Безумие толпы - Пенни Луиза
– Нет. Мне и тут хорошо.
Он кивнул:
– Если передумаете…
«Ральф, что ты делаешь там?»
Но кое-какое представление о том, что делает Хания Дауд, он имел.
Глава сорок третья
– Не уснуть? – спросил Арман.
Хотя шел третий час ночи, Жан Ги не вздрогнул от неожиданности, когда раздался этот голос. Он слышал шлепанье тапочек по полу кухни и узнал походку.
– Я со времени рождения Оноре и не спал по-настоящему, – сказал он.
– Чая? – Арман развернулся с чайником в руке.
Бовуар хотел было отказаться, но потом понял – да, чашечка хорошего чая не помешает…
«Господи боже, – подумал он, – я заразился».
– Да, спасибо. Вы слышите? – Жан Ги привстал, напрягся. На лице мелькнуло тревожное выражение.
От входной двери доносился какой-то звук.
– Все в порядке, – успокоил его Арман, закручивая кран. – Я как раз собирался сказать тебе…
– Что, уже утро? – Вошла Изабель.
Щеки ее раскраснелись после короткой прогулки. Она принесла из гостиницы поднос, накрытый клетчатым кухонным полотенцем. Из-под клетчатого фланелевого халата Изабель выглядывала фланелевая пижама в горошек.
– Ты похожа на какого-то диккенсовского персонажа.
– Вот только не будем вдаваться в подробности – ты лучше на себя посмотри!
В спортивных штанах, небритый, Жан Ги напоминал замызганного, ошалевшего копа, которого срочно вызвали в ночную смену и заставили стоять на ветру.
Изабель поставила тарелку на стол и поприветствовала Гамаша. Шеф выглядел почти как всегда. Или, по крайней мере, представлял собой вариацию на ту же тему.
Университетский профессор, разбуженный посреди ночи. Щеки, как и у Бовуара, покрыты щетиной, и Лакост подумала, что, если бы шеф решил снова отрастить бороду, она была бы совершенно седой. В отличие от Жана Ги, Арман хотя бы взял на себя труд причесаться, впрочем, с одной стороны волосы у него все равно стояли торчком.
– Я увидел свет в гостиничном номере Изабель, – сказал Арман, наливая молоко в кружку, – и послал ей эсэмэсочку.
Часы показывали 2:53.
Лакост сняла с подноса кухонное полотенце, демонстрируя разнообразную выпечку к завтраку:
– Все это любезно предоставили нам Габри и Оливье.
– Они знают, насколько велика их щедрость? – вздохнул Арман.
– Пока нет.
Пока чай настаивался, Арман пошел в кабинет и вернулся с документами, которые захватил из оперативного штаба. Жан Ги разложил их на кухонном столе. Трое полицейских склонились над бумагами, не забывая отдавать должное булочкам с шоколадом.
Папки на столе чем-то напоминали пазл Жан-Поля Робержа. Хотя если им удастся собрать свой пазл правильно, то корзинки со щенками не получится.
Но проблема состояла в том, что они имели дело с несколькими пазлами, составные части которых оказались перемешанными.
Участие Винсента Жильбера в экспериментах Юэна Камерона над невинными людьми, включая мать Эбигейл.
Загадочная смерть Марии.
Ярость, направленная против Эбигейл Робинсон, и готовность многих людей, в том числе Жильбера и, вероятно, почетного ректора, во что бы то ни стало остановить кампанию, посвященную принудительной эвтаназии.
Не говоря уже о инопланетном вторжении. О головоломке по имени Хания Дауд. Той, что разглагольствовала о силе духа и совершала убийства под покровом темноты.
Были ли все они отдельными пазлами или частями целостной картины, спрашивал себя Гамаш. Одна часть – лес, другая – небо, немного воды, несколько домов? Если между ними и была какая-то связь, она казалась иллюзорной, и однако же соединение этих частей давало единое изображение.
А может быть, Гамаш неверно провел аналогию. И перед ним находился не пазл, а то, о чем он думал прежде. Одна длинная нить, которая началась с Камерона и закончилась много десятилетий спустя смертью Дебби Шнайдер.
Ключевое слово, которое он предложил раньше, вывело их на Колетт Роберж, получателя странно-туманного письма Пола Робинсона. С его вечной благодарностью.
