Пуговицы - Ида Мартин
– Не поверила.
– Ладно. Если не поздно вернусь, постараюсь зайти.
На литературе мы писали пробное итоговое сочинение. После эвакуации самое то: ни одной внятной мысли, оттаивающие колени и пальцы на ногах горят, хочется пить и спать. Да еще и тема дурацкая: «Может ли зло помочь человеку понять себя?» Меньше всего я была склонна рассуждать о подобном. Ну да, хорошо – Раскольников. Но он же готовился к убийству, он даже осознанно и вполне рационально это делал. Чего стоило его раскаяние? И почему вдруг жалость к себе стала считаться раскаянием? Соседнее место пустовало. То, что Томаш забил на итоговое сочинение, тревожило не на шутку. Сколько бы Яга ни твердила о муках совести, в моем представлении Раскольников был из того же сорта людей, что и колумбайнеры. Тихий, замкнутый недочеловечек с толпой тараканов и непомерным, неоправданным эго. Понять себя, причинив зло заведомо слабым и беспомощным людям? За сотни лет ничего не изменилось. Я была уверена, что раскаяние – это не о том, какая ты жалкая личность и чего достоин. Раскаяние – это понимание того, какую дикость ты совершил. Осознание сопричастности злу и того, что исправить ничего не возможно. Но Яга говорила, писать в сочинении нужно то, что нужно, а не отсебятину. «Думаешь, кого-то волнует, как ты считаешь? Да ни один проверяющий не зачтет твою ахинею, а просто снизит баллы за нераскрытую тему. Формулировка «Как вы считаете?» в сочинении предполагает один-единственный и правильный ответ – тот, который вы разбирали на уроке».
– Ну чего? – Бэзил пихнул в плечо Фила, как только сдали листочки и вышли в коридор. – Тебе помогло зло понять себя?
– Я себя с рождения знаю, – отозвался тот. – Но, если честно, если бы не вот эта их тема, я бы никогда не додумался, что, убив кого-то, можно испытать себя. А ты?
– А у меня другой вариант. Жаль, твоего Рыцаря не было. – Бэзил подмигнул мне. – Уж он-то бы все со знанием дела расписал.
– У него тоже другой вариант, – сказала я, потом вдруг вспомнила: – Слушай, а правда в тот вечер, когда была репетиция, он просил тебя проводить меня до дома?
– Ну просил. И чего?
– А Надя действительно взяла из машины банку с кислотой?
Бэзил с Филом недобро переглянулись, и я сразу пожалела, что заговорила об этом.
– Ты первый начал, – сказала я. – И вообще, заметь, я не стала допытываться, что там у вас произошло возле машины. Хотя мне все еще интересно и важно это знать.
– По тебе психушка плачет, Иванова, – оборвал меня Фил. – Мы идем курить.
Он подхватил Бэзила под локоть, и они быстрым шагом заторопились к лестнице. Может, зря я так несерьезно относилась к Филу? Может, они и не делали ничего плохого и не трогали Надю, но они могли что-то видеть. В тот вечер, когда Бэзил проводил меня, он пошел обратно, чтобы встретиться с Филом. Я это слышала, потому что они созванивались. А вдруг они видели, что случилось, и знают, что Надя не умерла? Вдруг она их так запугала, что теперь они боятся об этом говорить?
В больнице у Лизы царили шум и суета, совсем не так, как у Кощея. Здесь было много молодых пациентов, и у всех толпы посетителей. Они стояли на улице, сидели группками в холлах и палатах. Сестры и врачи носились по коридорам. Лиза, слегка прихрамывая, вышла ко мне сама. В хорошеньком розовом велюровом халате на молнии с капюшоном. Она заметно похудела, но выглядела прекрасно. Мы обнялись и поцеловались.
– Я думала, ты будешь вся в бинтах, прикованная к кровати, а ты даже в больнице красотка, – засмеялась я.
– Бинты уже сняли.
Мы вышли на лестницу. Там никого не было.
– Можешь стоять? – забеспокоилась я.
– Мне полезно, чтобы кровообращение восстанавливалось.
– Когда тебя выписывают?
– Скоро. Надоело здесь ужас. – Лиза умиленно посмотрела мне в глаза. – Рада, что тебя мама простила.
– Нужно было к ней раньше сходить, но я тормоз.
– Конечно. Ты же отвыкла с родителями жить, а с ними только это и работает.
– Привезла тебе тут всякого – потом посмотришь. – Я отдала ей пакет, набитый помадами, лаками, пробниками кремов и духов, которые я выпросила специально для нее у одной нашей общей знакомой, работающей в ТЦ в «Л’Этуале», – тестеры, многие из них уже начатые, но для нас с Лизой это не имело значения.
– Спасибо! – заглянув в пакет, по-детски обрадовалась она. – А я уже думала, что ты про меня забыла.
– Нет, конечно. Как я могу? Ты на меня не обижаешься?
– За что?
– Ну, вот за то, что с тобой произошло, ведь это же случилось из-за меня.
– С чего ты взяла? – Лиза округлила глаза.
– Ты была в моей одежде, и я почти уверена, что столкнуть собирались меня.
– Ошибаешься. – Лиза потупилась. – Ты тут ни при чем.
– Эй, посмотри на меня. – Ухватив ее за подбородок, я заглянула в карие глазищи. – Ты знаешь, кто это сделал?
Она утвердительно взмахнула ресницами:
– Только про это никому нельзя говорить.
– Но мне-то можно?
– Я сама в этом виновата. Не знаю, о чем я думала.
– Так что?
– Когда я вышла от тебя, у подъезда поджидал Липа. Он потащился за мной и стал уговаривать никуда не ездить и не встречаться с Лешей. Всякую чушь нес, ну, я и разозлилась. Наговорила ему кучу гадостей, в общем, когда проходили мимо той ямы, я взяла и послала его, как ты и советовала. Тогда-то он и толкнул меня. А потом я уже помню только больницу.
– Вот это поворот! – ахнула я. – Поэтому он пытался повеситься? Ты же знаешь, да?
Лиза кивнула:
– Он мне прощальное письмо прислал. Очень грустное. И мне его почему-то стало жальче, чем себя. Или просто здесь обстановка такая. Я тогда еще не знала, что он не умер.
– Почему же ты мне не написала? Я бы сходила, выяснила все.
Лиза задумчиво пожала плечами:
– Бывают вещи, о которых, пока не подумаешь хорошенько, говорить не хочется. Я ведь винила в этом себя.
– Ну ты даешь. Он тебя толкнул, и ты еще виновата?
– Я тебе объясняю, что это сложно. Я ведь провоцировала его. Издевалась. Не только в тот день, всегда. А он меня любил по-настоящему. А Фил… Фил даже не написал.
В защиту Фила сказать мне было нечего.
– Зато Леша твой все время о тебе спрашивает.
– Он не мой. Я не хочу больше о нем вспоминать. Теперь ничего хорошего из этого не выйдет.
Лиза всхлипнула, я обняла ее, и мы немного постояли, пока она успокаивалась.
– А маме ты
