Мертвый сезон. Мертвая река - Джек Кетчам
Клэр погасила свет в спальне и спустилась к Дэвиду и Эми.
Чтобы, как и все нормальные люди, посмотреть телевизор.
На экране Дик Трейси заехал Прюнфейсу полицейской дубинкой – песенка гада был спета: не помогли ни пулемет, ни револьвер, ни нож до кучи. Зритель в очередной раз убеждался: закон есть закон, и нарушавшим его плохим парням это с рук не сойдет.
Если только вы не Фредди Крюгер из «Кошмара на улице Вязов» или кто-то вроде него… Клэр на дух не выносила Фредди Крюгера.
А сегодня вот – снова накричала на сына. В последнее время она вообще слишком часто повышала на него голос.
Люк допускал, что по большей части действительно этого заслуживал, потому что вел себя с матерью скверно и жестоко, но иногда доставалось и без особой вины, просто ему было нужно провернуть нечто, что матери точно не понравится. Зачем оно ему нужно – Люк объяснить не мог. И все равно продолжал. А потом боялся, что мать разлюбит его, что просто не сможет больше любить такого мерзкого мальчишку, и, хотя в глубине души все же знал, что ее любовь к нему не исчезла, все равно боялся. Словно кто-то собирался забрать у Люка еще и мать и он хотел накопить достаточно сил, чтобы этого не допустить – но ничего поделать не мог. Как сам, так и любой другой на его месте – и это выводило Люка из себя. Он вытворял при матери всякое, говорил ей всякое. Мерзкие вещи. Он мог замахнуться на нее, будто собираясь ударить, а то и на самом деле бил; или шумел, когда она говорила по телефону, кидался вещами, метя в лицо, когда мать что-то писала. Кричал, безостановочно звал, когда она мылась в душе и, естественно, не могла разобрать ни слова, и потому ей приходилось все время выключать воду. Такое он вытворял частенько, лишь только ради того, чтобы ее позлить.
«Я ничего не могу с собой поделать.
Я люблю тебя и ужасно не люблю».
Люк и сам толком не понимал, почему так говорил. Иногда собственные слова его не на шутку пугали. А комната эта вроде бы даже понравилась…
Играя, он как-то не задумывался над тем, нравится она ему или нет, а сейчас вот стал задумываться. Вообще-то комната была даже меньше той, что была у него дома, да и обстановка в ней оказалась попроще. Самый обычный комод, стол со стулом и еще один столик поменьше, рядом с кроватью. Зато Люку определенно нравился царивший в ней воздух. Здесь пахло деревом. Возможно, потому, что прямо под комнатой располагалась мастерская, а может, просто потому, что ему так сказали.
К тому же здесь совсем не пахло духами, как в комнате матери. Тут пахло как в комнате парня. Как, вероятно, пахло в комнате у отца.
Как знать. Кто вообще хоть что-нибудь знает про его отца?
Какая разница. Теперь сам Люк был за мужчину, а не его отец. Люк спал в мужской комнате, где пахло деревом. Вот когда Люк подрастет, у него будет точно такая же комната. И принадлежать она будет только ему, хотя он и станет изредка приглашать туда мать. Она станет подолгу сидеть в гостях, и ей там очень понравится – и запах этот тоже понравится. Даже если в нем не будет духов. И комната эта понравится, потому что будет его комната.
Люк перевернулся на спину. За окном громко стрекотали сверчки. Он почему-то почувствовал страшную усталость. На столике рядом с кроватью лежала горстка костей, подобранных Люком там, на дереве. Он взглянул на них, его веки тяжелели.
Внезапно сверчки умолкли, причем надолго, и Люк прислушался, ему стало немного жутко, он задавался вопросом, почему они так иногда делают. В такие моменты казалось, что и его сердце остановится тоже.
А потом стрекот возобновился с новой силой.
Так и не дождавшись момента тишины, Люк окончательно заснул.
21:37
В полном молчании они шли по залитому лунным светом полю, почти сливаясь с высокой травой. Казалось, это не люди идут, а само поле вздымается, посылая лунную рябь в сторону переливающихся внутри дома разноцветных огней.
Дойдя до рощи деревьев, они разделились. Первому Добытому предстояло поломать машину и срезать телефонные провода. Второй, голой и окровавленной, предстояло сидеть в тени под дверью, ведущей на кухню, и ждать сигнала Женщины.
Дети полезли на деревья, карабкаясь проворно и бесшумно, как ящерки, по толстым нависавшим над верандой ветвям. Взобравшись наверх, они тоже затаились, глазея через раздвижные стеклянные двери на людей в доме.
Они все не двигались. Они сидели в креслах, уставившись в мерцавшие перед ними всполохи разноцветных огней. Изредка мужчина или одна из женщин что-то говорили.
Сама Женщина притаилась чуть ниже дома, у свай, подпиравших его к склону холма, вскоре к ней присоединился Первый Добытый. Он кивнул ей с ухмылкой на лице, мол, дело сделано.
Его зубы оказались недавно заточенными – когда только успел!
В руках Первый Добытый держал топор с длинным кожаным ремнем, привязанным к обуху и рукояти. Мужчина просунул руку в петлю и перекинул топор за спину, готовясь взобраться на террасу по потертым сваям вместе с Женщиной. Даже для толстых сучьев деревьев Первый Добытый и Женщина были явно тяжеловаты. Но подъем на сваи особого труда не представлял.
Женщина взглянула в сторону деревьев и убедилась, что дети готовы. Она прижала ладони ко рту и зашипела как кошка. Стоявшая у двери в кухню Вторая Добытая начала громко и жалостливо плакать, словно была ранена и сильно напугана. Они услышали, как она забарабанила в дверь, и сразу вслед за этим изнутри донеслись звуки пробудившегося движения: явно встревоженные, люди направились в сторону двери.
Прямиком в уготованную им ловушку.
В ветвях над головой закопошились дети, продвигаясь вперед, готовые в любой момент спрыгнуть вниз.
Женщина и Первый Добытый начали подъем.
21:40
Наконец Стивен нашел поворот на Скрабпойнт-роуд, хотя уже трижды проскакивал мимо. Разобрать карту в темноте оказалось чертовски сложно, он не соврал попутчице – во всем, что касалось карт, Стивен был не очень хорош. И все же он понял, что проехал мимо, когда за окном замаячили окрестности Лаббока, а не Дэд-Ривер, развернулся и снова дал маху, не подозревая, что облажался, аж до самого Трескотта.
Как бы там ни было, а вот и он. Тошнотворный маленький знак. Легко пропустить даже при свете дня такую ерундовину.
Поначалу
