Эстел Томпсон - Фальшивый грош
— Ладно, — я повернула машину из боязни, что Билл разочаруется, если не сверну. — Давай поедем и вспомним, что могут натворить ужасающие силы стихии. За ту же цену!
При свете дня было трудно понять, как меня угораздило свернуть не на ту ветку и переехать вчера мост, но спутник мой оказался слишком воспитан и от восклицаний воздержался. Новый мост возведен был из бетона и на вид способен устоять против любых ливней. Я посмотрела на реку, безмятежно текущую под ним.
— Сегодня речка выглядит так мирно, — заметила я. — И очень даже соблазнительно в такой жаркий день. У вас тут плавают?
— Конечно, и часто. Обычно чуть ближе к городку, но здесь везде хорошо купаться. А на излучине есть одно местечко — отсюда не видно — обрыв, берега там поднимаются на целых 25 футов, а до дна не меньше 10! Там висит веревочная лестница. Вот где раздолье! Спускаешься по лесенке и бултых — прямо в воду!
Я взглянула на часы.
— Еще успеем до ланча съездить в отель за купальниками и окунуться. Желаешь?
— А то! — незамедлительно согласился он.
Когда мы развернулись, я взглянула на реку: туда, где за крутым холмом начинались пастбища.
— Кстати, если дорогу у фермы Шредеров так легко затапливает, как же живущие за ними обходятся в наводнение? Есть другая какая?
— Конечно. От Авроры их не отрезает и до Виллоубанка они могут добраться, если нужно. Надо по шоссе доехать до Авроры, а там развернуться и ехать сюда, опять через шоссе. Просто дорога мимо Шредеров для других ферм — кратчайший путь в Виллоубанк.
Вернувшись в отель, мы переоделись в купальники, и Билл показал мне, где обычно плавают местные жители — там и сейчас плескалось не меньше десятка купальщиков — компания ребятишек каталась на лодке, гребя не очень ловко, зато развлекаясь и хохоча от души.
— Очень милое местечко, — сказала я Биллу, — но мне хотелось с твоей веревочной лестницы понырять, если ты и твои друзья мне разрешат.
Билл смотрел нерешительно, боясь, думаю, что я стану их бранить за забавы десантников. Но все-таки повел меня к излучине реки. С лесенки уже ныряли подростки, они поглядели на меня без всякого энтузиазма, считая, что их утренние забавы порушены под корень. Прикреплена лестница была накрепко, да и сама прочная. Именно эти два момента я проверила, стараясь понезаметнее. Лестница спускалась не только до поверхности воды, но и уходила под воду футов на шесть, цель — испытать мужество: не торопясь спускаясь до дна и поднимаясь обратно.
Сознаюсь, что на следующие четверть часа я напрочь забыла груз своих двадцати пяти лет и веселилась на их драгоценной лестнице не меньше мальчишек. К моему удивлению, понаблюдав за мной настороженно минут пять, ребята жизнерадостно приняли меня — возможно, тем охотней, что все были пловцами куда лучше меня.
После ланча вызовов не было, и в самом умиротворенном настроении, крайне довольная собой, я решила попутешествовать по окрестностям, познакомиться с дорогами — на этот раз без Билла, тому нужно было идти на тренировку в крикет.
В конце концов я оказалась у фермы Шредеров.
Я убеждала себя, что и эту дорогу необходимо узнать, как и прочие — что, конечно, было абсолютной правдой.
На обратном пути я остановила машину на вершине холма, неподалеку от дома, и огляделась. Я видела, как легко может блокировать дорогу ниже фермы даже незначительный разлив реки: тут была естественная лощина, всего в нескольких футах над нормальным уровнем реки. При разливе лощина заполнялась водой, обращаясь в мощный поток, превращая ферму Шредеров в остров.
Под жарким послеполуденным солнцем январского дня пастбища казались такими зелеными, чуть ли не сверкали; за стадом коров-джерси терпеливо брели человек и пара собак, гоня их к сараю. Поодаль друг от друга стояло два дома, оба окружены садами, маленькими, но симпатичными, тенистыми, хорошо ухоженными. Дом побольше был и поновее, в него я и заходила прошлым вечером; значит, второй — Уиллиса, управляющего. А неподалеку — обычные фермерские постройки, тоже все аккуратные, ухоженные.
За забором паслись три лошади, они подняли головы, поглядели мимолетно на меня. Все красивые, но один жеребец, серый, до того великолепный — глаз не отвести. Толк в лошадях Шредер понимает.
Ферма производила впечатление зажиточной, и я подумала, что для политического эмигранта, у которого при бегстве из Восточной Германии, скорее всего, только и было, что одежда на нем, Карл Шредер недурно приземлился на обе ноги. Конечно, он, как говорят, преуспевающий драматург, но все равно…
— Что, опять заблудились? — отрывисто спросили у моего локтя.
