Василий Казаринов - Тень жары

Мои добрые друзья ожили только на третий день. Панин выглядел на удивление неплохо, зато Музыка маялся и нервно слонялся по коридору. Панин спросил, нет ли у меня с собой денег: издательский аванс они весь просадили, а потом еще эти поминки.

–  Брат Музыка помирает,  – объяснил свою просьбу Панин,  – ухи просит.

Я пошарила по карманам куртки, вывалила на стол мелкие ассигнации... Похоже, это все мои запасы. Придется опять ехать и спекулировать газетами. Хотя неизвестно, ходят ли электрички и выходят ли газеты.

Сунула руку в карман джинсов.

В заднем нашлось немного денег – я метнула их в общую кучу. Панин сортировал бумажки, раскладывая их по кучкам.

–  Это что, твое?  – спросил он, разворачивая блокнотный листок.

А-а-а, это... Это, сколько я помню, результат Варвариного хождения к добрым самаритянам: список контор, спонсирующих милосердие.

Панин неожиданно напрягся. Насупившись, он внимательно рассматривал листок, а потом погрузился в глубокую задумчивость – такое с похмелья бывает, подумала я.

Однако, чтоб человек так резко вскакивал с места и опрокидывал стул – такого с похмелья не бывает.

Я с интересом наблюдала, как он, вытащив из пазов ящики письменного стола, вываливает в "ложе прессы" их содержимое и что-то ищет.

Нашел.

Плотный квадратик картона, – визитка, наверное.

Визитку он отложил в сторону, распластал на какой-то книге блокнотный листок, отчеркнул строку ногтем и протянул мне Варварины записки вместе с визиткой.

–  Ну и что?  – спросила я.

Название фирмы в визитке совпадало с тем, что было отчеркнуто ногтем.

–  Это контора твоего благоверного.

Интересно, что бы эти совпадения могли означать?

Панин перекрестил комнату задумчивым променадом, потом долго стоял у окна и глядел во двор.

–  Одно я знаю наверняка,  – тихо произнес он наконец.  – Твой муж не занимается благотворительностью... Ты знаешь, чем он занимается?

Я поморщилась: не знаю и знать не хочу этого человека, который имеет обыкновение в решительные минуты поджимать губу и молча сообщать мне: поступай как знаешь, однако – без меня.

Дальнейшие действия Панина – молчаливые и уверенные – я понимать отказывалась: все эти его копошения в платяном шкафу, повизгивания в ванной (он освежался под ледяным душем), возвращение в комнату, верчение перед зеркалом (а хорош... отмылся, побрился, причесался, оделся во все лучшее) и убегание в коридор, откуда доносится жужжание телефонного диска.

–  Лену, пожалуйста... Что, нет? Извините.

–  Добрый день, будьте любезны Лену... Извините.

–  Лену... А, любовь моя! Что пропал? Никуда я не пропадал. Был на Камчатке, да, с геологами, в партии... Да нет же, не в коммунистической, а в изыскательской. Ну как я тебе могу позвонить оттуда, сама подумай, там тайга кругом. А почему дома? Про-сты-ы-ы-ла? Значит, некому поднести стакан воды? А родители? В отпуске? Ну, так я сейчас буду. Да, со стаканом, ждите доктора в течение получаса. Все. Целую.

Вернувшись в комнату, Панин принялся считать деньги. Я внимательно следила за подсчетами и в нужный момент прервала их:

–  Стоп! На бабоукладчик тебе уже хватает! Остальное пойдет на уху... Сам же говорил: брат Музыка помирает.

Панин, кажется, находился в легком замешательстве. Он мялся у двери и подкашливал в кулак.

–  Возможно, тебе это будет неприятно...  – свое роковое признание он предварил глубоким вздохом,  – однако, как честный человек, я должен сделать следующее заявление... Я еду предаваться любовным утехам.

Я расхохоталась, поманила его пальцем; Панин подошел, присел со мной рядом на краешек "ложа прессы"; я погладила его по голове:

–  Старый ты стал, дедушка Панин, а туда же...

В самом деле, милый друг детства, в последнее время ты если и приглашал меня занять это, слишком хорошо мне знакомое место в "ложе", то почему-то проделывал это несколько вяло и даже застенчиво, не то что прежде... Черт его знает, любила ли я тебя, наверное, все-таки нет. Равно, как и ты меня... Теперь я понимаю: не стягивал с тобой инстинкт. Какой инстинкт? Ну, конечно же, самосохранения – вдвоем легче перетерпеть усталость. Странная у нас у всех усталость, да? Она не имеет видимых причин, но это именно та усталость, от которой иногда – и совершенно неожиданно – рассыпаются прямо в воздухе на мелкие куски самолеты, сделанные из сверхпрочных материалов; говорят, этот эффект внезапного рассыпания специалисты называют "усталость металла" – ну, а мы-то и вовсе не железные, износ есть износ, мне сейчас легче – у меня влюбленность в охотника, а тебе наверняка труднее, так что иди со спокойной душой к своей Лене...

