Укротить дьявола - Софи Баунт
– Ну, рассказывай. Что случилось у вас с Лео? – допытывается Виктор.
Я кидаю мимолетный взгляд на мужчин в палате, давая понять, что не хочу делиться подобными вещами в присутствии посторонних. Шестирко пододвигается ко мне, и я шепчу ему на ухо.
Издалека доносится неразборчивый гомон. За окнами ночь, но больница не спит – шум громче, чем днем. Над головой скрипит потолок. В соседней палате завывают песни. Гудят трубы. Никто не спит. Так что в комнате далеко не идеальная тишина. Открываю рот, чтобы рассказать Виктору о случившемся, но язык скручивается в трубочку, я не в силах произнести имя Лео.
Сердце пропускает удар, когда я вспоминаю равнодушный взгляд адвоката.
Черт возьми, я жаждала вцепиться в Лео, когда увидела, хотела броситься к нему и трясти, высказать все, что я о нем думаю. А не могла. И не смогу. Того человека, которого я люблю, больше нет. Это кто-то чужой. И я с трудом сдерживаю горячие слезы.
– Э-эй, – опечаленно протягивает Виктор и обнимает меня. – Он тебя обидел? Рассказывай. Но не сильно эмоционально, а то я впечатлительный… побегу драться с ним.
Виктор прижимает меня к своей теплой груди и гладит по голове. Когда-то меня смущали подобные порывы с его стороны. И не только тактильные. Его откровенность. Пошлые шутки. То, что он может выйти из ванной в одном полотенце, когда я у него в квартире, а потом еще и подмигнуть со словами: «Зачетный пресс, а?» В общем, из-за полной атрофии у него чувства стыда и я теперь его не смущаюсь.
Не знаю, жизнь оперативника сделала его таким или он просто идеален для этой работы: легко находит со всеми общий язык, обладает недюжинным обаянием и способен отыскать иголку не то что в стоге сена, а в озере. Прирожденная ищейка с потрясающей дедукцией и талантом актера. Великолепный манипулятор. В своем деле незаменим. Всегда окружен людьми. А в обычной жизни одинок. Тридцать стукнуло, но никогда не был женат.
Дальше коротких романов его отношения не заходят, потому что любовь у него одна – расследования. Не разыскивая очередного преступника, Виктор чувствует себя паршиво.
Меня же с Шестирко связывают некие братские отношения. Сложно сказать, почему так сложилось. Но я ценю нашу дружбу.
– Эмилия, успокойся, – настаивает Виктор, встряхивая меня за плечи. – Вон уже морщина между бровей появилась. Много переживаешь.
– Нет там морщины!
– Скоро будет, – сужает он янтарные глаза. – Что Лео тебе сказал?
– Он… меня не помнит.
– В каком смысле?
– В прямом! – Я вскакиваю с кровати, задевая пакет с бутербродами. – Лео не знает, кто я! Смотрит так, будто в жизни не видел!
У Виктора от изумления глаза едва на лоб не лезут.
Бутерброды разлетаются по полу. Клык бежит собирать их на корм мышам.
– Странно, – задумчиво выговаривает Шестирко. – Меня он помнит. Даже то, что я расследовал дело киллера, а ведь это ты ему рассказала. Может, лжет?
– Отличный способ избавиться от девушки, – потешается Кальвадос. – Надо запомнить. Теперь понятно, почему ты выглядишь так, словно тебя кошка срыгнула.
– Клянусь, если бы я не боялась сломать руку о твою физиономию, то врезала бы!
Кальвадос крепко сжимает губы, как будто сдерживает смех, а потом закидывает руки за лысую голову и падает на подушку, флиртуя со мной бровями. Смуглый, массивный бесстыдник. Внешне напоминает Вина Дизеля.
Виктор начинает расхаживать по палате, засунув одну руку в карман темно-синих джинсов.
– Не злись, клопик, – подмигивает Кальвадос. – Я же шучу. Хочешь пиццу тебе с холодильника достану? Тогда простишь?
– Нет, спасибо. – Я вытираю слезы.
– И тортик, – подначивает он.
– Нет…
– И пряники…
– Да отстань! – Я кидаю ему в лицо подушку.
– Детка, имей совесть, котлеты я сам хотел слопать.
– Если мы сейчас не уйдем отсюда, я его убью! – кричу я Виктору.