Подскочив от неожиданности, я круто обернулась — Карл Шредер стоял рядом с моей машиной, впиваясь в меня острыми синими глазами.
— Я… я просто пейзажем любовалась, — виновато пробормотала я. — Тут очень красиво.
— Очень, — саркастически поддакнул он, — особенно, когда никто не болтается рядом. Ну и как? Нашли разгадку преступления?
Я молчала, отчасти оттого, что сердилась на него за его откровенную грубость, а отчасти из-за того, что злилась на себя — зачем испытываю такую неловкость и даже не просто неловкость — мне явно не по себе.
— Так что? — потребовал он, глаза у него потемнели от гнева. — Вы ведь за этим прикатили? Ваш первый ход был: «Я заблудилась в ливень, пожалуйста, помогите!» А когда ничего не добились, вернулись с новым планом, как раздобыть интервью. Кто вы вообще? Детектив-любитель? Репортер, нацелившийся на жареное? Хоть так, хоть эдак — вы все равно надоеда и растяпа! Давайте-ка уматывайте отсюда!
Лицо у меня вдруг вспыхнуло, и я посмотрела ему прямо в глаза:
— Если вам так хочется знать, я — Жаклин Фримен. Веду временно практику доктора Пимброка, сам он уехал в отпуск за границу. Сюда приехала по той же причине, по какой уже два часа колесила по дорогам: знакомлюсь с окрестностями. У меня сложилось впечатление, что дорога общественная и не требуется спрашивать разрешения для проезда по ней или кому-то давать объяснения.
Он с минуту рассматривал меня, гнев из его глаз пропал, но губы были по-прежнему сурово сжаты.
— Извините, доктор Фримен, — ровно произнес он, — по-моему, мы уже встречались и раньше. Я не узнал вас. Случается, манеры, как и память, подводят меня.
И отступив от машины, Карл Шредер приподнял шляпу жестом прощания. Я не могла придумать, что бы такое сказать еще, и просто пустила мотор.
Отъезжая, я видела его в заднее зеркальце: он так и стоял на дороге, провожая меня глазами. Я не была уверена, что раскусила его, но его необузданная вспышка гнева из-за моего очевидного шпионства явно доказывала: он очень даже понимает — на нем по-прежнему лежит подозрение. Столь же очевидно у меня вырабатывается злополучная стойкая привычка выставлять себя круглой идиоткой при встрече со Шредером.
Когда я подходила к отелю, оттуда вышел молодой парень. Я так и не поняла, что в нем такого, но люди всегда оборачивались взглянуть на него еще раз. Лет едва за тридцать, симпатичный, хотя, в общем, ничего выдающегося: темноволосый, среднего роста, плотного сложения, но мускулистый, не толстый. Конечно, одет красиво, но внимание привлекало что-то иное. Нечто в его походке, по-моему. Шел он — точно был хозяин мира, хотя и без намека на самодовольство; вид человека, который вполне уверен в себе, никогда об этом даже не задумываясь.
Я тоже безотчетно обернулась и проследила взглядом, как он спускается по крыльцу и — зацепилась за шип вьющейся вокруг опоры розы.
То ли он уловил краем глаза мое движение, то ли я вскрикнула от досады — не знаю, но он тоже обернулся, увидел, как я кручусь, стараясь отцепить рукав, и мигом вернулся мне на помощь.
— Стой смирно, отцеплю сейчас! Спокойно! Не то поцарапаешься, — весело воскликнул он, ловко высвобождая меня. — Ну вот. Эти вьющиеся розы так и норовят зацепить человека, но зато отбивают охоту у местных ребят подпирать столбы, портя пейзаж.
Он улыбнулся мне, в глазах у него плясали чертики.
— Привет! Меня зовут Дик Бейнс. А ты в Виллоубанке живешь?
— Со вчерашнего дня — да. Здравствуй. Я — Жаклин Фримен.
— Фримен, — задумчиво повторил он. — Имя где-то слышал, но где…
— Можешь и сейчас забыть, приятель. Просто вызови скорую, если отравишься несвежей едой.
— Новый доктор! — расхохотался он. — Не волнуйся, я до того здоровый, что даже противно!
— Пожалуйста, болей, чем вздумается, но только в мои рабочие часы. Извини, слышу, мой телефон звонит.
— Жаль. Как раз собирался пригласить тебя на рюмочку. Да ладно, может, успею вернуться, перед обедом угощу, — крикнул он мне вслед, когда я рванулась к своему нетерпеливому телефону.
Оказалось, вызывали к больному ребенку за три мили от города, и пока я съездила туда да еще занялась парочкой больных в приемной, подоспел обед. Я приняла душ и, переодевшись, вышла на веранду поблаженствовать на свежем ветерке. Едва смеркалось, и уличные фонари, уже включенные, светили слабо и не нужно. О чем-то бурно, но добродушно спорили ребята, проходившие по улице. О чем — не разобрать. Я даже не заметила, что на крыльцо кто-то поднялся.
