Тигровый, черный, золотой - Елена Ивановна Михалкова
Этой версии сторож держался непоколебимо. «Заснул, сбежал, бродяжничал, вернулся». При этом рубашка на нем была отглажена, лицо выбрито, ботинки чисты – в общем, невооруженным глазом было видно, что о Вакулине заботились. Но невооруженный глаз к делу не подошьешь.
Анаит помнила, что рассказывал в подвале Макар Илюшин. Однако в полиции сыщики не успели изложить эту историю, поскольку выступали свидетелями по куда более серьезному делу, чем кража картин. А на следующий день Бурмистров объявил о прекращении расследования, и эти сведения так и остались при них.
Все преступление Вакулина, таким образом, заключалось в том, что он забыл запереть заднюю дверь и уснул на рабочем месте. Бурмистров, конечно, распял бы его за это публично. Но на защиту Николая Николаевича поднялись музейные дамы. Даже ценный экспонат они не отбивали бы с таким пылом, как своего сторожа. Вакулин остался, а вместо него директор уволила второго охранника, Петрищева, поскольку было неопровержимо доказано, что это он виноват в отсутствии записей с камеры видеонаблюдения.
На двенадцатый день из больницы выписали Ульяшина. Жена увезла его в санаторий долечиваться, и было очевидно, что место главы союза Павел Андреевич сможет занять не скоро. На эту должность был почти единогласно выбран Борис Касатый. Юханцева пыталась создать противовес, войдя в коалицию с Алистратовым, но их попытки провалились – не в последнюю очередь потому, что Касатый неожиданно для всех женился на Изольде. По поводу этого поступка среди художников ходило множество шуток, большинство из которых нельзя было бы повторить в приличном обществе. Но женитьба сдвинула что-то в отношении к Касатому. Борис должен был стать посмешищем – а вместо этого возглавил союз.
Первым своим постановлением он выставил на всеобщее голосование вопрос о дальнейшем нахождении в союзе Натальи Голубцовой. Формальная причина: несоответствие художественного уровня ее работ требованиям их организации.
Это было беспрецедентное решение. До этого вопросы членства решались единолично Ясинским.
Результат голосования поразил всех. Присутствовавшие как один проголосовали за исключение. На собрании не было Бурмистрова, Мирона Акимова и Майи Куприяновой, которая уехала с ребенком к матери, а также, по понятной причине, Ульяшина.
Это был первый и последний раз за все время существования Имперского союза, когда художники оказались единодушны.
По заявлению Бурмистрова было заведено уголовное дело. Статья «Умышленная порча чужого имущества» грозила Ломовцеву штрафом, но Бурмистров напирал на то, что преступление было совершено из хулиганских побуждений, а это уже означало лишение свободы до пяти лет. Игорь Матвеевич поклялся, что Ломовцев сядет.
Нет сомнений, что он выполнил бы обещанное. Следователь, занимавшийся кражей картин, вдруг словно проснулся и проявил неожиданную ретивость в деле изобличения преступника. «Откуда что взялось», как выразился Алистратов. Впрочем, все догадывались откуда. Следователь теперь разъезжал на новой машине, и участь Ломовцева, кажется, была предрешена.
Однако в дело неожиданно для всех вмешались частные сыщики.
Внезапно вместо государственного адвоката возник старый лысый еврей с брюзгливо оттопыренной нижней губой. Его привезли Бабкин с Макаром. Сергея он не замечал, Илюшину говорил «мальчик мой».
И уголовное дело на глазах начало рассыпаться.
Во-первых, появились заключения экспертов об изначальной стоимости обеих картин. Подписи под заключениями стояли такие, что оспаривать их не осмелился даже искусствовед Дьячков, к которому обратился Бурмистров.
Во-вторых, из дела было выкинуто упоминание о стороже Вакулине. Ульяшин, Ломовцев, Куприянова и Касатый стояли на том, что дверь музея была не заперта сама по себе, а к сторожу никто не обращался. Голубцова, поколебавшись, признала, что могла и ошибиться.
В-третьих, квалификация преступного деяния как хулиганского отменилась. Адвокат представил коллегиальное мнение специалистов. Специалисты утверждали, что после творческого акта постмодернистской импровизации, осуществленного Тимофеем Ломовцевым («Акта вандализма!» – орал взбешенный Бурмистров), стоимость картин существенно повысилась, поскольку значительно вырос их художественный уровень. А сам Ломовцев, трезвый и строгий, объяснил, что целью его вмешательства в картины Бурмистрова было вовсе не желание посмеяться над коллегой по цеху, а оммаж выдающемуся английскому живописцу Джону Кольеру, конкретно картинам «Леди Годива» и «Цирцея», а также великому русскому художнику Михаилу Врубелю.
К экспертизе прилагались вышеупомянутые леди Годива верхом на коне, Цирцея в обнимку с тигром и всем известный Демон Сидящий.
Наконец, в статье Уголовного кодекса, которым размахивал Игорь Матвеевич, говорилось о причинении значительного ущерба потерпевшему. Проныра-адвокат предоставил справку о доходах господина Бурмистрова за год и положил рядом с ней заключение о ценности обеих картин. «Тигры» с «Барсом» не стоили ничего. Не считая, конечно, рам, но рамы от Ломовцева не пострадали.
Выходило, что на значительный ущерб действия Тимофея никак не тянут.
Суд должен был состояться только через два месяца, однако всем участникам дела уже было ясно, что на этом фронте Бурмистров потерпел сокрушительное поражение.
Игорь Матвеевич лично приезжал в офис к частным детективам, требуя от них показаний, изобличающих мерзавца Ломовцева. Они-то знали всю правду! О содержании разговора, который состоялся между Бурмистровым и Макаром Илюшиным, мог поведать только Сергей Бабкин, а тот держал язык за зубами. Но было достоверно известно, что после этой встречи Бурмистров объявил обоих своими личными врагами.
Кажется, ни Сергей, ни Илюшин не огорчились.
На двадцать пятый день Анаит устроилась на работу.
Она так хотела рассказать обо всем Акимову! Мирон оценил бы, как ей невероятно, сказочно повезло! Он не стал бы, как родители, твердить, что ей это быстро надоест, что нельзя молодой женщине то и дело срываться с места, что частые перелеты угробят ее здоровье… Нет, он бы понял, какой счастливый билет вытянула Анаит.
Но Акимов не звонил и не писал.
Анаит знала причину. Он наблюдал ее драку с Колесниковым. Слышал ее дикие крики и лицезрел раны, которые Анаит нанесла своему врагу. Она превратилась в чудовище, чтобы спасти его и себя. Конечно, Мирон был благодарен ей за вмешательство… Но видеть ее он больше не хотел.
Они же не в сказке. Никто не хочет быть рядом с чудовищем.
На встречах художников Акимов тоже не появлялся. Целый месяц союз лихорадило, непонятно было, выздоровеет их организация или тихо скончается в бреду. Ни на одно собрание он не пришел.
На тридцатый день Анаит проснулась, потому что замерзла. В открытую форточку задувал холодный ветер, выстужая комнату. За окном было солнечно, но трава покрылась инеем; листья, не успевшие опасть, даже из окна выглядели хрусткими и заледеневшими. Было сухо, ясно, морозно, и казалось, вот-вот пойдет снег.
На телефоне запищал будильник. Анаит отключила его и некоторое время
