Безумие толпы - Пенни Луиза
– Эбигейл все это время считала, что Марию убил отец, – произнес Гамаш. – Но мы вернулись к другой версии. Может быть, разбирая вещи, она находит что-то такое, из чего делает вывод, что он не убивал Марию. Узнаёт правду.
– Что Марию убила Дебби, – сказал Бовуар.
Арман одобрительным жестом направил на него фломастер, потом повернулся и обвел имя Дебби кружочком.
– А мотив? – спросил он. – По мнению Эбигейл, Дебби становится убийцей не только сестры, которую Эбигейл любила, но и опосредованно – отца.
– Отца, отправившего мадам Роберж письмо, – продолжил Бовуар, – в котором просит показать его Эбигейл, считая, что она и убила Марию. Таким образом он давал дочери понять, что ей ничто не угрожает.
– Вот только она никого не убивала, – проговорила Изабель. – Вы можете себе представить, какими были бы ее чувства, если бы она поняла: ее отец столько лет жил с убеждением, что она убила свою сестру? А потом, не имея на то никаких оснований, наложил на себя руки. И как бы она тогда относилась к Дебби?
– Она бы ее возненавидела, – сказал Бовуар.
Но Изабель отрицательно качала головой:
– Я думаю, мы сильно все усложняем. Мотив, по-моему, должен быть связан с чем-нибудь недавним.
– Так это и было недавно, – заметил Бовуар. – Для Эбигейл.
– Продолжай, – сказал Гамаш Изабель. – Что, по-твоему, произошло?
– Я думаю, правилен ваш первый сценарий. Намеченной жертвой была Эбигейл. Думаю, кто-то на вечеринке увидел ее. Этому человеку была ненавистна программа Робинсон, и он решил не упускать шанса остановить ее.
– А кандидаты у тебя есть? – спросил Бовуар.
– Винсент Жильбер. Может быть, с помощью Колетт Роберж, – предложила Изабель. – У них был мотив. И возможность тоже была.
Гамаш повернулся к доске, принялся разглядывать фотографии, схемы. Что-то не складывалось. Не хватало какого-то маленького фрагмента.
Потом он подошел к столу и перечитал письмо. И начал прозревать.
– Есть еще кое-что, patron, – сказал Жан Ги, занимая место Гамаша у доски.
Он взял красный фломастер и написал: «Хания Дауд».
Гамаш вскинул брови. Как он мог о ней забыть? Может быть, потому, что другие находились на виду и чуть ли не подпрыгивали, чтобы на них обратили внимание. А Хания Дауд держалась незаметно. С мачете в руке. Невидимая в темноте.
Он подумал, не осталось ли в этой молодой женщине запала на еще одно, последнее убийство. А потом ça va bien aller. Все будет хорошо. Она могла отложить мачете в сторону. Утихомириться.
Он положил письмо.
– Я думаю, нам пора пообедать.
* * *Они решили, что в оберже, где полно подозреваемых, будет не слишком уютно сидеть за обеденным столом, и отправились к Гамашам.
Арман пошел в кухню к Рейн-Мари, а Изабель и Жан Ги удобно устроились в гостиной.
Арман с порога увидел Ханию Дауд с длинным ножом в руке, направленным на Рейн-Мари, которая стояла к ней спиной.
Он почувствовал, как ёкнуло сердце, как напряглись мышцы. Все вокруг замедлило движение, кроме готовой обрушиться волны ужаса и адреналина. А потом так же мгновенно мир стал прежним.
Издержки профессии. Фейерверки казались выстрелами, а все ножи – оружием убийства, в особенности когда они направлены на любимого человека.
– Я не знал, что вы здесь, – сказал он Хании.
– Это очевидно. И я вижу, какое доставила вам удовольствие.
Он улыбнулся:
– Нет. Вы просто увидели мое удивление. Мы всегда вам рады.
– Привет, Арман. – Рейн-Мари повернулась. – Я уговорила Ханию остаться на обед. Она была настолько любезна, что согласилась съездить со мной к Гортонам, отдать им последнюю коробку.
Арман поцеловал жену в щеку, потом взял кухонную доску, багет, нож.
В кухне стоял аромат тушенного в вине петуха и свежего базилика – Хания порвала его листья и выложила на блюдо с нарезанными помидорами и бурратой.
