Василий Казаринов - Тень жары

–  Начало чего?  – тронула я Зину за рукав.

–  Тебе понравится... Ты в детстве не играла в "Зарницу"?

Еще как играла! Дети под нашим старым добрым небом очень уважали эту свирепую военно-пионерскую игру: они азартно бились друг с другом в подмосковных лесах, отыскивая и захватывая "знамя противника". Я всегда выступала за "красных", а не за "синих". Красный - не только цвет секса, но и цвет равенства, труда и братства.

–  Вот и теперь будем охотиться,  – сказал Зина, пропуская меня в дом.  – Только немного при этом постреляем.

Результаты экипировки превзошли все мои ожидания.

–  Куда мы опять с тобой влипли!  – воскликнула я, присматриваясь к участникам военно-пионерской игры, которые сосредоточились на полянке.  – Что это вообще за камуфляж?!

Я как-то не сразу сообразила, что выгляжу точно так же, как и остальная публика.

В ту пору, когда мой Заслуженный деятель телевизионных искусств еще дышал, я многократно видела на экране подобные персонажи в репортажах о разборе американских рэйнджеров, вторгающихся на земли, населенные различными туземцами и другими свободолюбивыми народами... Во всяком случае, это сборище людей, одетых в маскировочные костюмы и попрятавших лица в широкие - чем-то напоминающие горнолыжные – маски, да еще снабженные забралом, прикрывающим нижнюю часть лица, – эта компания производила довольно жуткое впечатление.

К тому же все они были вооружены какими-то короткоствольными пистолетами.

–  Мы будем охотиться на людей? – спросила я.

–  Что-то в этом роде,  – Зина помогал мне натянуть и приладить защитную маску.  – Сейчас разделимся на две команды, разбредемся по лесам и будем друг друга отстреливать. Не бойся, эта пушка,  – он вставил мне в руку пистолет или автомат или еще что-то огнестрельное,  – палит безвредными шариками с краской. У кого на комбинезоне появится цветное пятно, тот "убит". Совсем как в "Зарнице". Тебе понравится. Только не стреляй, ради бога, в людей, одетых в желтую форму, это судьи.

После короткого инструктажа мы разбрелись по лесу... Чем дальше, тем больше эта охота на людей начинала меня увлекать: должно быть, во мне проснулся природный инстинкт игрока, мы лежали в засадах и совершали короткие перебежки, прятались за деревьями и падали в траву под обстрелом противника; я так увлеклась, что совершенно забыла обо всем на свете и потеряла ощущение времени; все отголоски внешнего мира и его оттиски – все шопены, брамсы и гершвины, все рембранты, сезанны и фальки – распались, растворились без остатка в инстинкте охотника, отлично понимающего, что в этой жизни ценен лишь один отголосок: шорох в кустах, и один оттиск: чей-то промельк меж деревьев... И обладатель этих ценностей прекрасно знает истину: главное – вовремя нажать на курок... И все-таки я старалась держаться поблизости от Зины.

Я отметила, что ведет он себя немного странно. Я палила направо и налево, успела подстрелить двух противников; оба, судя по характеру пластики и движений, были женского пола. Возможностей для точного выстрела хватало и у Зины.

Но его оружие молчало.

Так продолжалось до тех пор, пока в поле нашего зрения не попал какой-то плотный, спортивного вида человек.

Мы лежали в засаде в небольшой канавке, подкарауливая неосторожного игрока из враждебного воинства.

Перед нами простиралась достаточно обширная поляна, по которой были разбросаны островки чахлого кустарника; помеху он нам составить не мог – позицию мы выбрали очень удачно и могли простреливать практически все открытое пространство.

Я заметила шевеление высокой травы и тронула Зину за локоть.

Он не отреагировал: он и сам видел.

Над травой возникли голова и плечи. Игрок стоял на коленях и осматривался. До него было далеко, очень далеко.

Наше оружие, насколько я успела к нему "пристреляться", бьет от силы метров на пятьдесят. Сейчас между нами было метров сорок-сорок пять.

Зина отполз к кустарнику и медленно поднялся. Противник его не видел – зато сам был открыт.

Меня поразила поза Зины.

Он стоял, несколько ссутулившись, опустив дуло в землю и как будто глядя себе под ноги, точно дожидался сигнала. Не знаю, сколько времени это продлилось – наверное, довольно долго.

Боковым зрением я отметила: человек резко, пружинисто вскочил на ноги.