Заслужила ли она эту благодарность тем, что опекала его дочь в те дни, когда пришло предсмертное письмо, или его ожидания касались будущего? Может быть, ее готовность к услугам на этом не заканчивалась?
Арман взял свою кружку, поднялся, подошел к окнам в дальнем конце кухни и вперился в темноту.
– За что Пол Робинсон был так благодарен Колетт?
От произнесенных слов стекло перед ним затуманилось.
Он повернулся, посмотрел на Лакост, на Бовуара. Они далеко не в первый раз корпели над расследованием в пижамах глубокой ночью.
– Забота об Эбигейл – вот за что он был ей благодарен, – пожала плечами Изабель.
– Возможно. Но он писал о «вечной» благодарности? Нет ли в этом некоторой избыточности? – Подкинув дров в печку, Гамаш вернулся к столу и достал копию предсмертного письма, поднес к глазам. – Будет интересно получить экспертизу почерковеда и анализ ДНК.
– Ты думаешь, письмо писал не он? – спросил Жан Ги.
– Я предполагаю, не думаю.
– Но если не он, то кто?
– Эбигейл и Колетт были в Оксфорде, когда это случилось, – сказала Изабель. – Кто остается?.. – Она помолчала. – Дебби Шнайдер? Но зачем ей писать такое письмо?
– Может быть, Пол Робинсон обнаружил свидетельство того, что она убила Марию, – пришло в голову Жану Ги. – Свидетельство, которое потом, несколько недель назад, Эбигейл могла найти среди его вещей.
– Ты хочешь сказать, что он откровенно поговорил с Дебби, – поморщилась Изабель, – и она его убила? Каким образом? Потом она пишет предсмертную записку и отправляет ее с книгой человеку, о существовании которого имеет довольно смутное представление?
– Ты не видишь в этом натяжки? – с улыбкой спросил Арман. – Подозреваю, если бы она сделала это, то предполагаемое признание было бы изложено гораздо более ясно. И еще я думаю: и Колетт, и Эбигейл сразу заметили бы, что письмо писал не Пол. Они же знали его почерк. Так что именно Пол Робинсон написал письмо Колетт и своей дочери, а потом покончил с собой. Но, – Арман снова посмотрел на письмо, – оно представляется мне жестоким без необходимости, а он, кажется, не был жестоким человеком. Даже напротив. Как ни посмотри, они с Эбигейл любили друг друга.
– И Марию они тоже любили, – добавила Изабель. – Мы знаем, чем закончилась эта любовь.
Они одновременно посмотрели на фотографию Дебби, Эбигейл, Пола и Марии на берегу бескрайнего Тихого океана, сверкающего солнечными зайчиками.
Последнюю фотографию.
Арман знал, что эта фотография, вероятно, была очень дорога Полу Робинсону, но почему она лежала запертая в ящике стола Дебби Шнайдер?
Старший инспектор откинулся на спинку стула и уставился вдаль. Пытался увидеть то, что лежало за пределами видимости.
Если он осторожно потянет за нитку, то, может… может быть…
Неожиданно перед его мысленным взором возникла пожилая мать Рейн-Мари.
Он выпрямился и сказал, обращаясь к коллегам:
– Ваши родители еще живы?
Оба отрицательно покачали головой, удивленные вопросом, – он показался им нелогичным продолжением разговора.
– Тогда вам не приходилось разбирать их вещи. Ужасное занятие. Мы проделали эту работу несколько лет назад, когда умерла мать Рейн-Мари. Это печально, это опустошает и временами крайне утомительно. Вещи, с которыми не знали, что делать, просто рассовывали по кладовкам и подвалам, и вам нужно просмотреть каждую газету, каждую фотографию и принять решение. Нам повезло. Семьдесят восемь сестер и братьев Рейн-Мари пришли на помощь ей и мне.
Изабель и Жан Ги улыбнулись. Каждый раз, когда шеф говорил о громадной семье Рейн-Мари, это число возрастало. На самом деле они понятия не имели, сколько сестер и братьев было у Рейн-Мари. Было неясно, знала ли это она сама.
– Но что случается, когда ты единственный ребенок? – спросил он. – Или вещей слишком много, а времени слишком мало?
– Нужно приглашать помощника? – предположила Изабель. – Вот ведь Рейн-Мари помогает людям разобраться с наследством.
