Безмолвие - Джон Харт
Но сейчас, плавая в реке, она узнала его секрет.
Все-таки белый мужчина был человеком.
И она могла этим воспользоваться.
* * *
Через три часа к ней пришел домашний раб. Она услышала его шаги за дверью, узнала его запах, ритм его дыхания. Постояв, он открыл дверь и подошел к тюфяку, на котором она лежала. Айна увидела крупную голову, исполинские плечи. Раб встряхнул цепь, связывающую ее щиколотку с железным кольцом в стене.
— Ты была в реке.
Он говорил на известном ей языке; им пользовалось одно из младших племен, живущих в узких долинах у подножия великой горы.
— Ты уверен?
— Я не слепой, как остальные.
— Но эта цепь, — сказала Айна.
— Да, но я знаю, кто ты.
— Тогда ты должен бежать в ужасе или молить о пощаде. Все это плохо кончится для тебя и для человека, которого вы зовете хозяином.
— Джон не так плох, как некоторые.
— Он держит в рабстве детей.
— Но ты же не ребенок.
Она улыбнулась во тьме, но знала, что он видит.
— Твой хозяин видит так же ясно, как ты?
— Он сам почти как дитя. Его отец недавно умер. Он поступает так, как скажет надсмотрщик.
— Надсмотрщик, — сказала Айна, словно плюнула, и подумала, что раб понял причину. — Ты здесь за этим? — Звякнув цепью, она развела ноги. — Или достаточно умен, чтобы сознавать опасность?
На последний вопрос он ответил утвердительным кивком.
— Скажи мне почему, — потребовала она.
— Потому что я знаю, кто ты.
— Тогда скажи кто. — Он с трудом сглотнул. Айна повернула лицо так, чтобы раб увидел шрамы, которые собственной рукой нанесла ей мать. — Скажи, — повторила она, и он сказал, произнес слово на ее языке, слово истинной речи.
Оно означало «жрица», «провидица», «темная королева».
* * *
Через несколько минут домашний раб вел Айну по колючей траве к большому белому зданию. Оно напоминало дома, увиденные ею по пути из Чарлстона, и походило на корабль, перенесший ее через океан. Шесть месяцев назад Айна не знала, что мужчины способны создавать такие вещи. Мужчин использовали для войны, охоты и для того, чтобы ублажать женщин. Но белые мужчины строили великолепные дома и бороздили океаны. Они поклонялись доброму богу, хотя сами были жестоки, как дети. Размышляя об этом противоречии, Айна поднялась по широкой лестнице и вошла в двери. Внутри было просторно, как в самой большой пещере великой горы там, на родине. Она смотрела на разноцветные ткани, мерцающие металлом предметы, на темное дерево, гладкое, как кожа ребенка.
В здание она вступила с высоко поднятой головой, не глядя на женщин, которые были не женщинами, а их жалкими тенями, готовившими, убиравшими, выносившими дерьмо белого мужчины. Они бросали на Айну боязливые взгляды и тут же отводили глаза от шрамов, образующих спирали на ее щеках. Не обращая на них внимания, Айна изучала квадрат серебристого стекла, висевшего на стене. Она отражалась в нем не хуже, чем в любом водоеме. Айна видела себя такой, какой ее видели другие: дикие глаза и шрамы, грязная девчонка в изорванной одежде. Они считали ее юной, невежественной дикаркой, но ошибались, и Айзек это знал. Ни у кого больше не было таких шрамов.
Никто не мог их иметь.
Если не хотел расстаться с жизнью.
— Прошу сюда. — Он стал подниматься по изогнутой лестнице, и Айна не спеша последовала за ним. У высокой двери раб остановился, и она увидела страх в его глазах.
— Пожалуйста, — сказал он. — Я умоляю тебя.
Когда дверь отворилась, Айна увидела умирающую женщину на широкой кровати, а рядом с ней — Джона Мерримона, сжимающего в руке небольшой сверкающий нож. Он в ужасе смотрел на Айзека.
— Она умирает, — произнес Джон.
Айзек вбежал в комнату, и Айна наблюдала, как они принялись о чем-то спорить. Вначале тихо, потом громче. Она мало что понимала, но улыбнулась, когда Айзек произнес: черная магия. Она слышала эти слова от других рабов, от батраков и кухарок, от старух, говоривших, что надсмотрщик не может сломить Айну, что у него тоже страх в глазах. Болтали, что она сводит его с ума, что он насиловал и душил ее, а Айна смеялась ему в лицо.
Все твердили, что жара пришла вместе с ней.
Что жара спадет, когда умрет Айна.
Джон Мерримон был таким же, как все. Он потрясенно смотрел на нее, но в его сердце уже проснулась надежда. Она поняла это, когда он перевел взгляд на жену, а большой раб заговорил.
Ее может спасти ребенок…
Такова будет цена…
Она кивала, потому что цена присутствует всегда, такова природа вещей, будь то женщина или ребенок, белый человек или черный.
Спор продолжался; насколько понимала Айна, речь шла о богах и о женщине, о том, что правильно, а что — нет. Она слушала, пока не надоело, потом молча пересекла комнату. Никто не заметил ее движения, и это было частью дара Айны: коварство и хитрость, ловкость и быстрота.
Они и моргнуть не успели, а она уже стояла возле кровати.
— Я исцелю.
Белый человек молчал, уставившись на нее, потому что ни один раб с корабля не мог выучить его язык так скоро. Но Айна была умнее любого мужчины.
— Ребенок умирать сначала, — сказала она. — Потом женщина. Ты платить, я исцелю.
— Ты не можешь ее исцелить. Никто не может.
Но Айна уже ощутила покалывание и течение силы в ладонях. Она коснулась кожи женщины; у той порозовело лицо, и она тут же открыла глаза.
— Джон…
Белая женщина заговорила, и ее супруг разрыдался, как ребенок. Он упал на колени, нож звякнул о пол у кровати.
— Ты платить, я исцелю.
Айна убрала руку, и у женщины закатились глаза.
— Нет! Пожалуйста! Верни ее!
Айна нагнулась за ножом, и никто не остановил ее. Белый мужчина умоляюще сложил ладони.
— О, Боже, прошу…
Но его Бог не слушал, и Айна тоже. Она подошла к высокому окну с видом на
