Михаил Иманов - Чистая сила

— Один?

— Что один?

— Наткнулся один?

— Сначала — один. Но я сразу не подошел, думал — другое.

— Что другое?

— Ну что — мало ли что на берегу лежит. Побежал обратно, а здесь — люди, ну, те, что по утрам дышат. Я подошел. И они. А он — лежит.

— Как?

— Ну как, на животе. Я сразу к тебе побежал, а один — в «Скорую» звонить.

— А когда это… — начал я, но вдруг осекся.

Мы стали спускаться к морю. Метрах в ста пятидесяти примерно я увидел кучку людей у самой кромки воды; они стояли полукругом, спиной к нам; на песке, вытянув руки к морю, лежал человек. Сзади нас, на дороге, невидная отсюда, затормозила машина. Я оглянулся: трое в белых халатах спускались к берегу, двое из них несли носилки.

Мы подошли. Старик лежал, уткнувшись лицом в песок, руки вытянуты вперед: правая сжата в кулак и вывернута тыльной стороной вверх; штанина на одной ноге закатилась почти до колена, песок у ног был разрыт, словно он пытался встать или подползти ближе к воде: редкие волосы слиплись и как будто приклеились к голове, только у самой макушки стояли пучком, и едва ощущаемое колыхание воздуха шевелило их.

Подошел доктор, молча опустился на колени; взявшись одной рукой за плечо, другою придерживая под спину, перевернул тело: подбородок старика уткнулся в грудь, и мне показалось, что я вижу, как песчинки скатываются с его лица.

— Ну? — спросил один из санитаров.

— Думаю, еще до рассвета, — отвечал доктор, поднимаясь и отряхивая песок с колен; он оглядел стоявших вокруг и вздохнул, потом оглянулся к набережной: «Вот и они».

Доктор присел, поднял руку старика и попытался разжать кулак. Это ему не удалось. Он кивнул санитару. Тот шагнул и присел рядом. Через несколько секунд доктор поднялся, держа на ладони горсть мелких разноцветных камешков.

— Вот, — протянул он ладонь подошедшему милиционеру с погонами капитана.

— Что?! — отрывисто сказал капитан.

— Вот, — повторил доктор, пересыпая камешки в подставленную ладонь капитана, — в кулаке… было.

— А! — проговорил капитан и, шагнув мимо доктора, нагнулся к телу. — Мертв? Что?

— Сердце, я думаю, — склонив голову набок и тронув ворот халата, сказал доктор.

— Та-а-к, — протянул капитан и, подняв голову, коротко взмахнул рукой. — Подальше, граждане, подальше.

Все отошли на несколько шагов, а милиционеры пропустили вперед лысого человека в синей рубашке с коротким рукавом; в руках он держал большой фотоаппарат со вспышкой.

Через минуту капитан подошел к нам.

— Есть свидетели, товарищи? — спросил он.

Все молчали, а Коробкин коротко взглянул на меня. Я толкнул его локтем.

— Я свидетель, — неуверенно проговорил он.

— Хорошо, — отрывисто сказал капитан, ткнув пальцем в сторону Коробкина, и повел пальцем на остальных: — Еще!

Здесь все заговорили разом, перебивая друг друга и словно от страха торопясь: не от страха, что не успеют сказать, но от какого-то другого. Капитан вынужден был остановить эти торопливые показания, и так как жесты не подействовали, употребил краткую, но выразительную фразу. Она подействовала, и все замолчали. Коробкин, впрочем молчавший все время, опять коротко на меня взглянул, и случайно (или не случайно) в ту же секунду взгляд мой сошелся с взглядом капитана.

— Я тоже, — сказал я, не отводя глаз.

— Свидетель? — спросил капитан, переждав две-три секунды.

— Да. То есть нет.

— Как? — коротко сказал капитан.

— Не свидетель, — отвечал я, опуская взгляд чуть ни-же лица капитана, — но знаю… знал его.

— Когда в последний раз?

— В последний? Давно. Кажется, позавчера.

— Так, — проговорил капитан, наклонив голову и взявшись рукой за подбородок. — Так, — повторил он, растягивая звуки и взглянув на меня не поднимая головы. — Поедете с нами. А?

— Да, — сказал я и повернулся к Коробкину; он кивнул.

И мы (я и Коробкин; он тоже подтвердил, что знал старика) поехали с капитаном.

