Безумие толпы - Пенни Луиза
– Он работал с Юэном Камероном, – вмешался Бовуар. – Об этом никто не знал, кроме вас. Однако позднее профессор Робинсон тоже выведала про это.
– Значит, я убила Дебби, чтобы защитить Винсента Жильбера? А это-то как можно пришить к делу?
– Вы умеете решать проблемы, мыслить рационально, – сказал Гамаш. – Вы, возможно, поняли: Эбигейл собирается предъявить Жильберу обвинение, что она практически и сделала на вечеринке. А следовательно, у нее должно быть и какое-то доказательство. И это доказательство находится у Дебби, она ведь все бумаги носила при себе.
– Ага, теперь понимаю. Я ударила ее по голове, украла бумаги и сожгла. Это ваша версия? – (Гамаш в подтверждение развел руками.) – Вы, Арман, сделали несколько так называемых логических скачков. Будь вы моим студентом, экзамен вы бы не сдали. Самое грубое допущение заключается в том, что моя любовь к Винсенту Жильберу настолько сильна, что я готова на убийство ради защиты его эго.
– Не ради защиты его эго, а ради защиты его самого от его эго. Вы боялись, что Жильбер поддастся на шантаж. Поддержит то, что продвигает Эбигейл.
– Политики уже карабкаются на борт, – сказал Бовуар. – Все больше людей говорят о поддержке ее идей.
– Если бы выдающийся ученый, известный гуманист одобрил предложения профессора Робинсон, то он мог бы стать сотой обезьяной.
– Кем-кем?
– Не исключено, что именно его поддержка привела бы к переломному моменту в пользу идей Робинсон. Вы не могли допустить этого. Вы готовы на все, чтобы защитить того, кого любите.
– Винсента Жильбера? – Она рассмеялась.
– Non. Не Жильбера. Вы знали: если Эбигейл добьется своего, Жан-Поль встанет в очередь на убийство из милосердия.
Колетт выпрямилась. Вздернула подбородок. Но ничего не сказала.
– Настоящий мотив, последний толчок вам дала необходимость защитить его, – сказал Арман. – И этот мотив – любовь.
Глава сорок вторая
– Значит, Эбигейл призналась в том, что знает про отцовское письмо, – сказал Бовуар.
Они снова спустились в подвал обержа. Здесь они были отрезаны от остального мира. В этом ограниченном пространстве все важные разговоры крутились вокруг подозрений и подозреваемых. И если рассматривать расследование как театральную постановку, то сегодня на сцене было довольно многолюдно.
– Она сделала это без особой радости, но, когда я показала ей то, что ты прислал, ей трудно было отпираться, – ответила Изабель.
– По крайней мере, теперь мы знаем, что случилось с Марией, – произнес Бовуар. – И этот мотив в расследовании убийства Дебби Шнайдер теперь исключается.
– Точно ли знаем? – с сомнением проговорила Изабель.
Арман и Жан Ги повернулись к ней.
– Ну хорошо. – Жан Ги подтолкнул к Изабель по столешнице письмо Пола Робинсона в полиэтиленовом пакете. – В этой предсмертной записке есть одна зацепка.
– Но является ли записка признанием?
Теперь Бовуар рассмеялся, потом подозрительно взглянул на нее:
– Конечно является.
– А ты что думаешь, Изабель? – спросил Гамаш.
– Что-то в этом письме меня зацепило. – Она подтянула пакет к себе.
Гамаш обогнул стол, остановился рядом с Изабель, Бовуар подошел к ней с другой стороны.
– Почему Пол Робинсон не оставил записку при себе? – спросила она. – Большинство самоубийц так и поступают. Не все, но большинство. Или же он мог легко сделать копию этой записки и положить ее в банковскую ячейку. На тот случай, если оригинал потеряется. Все говорят о нем как о дотошном ученом. Почему же он не позаботился о том, чтобы у такого важного сообщения была копия? И зачем писать Колетт, а не Эбигейл? Она уже вышла из детского возраста – ей к тому времени исполнилось двадцать.
– Может быть, он хотел, чтобы рядом с ней был кто-то близкий, когда она будет читать это письмо, – сказал Гамаш.
– Возможно. Но он мог вложить в конверт отдельное письмо для Эбигейл, в котором мог бы написать, что любит ее и просит прощения. Как будет реагировать молодая женщина, узнав, что из-за нее отец убил ее сестру, а потом покончил с собой? Неужели была необходимость сообщать ей об этом?