–  А кто она такая, эта твоя Лена?

Ну-ну, оказывается, это секретарша моего бывшего мужа.

–  Будь с ней поосторожней!  – наказала я Панину, провожая его до двери.  – Как бы тебя током не шибануло.

Информировать Панина о своей идиотской шутке с телефонным проводом я не стала, тем более что я не уверена, есть ли вообще у этих "хай-блэк-тринитрон" провода.

По всем признакам судя, друг детства отправился в дальнее "автономное плаванье"; пропадал он в объятиях Лены с прохладным голосом (если у нее все остальное настолько же прохладно, то я Панину не завидую) достаточно.

Ни к вечеру, ни на следующий день он не вернулся.

Я вспомнила про милиционера с красными воспаленными глазами.

Зайдя в отделение, собиралась было направиться в знакомый мне кабинет, однако что-то заставило меня остановиться на пороге и обернуться.

Не что-то, а кто-то.

Сбоку от сдавленного какими-то приборами и аппаратами милиционера, в узком загончике, огражденном высокими деревянными перилами, кто-то сидел.

С трудом, но все-таки я ее узнала.

–  Рая!  – позвала я.

Она никак не отреагировала.

–  Рая!  – крикнула я в полный голое.  – Ты что здесь?

Милиционер нетерпеливым кистевым движением – проходите, проходите, гражданка! – отослал меня из коридора.

Новостей в знакомом кабинете, кажется, не было.

–  Ищем,  – неопределенно заметил страж порядка.  – Хотя в такой ситуации, сами понимаете...

Понимаю: наворочали горы трупов на улицах – "в такой ситуации" не до хромого старика, пропавшего без вести, понимаю.

–  А что это у вас в кутузке наш дворник сидит? Или как этот загончик с перилами называется?

–  Эта женщина?  – он помассировал усталые глаза.  – Беда с ней. Добиться от нее чего-нибудь... С ума сойдешь. Ослепила человека. И будто в рот воды набрала.

Я пыталась сообразить, что бы это значило. Ослепила? Как это? Какого человека? За что? Она же добродушнейший человек!

–  И совсем ничего не объясняет?  – спросила я, присаживаясь на стул.

–  Почти ничего,  – интонационно он нагрузил это "почти".

"Почти" состояло вот в чем. К ней днем позвонили в дверь, она открыла. На пороге стоял какой-то молодой человек. "Тебя же предупреждали, дура старая, а теперь все, сейчас я с тобой разберусь" – вот и все, что он успел сообщить. Рая в тот момент мыла окна какой-то страшно едкой, кислотной жидкостью, в руке у нее была плошка с этой отравой. Без долгих разговоров она плеснула жидкость в лицо визитеру. Он сейчас в больнице, врачи говорят – безнадежно, видеть он уже не сможет. А у Раи могут быть неприятности.

–  Но это же те подонки! – выкрикнула я.

Я рассказала, что знаю про Пряничный домик, про звонки, которыми Рае последние полгода надоедали.

Милиционер, подавшись вперед, внимательно слушал, время от времени делая пометки на листе бумаги.

–  Вот, значит, как...  – раздумчиво протянул он.

–  Это вы к чему?

– Да, так...

Да так, неделю назад изнасиловали ее дочку.

–  Гулю?!

Вот именно: Гулю, ее нашли утром неподалеку от железнодорожных путей, на откосе; она едва подавала признаки жизни. Сколько их было, трудно сказать, но, видимо, много. После всего ей запихнули электрическую лампочку...

Ну, не мнитесь, не мнитесь же, милый вы мой близорукий страж порядка, я ведь догадываюсь – куда.

–  Ну вот, а потом ударили, скорее всего ногой. Сейчас она в реанимации. Мы их ищем...

Ищите, ищите. Возможно, и мне что-нибудь на эту тему попадется в нашем игровом поле, где водить все трудней и трудней.

С тыла здание, в котором размещается отделение милиции, подпирает пустырь, перерастающий в уютный скверик с тремя лавочками и клумбой. В просветах между кустами мелькнуло что-то знакомое... Автомобиль "литературного" оттенка?

Возможно, это наваждение. Хотя ведь не впервой мне мерещится неподалеку знакомый цвет сиреневых сумерек, видимо, я просто хочу, чтобы этот оттенок был где-то поблизости от меня, и воображение прописывает его в цветовой гамме этих улиц и дворов.

Панин показался на поверхности после своего автономного плавания в любовных морях только на третий день.