Мне трудно разложить во времени движения Зины; я видела их будто бы в старом, "скорострельном" кино, где кадры слишком спешат нестись друг за другом; резкий подскок человека и послужил сигналом, которого Зина дожидался, тупо глядя в землю.

Потом был взлет ствола и моментальный выстрел.

Человек вздрогнул и присел на корточки.

Зина вышел из укрытия и помахал ему своим ружьем.

Тот развел руки в стороны: что, мол, поделать, убит так убит.

Наблюдая за их жестикуляционными переговорами, я вдруг подумала: все произошло настолько стремительно – в течение доли секунды – что Зина чисто физически был не в состоянии прицелиться.

И тем не менее, он попал – на таком большом, практически предельном расстоянии.

Он повернулся и, забросив ружье на плечо, двинулся в чащу.

Я собралась его догнать, но что-то меня остановило.

Наш убитый противник уже выбрался из высокой травы на тропку и теперь хорошо был виден. На левой стороне груди горело яркое пятно краски. Впрочем, не столько феноменальная точность выстрела заставила меня призадуматься, сколько – походка человека.

Его лица под маской я, естественно, рассмотреть не могла.

Но с этой характерной, раскачанной – типично утиной – походкой я встречалась не впервые.

На обратном пути к лагерю мы набрели на забавное приключение: продравшись через плотный кустарник, мы обнаружили на крохотной тенистой и какой-то чрезвычайно уютной укромной полянке двух противников, мужчину и женщину.

Позабыв про честь и долг солдата, они занимались любовью.

–  Может, пристрелим их?  – спросила я, прицеливаясь и воображая, как очаровательно взорвется на бледной ягодице мужчины мой шарик с краской.  – Или нет, давай их возьмем в плен. Под пыткой они нам покажут, где спрятано вражеское знамя.

–  Я тебе потом объясню, что они нам покажут,  – усмехнулся Зина и тихо ретировался.

Мы отказались от ленча, быстро переоделись и пошли к машине. Бойцы, перемазанные краской, стекались к лагерю и, наверное, вспоминали минувшие дни – "как вместе в атаку ходили они".

–  Как эти игрища, кстати, называются?  – спросила я, пока грелся двигатель.

Оказывается, это пейнбол – любимая забава трудолюбивого американского народа.

–  Зина,  – спросила я, потупив глаза,  – можно я сейчас отдамся?

Он тяжело вздохнул.

–  Да нет, не тебе. А – творческому процессу?

–  Валяй,  – со смехом разрешил он.  – Только потом я этому процессу набью морду.

Я старательно откашлялась, попробовала голос, опятъ откашлялась:

–  Отменно,  – похвалил меня Зина.  – И главное – за душу берет.

–  Кстати, о душе... Ты начисто выбил ее из этого парня. Ты влепил ему пулю прямо в сердце.

Зина нахмурился и долго молчал.

–  Мало ли какие бывают случайности,  – тихо произнес он, когда мы уже вовсю неслись по шоссе.

Согласна, охотник: мало ли что тебя подстерегает за углом, когда играешь в прятки.

В последний раз подобное ощущение собственной крохотности, никчемности и мелкотравчатости я испытывала сравнительно давно и сравнительно далеко от Агапова тупика; это было в Терсколе, когда с утра пораньше нас с Паниным буквально сбросил с койки жуткий грохот.

Не знаю, существует ли в русском языке слово, способное его описать. Ужасный, кошмарный, могучий, раскатистый, оглушительный – в этих характеристиках рассыпаны зерна смысла, однако, даже ссыпанные в кучу, они не в состоянии точно и ясно передать впечатление.

Ближе к смыслу, пожалуй, стоит определение "гигантский"; да, один из сущностных признаков этого грохота составляла именно его огромность: он обнимал весь мир, и ты, волей случая размещенный внутри его, отчетливо чувствовал, как мгновенно леденеет твоя крохотная муравьиная душа.

Тогда в нас (мы с Серегой жили в бельевой подсобке гостиницы "Чегет" –чтобы не платить за номер) шарахнула большая лавина со склонов Когутая; воздушной волной повышибало стекла.

Теперь стекла пока не вылетали, но уже заметно подрагивали.

Я выглянула во двор. Стояло чудесное утро, прозрачное, солнечное и свежее; и странно, что единственным живым существом во дворе была Рая: опираясь на метлу, она стояла, задрав лицо к небу.