Не буду рассказывать о всей процедуре вопросов и ответов, общих и направленных, и даже улавливающих — это к моему повествованию не относится. Вопросы: «где познакомились?», «как?», «не замечали ли?..», «не говорил ли?..», и прочие — были задаваемы четко и с явным знанием дела, чего нельзя было сказать о наших ответах: иногда я путался, отвечал невпопад, и Коробкин помогал мне; иногда путался Коробкин, и тогда я помогал ему. Капитан, как видно, не остался окончательно доволен, но вежливо поблагодарил нас. Потом он повез нас в корпус, где проживал старик, заверив, что ненадолго и, «может быть, узнаете что-нибудь из вещей». Я не придал этим словам значения, да и сказаны они были, кажется, односмысленно. Но когда мы вошли в знакомую комнату (там было четыре человека: два милиционера, главный врач санатория и еще человек, который что-то записывал, сидя с краю стола) и я увидел среди разложенных на столе вещей ту самую картонную коробочку (и черная резинка лежала рядом), я ощутил, как мне трудно будет что-либо «узнать». Я был уверен, что капитан обязательно начнет с коробочки, но ошибся, он начал не с нее. Он пригласил нас подойти к столу, брал одну вещь за другой, показывал нам: кошелек — старый, кожаный, с облезшими никелированными застежками, бритвенный прибор (использованные лезвия лежали аккуратно тут же), женская дешевая брошь, зажигалка (но старик не курил) и прочие мелкие вещи.

— А это вот, — сказал капитан и положил ладонь на крышку коробочки, — коробочка.

Да, это была коробочка.

— Вы видели ее у него? — спросил капитан.

— А? — сказал я, и, набрав уже воздуху для ответа (еще сам не предполагая — что скажу?), так ничего и не выговорил, и торопливо утвердительно кивнул.

— А вы? — обратился капитан к Коробкину.

Я видел, что Коробкину очень хотелось взглянуть на меня, но он сумел сдержаться.

— Я… — он поднес кулак ко рту, но не покашлял, а сказал сквозь кулак: — Я тоже.

— Прекрасно, — проговорил капитан. — И что же в ней находилось?

— Где? — быстро, словно желая опередить меня, спросил Коробкин.

— Вот здесь, — капитан похлопал ладонью по крышке и пояснил: — Внутри.

— А-а, — протянул Коробкин так, как будто пояснение капитана снимало вопрос.

— Так что же? — нетерпеливо проговорил капитан и посмотрел на меня.

— Камни, — сказал Коробкин, словно он не выговорил слово, а проглотил его и при этом проглатывании произнес похожие на слово звуки.

Но капитан понял. Он пожевал губами и сказал:

— Понятно. Только не камни, чтобы быть точным, а камешки. Так?

При последнем слове он опять обернулся ко мне, и я опять торопливо кивнул.

— Покойный был в определенном смысле, — капитан взял коробочку со стола, поднял крышку и, взмахнув ею, договорил: — В определенном смысле оригинал. Понятно, — добавил он, кладя крышку на стол и отодвигая ее указательным пальцем, — старики, они, как…

Он не договорил и опрокинул коробочку на ладонь.

Я с трудом сглотнул, и мне показалось, что звук вышел таким громким, что капитан, вследствие произведенного мной звука, поднял глаза.

Он отнял коробочку и протянул ко мне ладонь: горсть мелких разноцветных морских камешков лежала на ней.

— Посмотрите, — сказал он, — такие?

— Морские, — то ли вопросительно, то ли утвердительно, то ли совсем без всякого выражения проговорил Коробкин.

— Именно, — подтвердил капитан, — мелкая морская галька. Правда, красивая и со вкусом, так сказать, подобранная. Это что ж — хобби?

— Ага, — коротко кивнул Коробкин.

— Так, — сказал капитан. — Еще один вопрос по поводу… Как бы это мягче… Я хочу сказать: покойный был в своем уме?

Коробкин взглянул на меня, и капитан обернулся ко мне.

— Что? — сказал я.

— Я спрашиваю, — капитан чуть нахмурил брови, — не было ли у покойного каких-нибудь отклонений в психике?

— У старика? — проговорил я, но тут же поправился: — У Владимира Федоровича. Нет… не знаю.

— А вы? — сказал капитан Коробкину.

— Тоже, — отвечал Коробкин. — А что?

— В общем-то, — со вздохом произнес капитан, — ничего особенного. Вопрос, как говорится, для порядка. Видите ли, эта коробка, она лежала в диване, на самом дне. Как бы это лучше сказать: вроде как в тайнике. Понятно, каждому дозволяется прятать все, что он хочет, но… Вот здесь, — капитан взял со стола крышку и резинку и, наложив резинку, показал — где. — Вот здесь, под резинкой, была… — капитан повернулся к пишущему за столом. — Где записка?

Тот, не поднимая головы, указал на рядом лежавшую папку. Капитан раскрыл ее и, перекинув несколько страниц, достал клочок бумаги, примерно в шестую часть листа (бумага была неровно оборвана с одного края).

— Вот здесь, под резинкой, находилась, — он постучал по крышке, — эта записка. Вы узнаете почерк?