Тигровый, черный, золотой - Елена Ивановна Михалкова
Однако спать не хотелось.
Анаит еще посидела на кровати, глядя на графитовые ветви деревьев, и вдруг набрала номер Акимова.
Он ответил сразу же и удивленно сказал:
– Ты как будто мысли читаешь. Я собирался тебе звонить.
– А почему раньше не звонил?
– Шина, – помявшись, сказал Мирон. – Ее сняли только вчера вечером.
– Что сняли?
– У меня был перелом нижней челюсти, пришлось носить шину… Жуткая штука. Как намордник доктора Лектера, только хуже. Говорить нельзя, есть нельзя… Я имею в виду нормальную еду. Пюре можно.
– Ты что, лежал в больнице? – ужаснулась Анаит.
– Первые две недели да. Потом дома. Под наблюдением.
Анаит залилась краской стыда. За всеми переживаниями ей ни разу не пришло в голову поинтересоваться, все ли в порядке с самим Акимовым. Мирон казался незыблемым и устойчивым. В уголовном деле появлялись его новые показания, и, хотя она слышала, что у него сотрясение мозга, о других травмах следователь не упоминал.
– Мирон, я не знала, – упавшим голосом сказала Анаит. – Ты мог бы написать… Прости, пожалуйста!
– Я реликтовая форма жизни: не умею нормально пользоваться мессенджерами. За что ты извиняешься?
– За то, что не звонила!
– Поставила бы меня в неудобное положение. Я мог только мычать. У меня есть для тебя небольшой подарок, но я не знаю, понравится ли он тебе.
– Где ты сейчас? – спросила Анаит.
– На даче… Уехал сегодня утром.
– Можно мне приехать?
Акимов несколько секунд молчал, кажется, удивленный ее прямотой.
– Нет, если ты занят, то я, конечно… – спохватилась Анаит, вспомнив его чашку.
– Я вызову для тебя такси, – одновременно сказал Мирон. – Что? Да нет, какое занят! Собираю опавшие ветки, чищу участок. Приезжай!
Снова пахло дымом и яблоками, влажной землей и прелыми листьями. Рябина перед домом Акимова стояла нарядная, как хохломская ложка. Мирон сгребал опавшую листву под ствол дерева, но, увидев Анаит, прислонил грабли к стене и пошел ей навстречу.
Свитер на нем болтался, он был небрит, но рыжеватая щетина шла его похудевшему лицу. Анаит чуть было не кинулась ему на шею, но взяла себя в руки. Сам-то Акимов не проявлял желания обниматься. Сдержанно улыбнулся ей, словно они виделись только вчера, и сказал, что рад ее видеть.
– Пойдем в дом, попьем чаю. Я как раз заварил свежий.
Ни объятий, ни поцелуя в щечку, ни попытки положить руку ей на плечо, как сделала бы добрая половина из знакомых Анаит мужчин в возрасте Акимова.
Холодный, равнодушный тип.
На столе ее ждали зеленый чай и пирожные. Они разговаривали о том, что произошло за этот месяц в союзе, о Бурмистрове и его провалившихся планах…
– Ломовцев приезжал ко мне сюда, – сказал Акимов. – Я думал, будет меня спаивать, но нет! Привез в подарок коробку детских пюре, представляешь?
– Непохоже на него!
– Да, я тоже удивился. Он был довольно воодушевлен. Между прочим, упомянул, что подарил свою картину этому сыщику…
– Макару Илюшину?
– Нет, второму. Сергею. В благодарность, говорит, за то, что этот медведь его не задушил, хотя мог.
Анаит озадаченно взглянула на Акимова.
– Ты не знала? Ну, надеюсь, я не выдаю ничьей тайны. В конце концов, это напрямую касается нас с тобой. За день до поминок детективы заявились к Тимофею и стали требовать правды о Майе Куприяновой – они считали, что она замешана в убийствах. Размахивали конвертом, в котором, как решил Ломовцев, его снимки в постели с натурщицей Машей.
