Смерть Отморозка - Кирилл Шелестов
–Но должно же быть чувство ответственности перед страной, в которой мы все выросли!
–Ой, мама! Да где ты этой пионерской мурцовки нахлебался?!
–Нет, постой, дай сказать! Ты Алика Дымшица помнишь, он со мной в одном классе учился? Светловолосый такой, красивый парень, на Блока похож? Патриотические стихи писал, между прочим, декламировал их на школьных праздниках. Вчера встречаю его в автобусе, он радостный, счастливый. «Поздравь меня, родители едут, я с ними». «Как же так, Алик? А стихи?» «О чем ты говоришь, Паша? На те подъемные, что в Израиле дают, можно тачку купить.»
–Вчера стихи, сегодня – тачка. Еврейский релятивизм – усмехался Сережа. – Он, кстати, лежит в основе теории относительности. Но лично я тоже свалил бы, была бы возможность. Правда, не в Израиль, а в Штаты, там физика – мощнейшая, а про техническую базу и говорить нечего.
–В Штатах сала нету, Серега,– саркастически замечал Ленька.– Как же ты без сала?
–Что-то мне подсказывает, что в Штатах, я и без сала перебьюсь.
–Уезжать с родины – из-за колбасы?! Тебе не стыдно? – вновь заводился Норов.
–Не только из-за колбасы, но и из-за колбасы тоже. Ubi bene ibi patria, – улыбался Сережа, бравший уроки латыни у своей тетки и порой вставлявший в разговор подходящие фразы и словечки.
–Девиз негодяев!
–Да ты не переживай, Пашка,– Ленька смеясь, трепал его по плечу.– Лично я не уеду. Мне и здесь хорошо. Даже если Серега свалит, я останусь с тобой да с Батюшкой. А то вы тут без меня совсем пропадете.
–Обойдемся! – буркал Коля, всегда подозревавший в ленькиных словах скрытую насмешку.– Нужен ты больно!
–Конечно, нужен! – возражал Норов.– Можно подумать, у нас талантливых людей – пруд пруди!
–А в чем его талант? – возражал Коля.– Он что, изобретатель или великий ученый? Папаша его наверх пролез и его тащит. В России талантливых людей полно, просто им евреи ходу не дают, если уж откровенно говорить. Своих тянут.
–Коля!.. – одергивал Норов.
–Вот видишь! – с торжеством разводил руками Ленька.– Как нам тут жить среди вашего дремучего антисемитизма?
* * *
Клотильда и Норов заказали по бокалу вина, Даниэль попросил пива, а Анна – чаю. Мелиссе взяли местный лимонад, к которому французы питают необъяснимое пристрастие, и который в других странах вот уже лет пятьдесят не пьют и не подают.
–Поль, мне нужен твой совет,– проговорила Клотильда, поднимаясь, даже не притронувшись к вину. – Анна, вы позволите увести его на минуту?
–Конечно. Даниэль мне пока расскажет о городе.
Даниэль с беспокойством посмотрел на жену, но промолчал. Норов и Клотильда отошли от кафе к краю площади. Клотильда повернулась спиной к Даниэлю, не желая, чтобы он видел ее лицо.
–Спасибо за то, что ты приехал! – с чувством выговорила она.– Кроме тебя мне совершенно не к кому обратиться! Я еще никогда не была в таком жутком положении!
Она принялась нервно рыться в сумочке в поисках сигарет. Сейчас было видно, что она с трудом сдерживает слезы. Наконец, она нашла пачку и протянула Норову, рука ее слегка подрагивала.
–Будешь?
–Не курю, спасибо.
–Ах, да, ты же говорил, я забыла! Извини.
–Ничего страшного. Это было вчера. За сутки я мог и передумать.
–Прости, Поль, я в таком состоянии… Я любила его!…
Она издала горловой звук, проглатывая рыдание, и поспешно наклонив голову, вновь полезла в сумку, на сей раз за платком.
Норов невольно поднял глаза на Даниэля и перехватил его напряженный, тревожный взгляд. Даниэль явно пытался угадать, о чем они беседуют. Встретившись глазами с Норовым, Даниэль поспешно отвернулся.
* * *
Норов вдруг с запоздалым удивлением обнаружил, что, не считая его университетских приятелей, их с Лизой окружение целиком состояло из евреев. Раньше он как-то не обращал на это внимания, но еврейская эмиграция заставляла задумываться о национальных различиях.
В еврейских компаниях преобладала еврейская тема; вернее было бы сказать, что другие темы возникали лишь в связи с ней. Тут рассказывали еврейские анекдоты, обсуждали жизнь в Израиле, сравнивали ее с жизнью в России, сетовали на антисемитизм, вспоминали еврейскую историю, рассуждали о еврейской психологии, еврейском уме и, само собой, еврейской гениальности.
Шовинизм был свойственен и русским, однако, русские часто ругали себя с беспощадностью, на которую не решился бы и не любящий Россию иностранец. Евреи подсмеивались над собой, но всерьез своих национальных недостатков не осуждали. Казалось, они искренне верили, что еврейская кровь наделяет их достоинствами, о которых другие народы могли только мечтать. Получалось, что евреи – высшая раса, а об их превосходстве над русскими и говорить не приходится. Норова тут не стеснялись, его считали своим.
Это высокомерие все больше раздражало Норова, хотя он и убеждал себя, что оно является реакцией на бытовой антисемитизм, с которым сталкивались евреи. Но однажды он все-таки не выдержал и заявил в большой еврейской компании, что если бы он при матери хоть раз произнес слово «жид», даже без той презрительной интонации, с которой здесь постоянно звучало слово «гой», то немедленно схлопотал бы по губам.
Повисло неловкое молчание, а когда разговор возобновился, Норов почувствовал напряжение, возникшее между ним и остальными. После этого эпизода его еврейские приятели в его присутствии сделались осторожнее, но в том, что за его спиной они продолжают высказываться в прежнем духе, он не сомневался.
Лиза разделяла еврейские пристрастия и вкусы. Атмосфера еврейских компаний была ей близкой, понятной, в ней она делалась веселее, свободнее, и это задевало Норова. У него возникало смутное ощущение, будто она его предает.
Саша, старший брат Лизы, красивый, остроумный парень, хороший музыкант, являлся душой больших компаний, в которых кроме Норова была лишь одна русская – сашина девушка Лена, очень эффектная, но глуповатая блондинка. Саша, бывало, садился к пианино и начинал наигрывать попурри, переходившее в «Семь-сорок».
–Евреи, почему сидим? – весело взывал он.
Молодые люди сбрасывали пиджаки, вставали в круг и, подняв большие пальцы, будто закладывая их в проймы жилета, принимались отплясывать, то откидываясь назад, то наклоняясь вперед.
–Евреи, наступаем носами! – командовал Саша, ускоряя темп.
И они наступали своими крупными горбатыми носами, будто носороги. Лиза смеялась вместе со всеми, Норов тоже улыбался, но натянуто, с чувством неловкости.