– Да, все это кажется странным, – согласился Жан Ги. – Я говорю: зачем вообще признаваться в таком ужасном поступке спустя столько лет?
– Но это другой вопрос, – сказала Изабель. – На самом деле он ни в чем не признается.
– Как же не признается? – Гамаш ткнул пальцем в письмо. – Вот оно – признание.
– Нет, это не признание.
Все трое в едином порыве склонились над письмом.
Изабель чувствовала прикосновение плеча Жана Ги, ощущала исходящий от шефа слабый запах сандалового дерева с ноткой розовой туалетной воды. Он всегда носил с собой частицу своей жены. Она была с ним, как дыхание.
– Черт бы меня побрал! – Гамаш выпрямился, поднес руку к подбородку, уставился на письмо.
– Ты права, – сказал Жан Ги. – Нигде в письме не сказано: «Я убил Марию». А пишет он, – Жан Ги взял письмо, – что несет ответственность за ее смерть. Мол, это его вина и он не может жить с тем, что сделал. – Он оторвал взгляд от письма и посмотрел на Гамаша, на Изабель. – Зная, что это предсмертная записка, мы сами наполнили смыслом все недосказанное.
– И все же вероятность того, что убийство совершил он, остается, – заметила Изабель. – Хотя я обратила внимание, что он ничего такого не написал.
– Еще он пишет… – Гамаш зачитал вслух: – «Это не было преднамеренным. Я знаю». – Он окинул взглядом коллег.
Те кивнули. Неторопливо.
– Не следовало бы ему остановиться на фразе «Это не было преднамеренным»? – спросил Жан Ги.
Они снова одновременно склонились над письмом.
Гамаш, прищурившись от напряжения, пытался осмыслить написанное.
«Почему же ты не признался напрямик? – спросил он человека, давно мертвого, но незримо присутствующего в этой комнате. – Почему ты отправил это письмо Колетт Роберж? Почему написал, что смерть Марии не была преднамеренной? Почему ты покончил с собой?»
В полутьме подвала начала формироваться идея.
– Нужно отправить это в лабораторию. – Гамаш кивнул на письмо. – Пусть снимут отпечатки пальцев и проверят, есть ли ДНК. – Он передал пакет Изабель. – Да, и понадобится заключение почерковеда.
– Oui, patron.
Он смотрел, как она сняла копию. Потом положила письмо в специальный конверт и вручила агенту для доставки в монреальскую лабораторию.
Письмо покинуло стены подвала, и следом за ним устремились мысли Армана.
«Неужели ты и в самом деле убил Марию?»
«Неужели ты убил ее своими руками?»
Он подошел к большой доске, установленной в оперативном штабе технической службой. К доске были прикноплены фотографии. Место убийства. Тело. Тут были и схематические изображения места преступления, лыжни, обержа, костра. Перемещения и взаимосвязи различных людей.
Внизу на доске висели другие снимки.
Бывший спортзал после стрельбы. Фотографии анфас и в профиль Эдуарда, Альфонса и юного Симона Тардифов.
Портрет Юэна Камерона.
Теперь к ним добавились еще две фотографии. Пол Робинсон перед псевдонаучным стендовым докладом ложных корреляций и «последняя» – с Марией, Полом, Эбигейл и Дебби.
Гамаш взял черный фломастер и повернулся к своим коллегам:
– Попытаемся прояснить кое-что. У нас есть несколько сценариев. Первый. Намеченной жертвой новогодней вечеринки была Эбигейл Робинсон.
С этими словами он вписал ее имя в пункт «Жертва».
Рядом под словом «Мотив» он вывел: «Кампания по массовой эвтаназии / шантаж».
В графу «Подозреваемые» он внес имена Винсента Жильбера и Колетт Роберж.
– Не исключается и Симон Тардиф, – добавила Изабель. – Хотя он в самом низу списка.
– Согласен. Другой сценарий, – продолжил Гамаш, – состоит в том, что мадам Шнайдер и была все время намеченной жертвой.
– А мотив? – спросил Жан Ги. – Мы думали, что Марию убила она, но после письма Пола Робинсона…
– Мы не знаем наверняка, является ли это письмо признанием, – сказала Изабель. Она уперлась локтями в столешницу, наклонилась над столом.