Даниель с семьей и Анни с детьми уже вернулись в Монреаль. Они собирались погостить еще, но Рейн-Мари и Арман решили, что им лучше уехать. В другой раз останутся подольше, когда в деревне не будет убийцы. Что, впрочем, для Трех Сосен было вариантом маловероятным.
– Что еще мне сделать? – спросила Хания.
– Можете поставить это блюдо на стол, – сказала Рейн-Мари. – А потом налейте себе вина и присоединяйтесь к остальным в гостиной. Обед будет минут через двадцать.
Хания поставила томаты и буррату на сосновый стол, но в гостиную не пошла. Она направилась в дальний конец кухни, то и дело останавливаясь, чтобы рассмотреть картины на стенах. Портреты, несколько работ в стиле наивного искусства. Пейзажи.
И одна небольшая скромная рамка.
– Это…
– Да, она, – сказала Рейн-Мари. – Долго искала. Оригинал.
– Единственная в своем роде? – спросила Хания, подходя почти вплотную к маленькой фотографии одного кристаллика снежинки.
– И как вы съездили к Гортонам? – поинтересовался Арман.
Рейн-Мари начала рассказывать, а он наблюдал за Ханией. Она удобно устроилась в кресле у печки и смотрела в темноту за окном.
– Ты не говорила им об их матери и о Юэне Камероне?
– Нет. Не каждую правду стоит озвучивать. У них есть коробка, они могут посмотреть ее содержимое, если им интересно. Я думаю, они догадываются, что внутри есть что-то необычное, но в любом случае у них остается выбор. – Она взглянула на гостью и, понизив голос, произнесла: – Я думаю, она больше не хочет.
– Не хочет чего? – не понял он. «Убивать?»
– Быть героиней Судана. Посмотри на нее. Она почти совсем ребенок. Наверное, она хочет жить нормальной жизнью. Просыпаться и встречаться с Кларой в бистро за завтраком. Обсуждать книги с Мирной. Заглядывать к нам на чай или обед и не беспокоиться обо всех девочках, обо всех женщинах, которые ждут, когда она придет и спасет их.
– Утихомириться, – сказал Арман.
Она смотрела, как он ставит чайник. «Если бы только это было возможно».
* * *Когда Рейн-Мари вернулась в гостиную, Арман подошел к Хании с чашкой чая.
– Вы не возражаете? – Он кивнул на кресло, стоящее напротив.
– Бога ради.
Он сел с мыслью о том, что Хания, казалось бы, царит везде, где бы ни появилась. И в то же время она всюду чужая.
– Вы убили Дебби Шнайдер?
Брови Хании исчезли под хиджабом.
– Светский разговор, старший инспектор?
Он улыбнулся и промолчал.
– Или вы так расследуете преступления? Снова и снова задаете один и тот же вопрос, пока вам не отвечают «да»?
– Или пока не наступает время ложиться спать.
Это было заявлено так громко, что удивило даже ее. Она рассмеялась.
– Что ж, – произнесла Хания наконец, – я могу сказать по этому поводу, что ваше расследование – настоящее говношоу, если вы все еще подозреваете меня. Так у вас говорят, да? «Говношоу»? Меня Рут научила этому слову. Она рассказывала, как Клара делала карьеру в живописи.
– Да, есть такое словечко. Вы не ответили на мой вопрос.
– Так вы его всерьез задавали?
Он уже не улыбался. Смотрел на нее задумчиво и строго.
– Нет, я ее не убивала. Я вам правду сказала в прошлый раз. Убить человека не означает уничтожить его идею. И если бы я хотела покончить с профессором Робинсон, то как глупо было бы с моей стороны убить не того человека! Такого просчета я никогда бы не допустила.
На некоторое время воцарилось молчание, столь напряженное, что кругом будто потрескивали электрические искры.
– Мы все совершаем ошибки. На морозе, да еще в темноте, в спешке… Можно и обознаться.
– Верно, – сказала она. – Но не такие ошибки. Человеческая жизнь священна. Это нечто иное. Я узнала это в лагерях. Когда видишь перед собой столько смертей, начинаешь ценить жизнь. Когда видишь столько жестокости, начинаешь ценить доброту.
– Но признаете ли вы ее? Потому что она там. – Он показал на соседнюю комнату. – А вы здесь. – Он поставил чашку. – Я иду в гостиную. Хотите пойти со мной?
