Брат мой Каин - Перри Энн
– Итак, вы оставались для них единственным близким человеком? – продолжал настойчиво интересоваться обвинитель.
Кейлеб отодвинул руку от стоявшего рядом конвойного, так что его кандалы зазвенели, ударившись об ограждавшие скамью подсудимых перила.
Судья подался немного вперед.
– Какова цель ваших вопросов, мистер Рэтбоун? – поинтересовался он. – Мне кажется, вы до сих пор спрашивали лишь об очевидных вещах.
– Да, ваша честь. Я собираюсь спросить лорда Рэйвенсбрука об отношениях между братьями в детстве, – объяснил Оливер. – Мне лишь захотелось выяснить, сколь глубокое представление о них он имеет.
– Вы уже установили это. Пожалуйста, продолжайте, – велел судья.
Поклонившись, Рэтбоун вновь обернулся к Рэйвенсбруку:
– Когда вы познакомились с ними, милорд, они любили друг друга?
Майло раздумывал совсем недолго. На лице у него появилось любопытное выражение замешательства и негодования, словно ответ на подобный вопрос вызывал у него отвращение.
– Да, они были весьма… близки. В то время я не замечал противоречий между ними.
– А когда вы их заметили?
В ответ Рэйвенсбрук промолчал. На лице его вновь появилось выражение страдания и неприязни, которое вряд ли могло кого-то удивить. Воспоминания о том, как Энгус и Кейлеб любили друг друга, слишком противоречили тому, с чем ему пришлось столкнуться сейчас. В этот момент сочувствие к нему, казалось, сделалось физически ощутимым.
– Милорд, – настаивал обвинитель, – когда вы впервые обратили внимание на противоречия между двумя братьями? Нам необходимо это знать, и, кроме вас, нам не к кому обратиться.
– Конечно, – мрачно бросил свидетель. – Это стало заметно спустя почти три года после их появления в моем доме. Энгус всегда оставался… тихим ребенком, прилежным и послушным. А Кейлебу, похоже, это стало не нравиться. Он гораздо труднее поддавался воспитанию, упорно не желал исправляться. У него оказался тяжелый характер.
Стоун на скамье подсудимых встряхнул головой, заставив нескольких присяжных обернуться в его сторону. Они теперь смотрели на него, не скрывая вновь возникшего интереса.
– Эта неприязнь носила обоюдный характер? – спросил Оливер.
Рэйвенсбрук опять надолго задумался, прежде чем ответить, из-за чего обвинителю пришлось повторить вопрос.
– Мне так не казалось, – проговорил Майло наконец. – Правда, Энгус со временем стал более… старательно учиться, сделался более приятным в общении…
Кейлеб издал какой-то фыркающий звук, напоминающий сдавленный плач, в котором, наряду со злобой, ощущалась и скрытая боль, и Рэтбоун неожиданно почувствовал всю тяжесть сознания собственной отверженности, которую подсудимый продолжал испытывать спустя многие годы с тех пор, как впервые с недоумением понял, что он превратился в нелюбимого ребенка в семье. Обвинитель подумал о собственном отце и о существовавшей между ними взаимной привязанности. Сам он не мог вспомнить, чтобы ей когда-либо что-то угрожало. Он просто не имел понятия о зависти среди близких людей.
– А Кейлеб – нет? – напомнил Оливер свидетелю.
Очертания подбородка Рэйвенсбрука сделались жестче, а лицо заметно побледнело.
– Нет, – ответил он ровным голосом, – он был буйным, упрямым и капризным ребенком.
– Вы любили его? – Рэтбоун не собирался задавать такой вопрос, совершенно не относившийся к делу. Он вырвался у него сам собой, под воздействием неожиданно охватившего его эмоционального порыва, и столь непрофессиональный поступок показался ему совершенно непростительным.
– Конечно, – ответил лорд, чуть заметно приподняв темные брови. – Близкого человека нельзя разлюбить и перестать уважать только за то, что вас не устраивает его характер. Можно лишь надеяться, что он со временем изменится.
– И у Кейлеба этого не произошло?
Майло в ответ промолчал.
– Он в дальнейшем перестал завидовать брату? – настойчиво выяснял Оливер. – Их отношения вновь стали близкими?
Выражение лица Рэйвенсбрука сделалось напряженным, абсолютно непроницаемым, словно он не позволял самому себе ни на мгновение расслабиться.
