Постоянство хищника - Максим Шаттам
– Ладно. Может быть. Тогда зачем столько бутылок?
– Чтобы забыть все, о чем мы говорили друг другу.
Хижина, окруженная камышом и елями, выходила прямо на свинцово-синюю поверхность затерянного в лесу озера.
Днем они гуляли по песчаным тропинкам, видели ланей и косуль, устраивали пикники, ловили рыбу или читали, устроившись в шезлонгах на дощатом пирсе. В полдень зеленый дятел играл им свой концерт для ударных; ему явно нравилось летать над их жилищем. Ночью им пел хор лягушек, иногда с необычайной громкостью.
– У них что, есть микрофоны? – спросила Людивина в первый вечер, лежа в постели.
Они смеялись. И занимались любовью.
Людивина удивлялась, что ей так хорошо спится. Конечно, в этой области еще было над чем работать. Но никаких кошмаров, даже неприятных снов с болезненным оттенком. Только ночи безмятежного спокойного сна под лягушачьи колыбельные.
Тело восстановилось и перестало болеть.
Рассвет, просвечивавший сквозь зелень, был великолепен в своей первозданной простоте.
Марк расспрашивал ее о деле. Но прежде всего о чувствах. О том, как она с ними справляется.
Людивина и сама все время думала об этом. О своих реакциях. О своем выборе.
Она больше не винила себя. Перед отъездом в Солонь она отправила старшему сержанту Бардану бутылку шампанского и коробку шоколадных конфет, чтобы еще раз извиниться. Он не ответил, но она не обиделась. Она все понимала.
Она полностью выложилась во время расследования. Для человека, который сомневался в своих способностях выполнить эту работу, противостоять извращенцам, она хорошо справилась.
Торранс ее поздравила.
Оглядываясь назад, Людивина признала очевидное: она потратила слишком много эмоций. Больше, чем когда сама была жертвой. Она отождествила себя с Хлоей, образцом женщины, матери, жены. Такой она хотела бы быть. И возможно, когда-нибудь станет? Спасти Хлою значило спасти себя. Доказать себе, что у каждой Хлои на свете есть ангел-хранитель, и если она однажды превратится в Хлою, то не останется одна.
Иллюзорно. Самонадеянно. Наивно. Возможно, так и есть. Но она в этом нуждалась. Теперь Хлоя в безопасности. А Людивина может думать о будущем. О своем будущем?
На третий вечер они устроились в шезлонгах на пирсе, любовались звездами и пили вино. Им было тепло в шерстяных свитерах. Они не разговаривали, просто держались за руки, так и не открыв книги, лежавшие у них на коленях.
Лягушки, королевы ночи, снова орали во все горло. Поверхность озера напоминала потускневшее зеркало, в котором звезды сияли почти так же ярко, как на небе. Теневая сторона мира.
Людивина вспомнила давний вечер в отпуске – как она стояла на террасе и увидела в черной воде ту фигуру, крокодила, который сканировал ее волю к жизни, чтобы узнать, сможет он сожрать ее или нет. А был ли он на самом деле? Или это воображаемое чудище? Ее проекция. Часть ее самой. Самая примитивная, самая опасная. Та, которой она пользовалась, чтобы понять убийц, узнать, как они мыслят, чего хотят. Ее теневая сторона, из которой она черпала понимание зла в чистом виде.
Мысленно подобраться к тьме. И не запятнать сердце. Опасное упражнение, словно идешь по канату.
Откуда в ней эта способность, эта восприимчивость к злу? Ее детство не было тяжелым, как раз наоборот, так откуда взялся этот отпечаток сумрака? Людивина часто задавалась этим вопросом. И решила, что дело в эмпатии. Она в каком-то смысле была противоположностью тех, кого преследовала, но так сильно их чувствовала, что даже самое ужасное проникало в ее мозг. С самого детства она впитывала эмоции, которых едва касалась. Вот почему с юности она инстинктивно защищала себя, вот почему инстинкт самосохранения заставил ее отсечь все и нарастить броню. Слишком много всего. Ее может снести штормовым ветром. Проницаемость делает ее такой уязвимой. Открыться заново было трудным испытанием. Но необходимым.
Она сжала руку Марка в своей.
Психопаты ничего не чувствуют к другим людям. Она же чувствует все. Даже худшее. В ее мозгу сформировалась необычайно широкая палитра возможностей, выходящих за границы нормы. От чистейшей невинности до кромешной черноты. Ее работа – черпать там оттенки для написания портретов этих демонов. Иногда таких цветов, которые простым смертным недоступны.
Вот только эти портреты никогда не стирались. Они дрейфовали внутри. Гнили в углу. Воплощали страхи в жизнь. Сливались с ее терзаниями и становились коварными сущностями. Их голоса нашептывали ей то, что нужно понять об убийцах, которых она изучала, и заманивали ее на самое дно.
Людивина положила книгу на пирс, взяла бокал вина и встала, чтобы пройтись по доскам в конец понтона. Марк не спросил, куда она идет, и сам не пошел. Она очень ценила в нем это: он давал ей подлинную свободу.
Она вдыхала аромат вина, нотки вишни, кожи и подлеска.
Сегодня никто не высовывался из воды, не спрашивал, чего она хочет. Потому что я знаю, что хочу жить, чего бы мне это ни стоило?
Ведь тех чудовищ, которых мы встречаем, создаем мы сами из наших страхов и неврозов, разве нет? Они рождаются из наших недостатков. Разве мы не называем «нашими демонами» свои мучения?
Джонни Симановски был чудовищем, но породила его не я.
Но чтобы противостоять ему, она использовала своих внутренних монстров, так ведь?
Где они сейчас? Почему умолкли? Перевоспитались? Испугались ее счастья? Возможно.
Она должна за ними присматривать, чтобы ненароком не сожрали. Но эта битва – доказательство того, что она жива.
Это и отличает меня от всех Симановски на свете.
Она пробовала, она приспосабливалась, она менялась. Она двигалась. Хищник же был неколебим в своем постоянстве. Холоден. Неподвижен. Он стоял на рельсах разрушения и не мог с них сойти.
Людивина глотнула вина. Оно было теплым, но вкусным, приятно обволакивало нёбо, язык, гортань. Она почувствовала себя в гармонии с природой.
Затем обвела взглядом поверхность озера. Чудовищ не было.
Не сегодня. Они знают, что я одержала над ними победу, что больше нет лазейки, через которую можно проскользнуть.
Этой ночью она прижмется к Марку, согреется его теплом.
Ей было хорошо. Спокойно.
Ее сомнения, ее демоны на время утихли.
Лягушки замолчали, все разом.
Словно через лес пробирался хищник.
И между двумя нитями перистых облаков показалась луна. Уложила на поверхность озера свое отражение. Людивина склонила голову набок, приветствуя ее. В оттенках сумрака она увидела огромное лицо: две луны – два глаза, камыш и облака – овал, а лес – зубастая пасть.
Она улыбнулась ему. Той части существа, которая была темнее.
Пугающий мангровый лес и его крокодил остались далеко.
И