Анаит покраснела. Значит, любовница Бурмистрова дарила свою благосклонность не только ее боссу и Ульяшину…
– Они его шантажировали?
– Точно! Ломовцев решил, что Бурмистров сожрет его с потрохами, если узнает правду, и – цитирую! – «впарил им то, что они хотели услышать».
– То есть соврал? – уточнила Анаит, не знавшая этих подробностей.
– Ага. Через некоторое время сыщики додумались, что на самом деле произошло с картинами. Надо отдать им должное! Но уверенности в том, где спрятаны бурмистровские полотна, у них не было, и они опять навестили Ломовцева. Только на этот раз, как сказал Тимофей, говорить с ним стал не младший, а старший. В общем-то, их коммуникацию даже нельзя в полном смысле назвать разговором.
Анаит смотрела на него во все глаза.
– Ты же знаешь Тимофея, – усмехнулся Акимов. – Он умеет выводить людей из себя. Бабкин вышел и ушел довольно далеко. Я бы на месте Ломовцева опасался сердить человека с такими физическими данными, но Тима бесстрашный, и он доигрался. Когда сыщики приехали, он мог бы даже не пускать их в мастерскую, но ему захотелось поразвлечься: он открыл дверь, начал, по своему обыкновению, плести чепуху… Сергей взял его за грудки и за штаны и поднял над головой.
– Как это? – поразилась Анаит.
– На двух руках, как гимнасты друг друга крутят, – видела? Ломовцев мне говорит: вишу, говорит, в воздухе, как дохлый крокодил… Он, между прочим, перепугался. Я, говорит, высоты боюсь! Сыщик его подержал так с минуту, отпустил. Наклонился и спрашивает тихо-тихо: «Где картины?» Тима ему тут же и выложил.
– Это безобразие! – твердо сказала Анаит. – Такими методами… Нет, нельзя!
– Безобразие, – кивнул Акимов. – Детективы сразу же поехали по указанному адресу к Фае Клюшниковой и выбили дверь. А остальное ты знаешь.
Анаит прикусила язык. Да, она была уверена, что победа в подвале осталась бы за ней, но представила, что детективы не приехали бы, – и содрогнулась. Им с Колесниковым пришлось бы драться до тех пор, пока это не закончилось чьей-нибудь смертью. Сергей Бабкин избавил ее от такой развязки.
Она поднялась из-за стола. Что ж, ее напоили чаем, угостили пирожными… Все пристойно, как в гостях у английской королевы. Но мысль о том, как она выглядела в глазах Акимова, уничтожила радость от встречи.
– Нужно сказать Сергею спасибо. – Она принужденно улыбнулась. – Если бы не он, борьба затянулась бы… надолго.
– Если бы меня не трясло от ужаса при мысли, что Колесников тебя убьет или покалечит, я бы смог оценить красоту происходящего в полной мере. Но даже и так… А ты почему сейчас краснеешь? – неожиданно спросил он и тоже встал.
Анаит прижала ладони к щекам. Черт!
– Потому что мне неприятно вспоминать, какой я была в том подвале, – отрезала она. – Я орала и била живого человека. Визжала и тыкала его штопором. Отвратительно!
– Ты спасла нас обоих, – сказал Мирон и, кажется, первый раз посмотрел ей в глаза. – Я бы сказал, что ничего прекраснее в своей жизни не видел, но на самом деле видел. Когда впервые встретил тебя в музее. А потом еще раз – когда открыл дверь собственного чулана и обнаружил за ней тебя.
Он неловко улыбнулся.
И вдруг Анаит поняла. Ничего в нем не было холодного. Она ему нравилась: вся, целиком. Со всей своей вспыльчивостью, приступами гнева, неуравновешенностью, криками, багровыми щеками и размахиванием руками. Он действительно видел ее