– Мне так не казалось, – выдавил он из себя.
Сидящий на скамье подсудимых Кейлеб презрительно расхохотался похожим на прерывистый лай смехом. Судья тут же повернулся, устремил на него пристальный взгляд и тяжело вздохнул, давая этим понять, что сделает подсудимому замечание, если тот снова осмелится издать какой-нибудь непотребный звук.
Один из присяжных нахмурился, укоризненно покачав головой и скривив губы.
Эбенезер Гуд сразу внутренне подобрался, заметив это проявление отрицательных эмоций – первый знак того, что дело может решиться не в его пользу. Впрочем, он наверняка понимал, что поведение Кейлеба и даже выражение его лица заставляют подзащитного сильно проигрывать в глазах публики. Суд не располагал какими-либо уликами – во всяком случае, до сих пор, – и поэтому очень многое зависело от чувств, убеждения, а также от изложения фактов, допускавших разное отношение к ним.
Рэтбоун тем временем продолжал следовать избранной им тактике допроса свидетеля.
– Лорд Рэйвенсбрук, не могли бы вы в общих чертах рассказать суду о взаимоотношениях выросших в вашем доме братьев? Например, получили ли они одинаковое воспитание?
Точеный рот Майло чуть искривился в горькой усмешке, которая, однако, тут же исчезла.
– Абсолютно одинаковое, – ответил он. – С ними занимался один гувернер, преподававший им одни и те же предметы. Лишь они сами относились к этому по-разному. Мой подход к ним тоже оставался одинаковым во всех отношениях, и моему примеру следовала вся наша прислуга.
– Вы сказали, вся? – переспросил его обвинитель подчеркнуто удивленным тоном. – Но ведь наверняка кое-кто из ваших людей любил одного больше, чем другого. Вы сами заявили, что мальчики становились все более разными.
Кейлеб подался вперед; его встревоженное лицо выражало теперь жадное внимание.
Это, очевидно, не осталось незамеченным для Рэйвенсбрука, однако он продолжал стоять абсолютно неподвижно, словно его фигуру вырезали из кости. Майло относился ко всему происходящему как к ужасному кошмару, о чем, казалось, свидетельствовала даже принятая им поза.
Энид все это время, похоже, ни разу не отводила взгляда от мужа.
– Лорд Рэйвенсбрук! – Рэтбоун решил сначала попробовать вновь привлечь внимание свидетеля к себе, прежде чем повторять вопрос.
Свидетель окинул фигуру обвинителя медленным взглядом.
– Лорд Рэйвенсбрук, вы рассказали, сколь непохожими сделались эти два мальчика, – напомнил Оливер. – Те, кто знал их в то время, наверняка должны были относиться к ним по-разному. Ведь Энгус обладал всеми достоинствами – честностью, скромностью, отзывчивостью и добротой, – в то время как Кейлеб стал агрессивным, ленивым и неблагодарным. Если это так, то как люди могли испытывать к ним одинаковую любовь?
– Наверное, я выражаю скорее собственное мнение, чем мнение остальных, – неохотно согласился Рэйвенсбрук с по-прежнему застывшим лицом. – Я внимательно следил за тем, чтобы этого не происходило, но с тем, как к ним относились в деревне, я уже ничего не мог поделать.
– В деревне? – удивился обвинитель. Он не стал спрашивать Майло, где братья провели детство. Ему просто не пришло в голову, что они могли жить где-либо еще, кроме Лондона.
– В моем имении в Беркшире, – объяснил Рэйвенсбрук, неожиданно побледнев. – Обстановка там казалась более подходящей для них, чем в городе. Они научились ездить верхом, охотиться и ловить рыбу. – У него вырвался тяжелый вздох. – Им там было чем заняться. Они узнали кое-что о земле и о том, как человеку следует строить отношения с другими.
Один или двое из зрителей что-то невнятно проговорили, очевидно соглашаясь с тем, что сейчас услышали. Лицо Энид выражало смущение, Кейлеба – горечь.
– Весьма завидное детство, я бы сказал, – с улыбкой заметил Оливер.
– Я дал им все, что мог, – сказал Рэйвенсбрук с бесстрастным, хотя и несколько помрачневшим лицом, с чертами римского патриция и темными, почти неподвижными глазами, смотрящими из-под коротких бровей, что, впрочем, можно было отнести как на счет переживаемого им горя, так и на счет освещения.
