вы скрываете от меня? – спросил Олли, выпрямляясь. Голос его изменился.
– Ничего. Я ничего не скрываю.
– Вы рассказали мне о вашем детстве, Ноа. Рассказали о вашем отце. И о Саре. – Адвокат пододвинул стул поближе к перегородке. Даже стекло не могло приглушить его пронзительный голос. – Чего вы мне не рассказали? Я знаю, что-то есть. Я знаю, вы что-то скрываете!
Его неопытность могла лишь усугубить его тягу к заступничеству.
– Вы не врывались в квартиру Сары! – выпалил он в решительности прозрения. – Ведь она сама впустила вас, верно?
Я отвела взгляд.
– Ноа, – настаивал Оливер. – Ведь нет доказательств тому, что вы проникли в квартиру. Только ваш сломанный ноготь, который мог сломаться по сотне других причин. Оба отягчающих фактора исчезают, остается только простое убийство, без отягчающих обстоятельств. Взлома нет. Ребенка нет. Простое убийство.
– Простое убийство? – рассмеялась я. – Прекратите, Олли! Вы сами себя запутываете. Для такого новичка, как вы, достаточно одной проваленной апелляции.
– Отлично. Скажем так – даже если она и была беременна, как они докажут, что вы об этом знали? Вы сами говорили тысячи раз, что по ней это было незаметно.
– Я знала, что она беременна.
Глаза юриста дергались вместе с его пальцами и венами на лбу и на шее.
– Они так и не нашли человека, который вломился в квартиру Сары и стрелял в нее и в вас.
У меня под грудью скопился пот. Моя кожа была влажной и зудела. Мне захотелось почесать правое плечо, но я сдержалась.
– Вас продержали в камере предварительного заключения почти двадцать часов без адвоката, воды или пищи, и что важнее всего…
– У меня была вода, – запротестовала я.
– …что важнее всего, Ноа, так это то, что вам не оказали медицинской помощи.
Я отвела взгляд.
– Вы сидели в камере, истекая кровью, и никто и не подумал отвезти вас в больницу. Они не говорили о борьбе в квартире Сары и о вашем пулевом ранении. Они говорили только о том, что вы изобразили обморок, чтобы избежать допроса.
– Поэтому сторона обвинения выглядела на моем процессе так плохо, но это ничего не меняет, – сказала я Стэнстеду.
– Вы рассказывали, что в детстве мать вас уронила. Рассказали о ране на губе вашего отца. Я знаю все чертовы детали каждого эпизода вашей юности. Мы достаточно долго знакомы, чтобы я мог ожидать от вас рассказа, что же действительно произошло первого января.
– Вы знаете, что произошло. Все задокументировано.
Я пнула стенку между нами левой ногой и тут же ушибла большой палец. Олли попытался посмотреть, что я делаю, но Нэнси Рэй велела ему сесть на место.
– Ноа? – позвал он меня.
Пальцы на моей ноге начали ныть от боли, на ногте большого пальца словно возник маленький электрический разряд.
– Ноа? – повторил адвокат.
– Что?
Он чуть подался ко мне.
– Ведь не было никакого грабителя, правда? Это была самозащита?
Я закрыла глаза и стала думать о спокойных, тихих вещах вроде старомодных парковых шезлонгов с нейлоновой сеткой, похожей на свод, под сиденьем. О хорошеньких серебряных часах, которые тикают у вас под ухом, когда вы не снимаете их на ночь. О попкорне в кинотеатре, плавающем в теплом масле. О треске дешевого пластика, когда вы открываете бутылку с содовой. О настраивающемся оркестре, пока он не сливается в простом до мажоре. О механическом карандаше номер два.
– Олли, – вздохнула я.
– Должна быть причина, чтобы человека сочли виновным или невиновным, – сказал он.
Я закатила глаза.
– Олли, кончайте. Вы начинаете становиться банальным.
– И есть два вида невиновности. Юридическая и настоящая.
– Пожалуйста, только не надо мне об актуальной невиновности!
– Как будто вы на самом деле не совершали этого преступления. Мы не говорим больше о какой-то юридической фикции, о дырке в деле. Вы ведь на самом деле этого не делали.
– Олли, я застрелила ее.
Адвокат сильнее стиснул ручку. От уголка его блокнота оторвался желтый кусочек величиной в дюйм.
– Значит, юридическая невиновность, – сказал он упрямо. – Возможно, ее убила не ваша пуля. Она даже близко от жизненно важных органов не прошла.
– Олли…
– Вы этого не знаете. Вы не врач.
– Верховный суд тоже, но они полагаются на хороших врачей, принимая решение. Так всегда было и здесь.
– Но здесь так не было, – заспорил Оливер. – Никто не полагался на медиков-экспертов при защите. Они просто поверили государственному патологоанатому. Не оспорили его работы. Они допустили показ всех этих снимков пулевого ранения, но этот новый патологоанатом клянется, что Сара не была беременна, когда ее застрелили. У него есть новая теория о причине ее смерти. Коронер округа даже не имел на руках заключения о причине смерти. Полиция не заглянула в медицинские карты – они просто сосредоточились на вскрытии. А новый патологоанатом обратил внимание на уровень гормонов при беременности. Фолликулостимулирующего гормона. Он утверждает в своем подтвержденном фактами заявлении, что этот уровень должен резко увеличиваться между восьмой и одиннадцатой неделями, как раз в то время, когда она погибла. Он сравнил анализ крови с места преступления и тот, что был сделан двумя неделями раньше, в центре планирования семьи. И тут он напал на след. Уровень составлял восемь тысяч пятьсот. Хотя когда она погибла, этот показатель должен был быть двадцать пять тысяч или выше. Гораздо выше. Он мог быть даже около трехсот тысяч, но этого не было. Он был ниже семи тысяч. Вы понимаете, о чем он?
Я не была уверена, что понимаю, так что выждала пару секунд. Тогда впервые за этот день Стэнстед заговорил, глядя мне прямо в лицо, а не в свой блокнот. Это не требовало практики.
– Полиция отметила всю кровь в квартире, но не только из пулевой раны. Кровь была в ванной и на ее белье. Ваши адвокаты даже не подвергли перекрестному допросу медицинского эксперта по этому поводу. Полиция просто притащила эту окровавленную одежду, как попкорн для присяжных, без объяснения. Но никому не пришло в голову проверить, откуда вся эта кровь, – просто было сказано, что это непосредственное последствие ее смерти. Никому! Они просто сфокусировались на выстреле. И на вас. Они даже не удосужились посмотреть по сторонам, как только вас арестовали.
– Пожалуйста, бросьте это.
– Вопиющие доказательства некачественной защиты просто ошеломляют. Этого никогда бы не случилось в…
– Прошу вас, Олли, – взмолилась я, – просто оставьте это! Все уже оставили, и мне так будет лучше.
Юрист схватил новую пачку бумаг и просмотрел верхнюю страницу. Я следила, как его зрачки скользят по каждой строке, пока пустота в его глазах не угасла. Я же накручивала на палец прядь волос, прислушиваясь к гармонии так называемых версий, которые я скупо выдавала прессе во время моего процесса. Марксистская версия, версия Каина и Авеля, версия Жертвы и так далее, пока мы не дошли до версии Кеворкяна, которую никто не считал подходящей – даже для процесса. «Слишком трудно доказать», – прямо слышу слова Мэдисона Макколла, сказанные прежде, чем я даже заикнулась о ней.