Шестирко просыпается от забвения и вмиг оказывается передо мной, сажает меня на кровать, а сам опускается рядом на колено, заглядывает в глаза.
– Он помнит все, кроме тебя?
– Ну… пожар в резиденции он не помнит.
– Зато он помнит, что я туда пробрался. Похоже на диссоциативное расстройство. Интересно.
– Как такое могло случиться? – страдальчески восклицаю я.
Руки трясутся, и Виктор успокаивающе хлопает меня по предплечью:
– Не знаю, но раз мы идем к главврачу, то спросим у него, как вернуть человеку память. Ион Крецу – гений своего дела.
– Сестра Лео… – бормочу я. – Она тоже все о себе забыла, да?
Виктор кивает.
– Полагаю, здесь замешано «Затмение». Не знаю, как они это делают, но в случае Евы… они взяли ее воспоминания, превратили в газ и выпустили в стратосферу. Стерли ее саму, подстроив самоубийство, чтобы от нее и вовсе ничего не осталось. Они лишили ее памяти, имени, внешности… будто она никогда не жила на свете. А вот Лео… любопытно, как они сумели вырезать воспоминания о тебе, а главное… почему о тебе?
Я закрываю лицо ладонями. Виктор обнимает меня, утешая, и я не сопротивляюсь до момента, пока кто-то второй не устраивается рядом, рыдая у меня на плече.
Им оказывается Клык. Я шарахаюсь от них обоих, перебираюсь на кровать к Кальвадосу.
Соплями меня всю залил!
– Прости, что так грустно получилось, – вздыхает Виктор, пытаясь отлепить от себя Клыка. – Я надеялся тебя порадовать, а не расстроить. Но мы выясним, что произошло с Лео. Обещаю.
– Тебе сильно досталось из-за меня от главного врача? – тихо спрашиваю я. – Ох, скажи ему, пожалуйста, что я заплачу за разбитое стекло.
– Нет, ты сама извинишься перед ним. Он хочет убедиться, что ты точно не чокнутая, прежде чем выпускать. А про стекло забудь. Я уже все решил.
– Ты не можешь платить за меня.
– Пф, клопик, знаешь, сколько зарабатывают фэйсы?[1] – вмешивается Кальвадос. – Особенно этот желтоглазый жук. Да можешь во всех палатах пойти окна разбить, он не обеднеет.
Не успеваю я открыть рот – раздается удар в дверь. Все подпрыгивают. В палату влетает человек с маленькой черной Библией и крестом в руке. Он кричит нелепицу про Судный день, и я во всех красках ощущаю, что нахожусь в психиатрической клинике.
– Сияние сильнее тьмы, – завывает пациент, размахивая Библией, – Бог наш судья, покайтесь во грехе, нужно каяться!
Он кидается ко мне, и я вскрикиваю от ужаса.
Два санитара – за секунду до того, как сумасшедший бы вцепился в меня, – хватают его под руки. Пациент отбивается, держится за железную спинку кровати – она со скрежетом движется следом. Парень воет, как дикое животное. Санитары отрывают его около минуты.
Виктор закрывает меня собой. Клык в панике спасает мышей. Кальвадос помогает санитарам, и втроем они утаскивают парня за дверь.
– В палату шестьдесят шесть! – кричит кто-то в коридоре.
Я подбираю с пола Библию. На первой странице обнаруживаю надпись карандашом:
«Если твой глаз соблазняет вершить справедливость, то избавься от него, ибо не ты создал божье творение, не тебе его и судить».
– Ты цела? – раздается знакомый голос у двери: высокий, интеллигентный и взволнованный.
Адриан останавливается передо мной, с улыбкой осматривает Библию. В его руке смычок.
– Все в порядке, – киваю я.
– Я тоже живой. Спасибо, что спросил, – ерничает Виктор.
– Извини, я тебя не заметил. Думал, что Эмилия спала здесь одна, а Артур нырнул в палату и напугал ее. Он – тяжелый случай. По словам отца, безнадежен. Однако я не теряю надежды.
– Надежды? Он Судного дня тут ждет, – ругается Виктор. – Твоих рук дело?
– Разве я похож на человека, который ждет Судного дня? – вопросительно моргает Адриан.
– Не знаю, кто и чего ждет, но половина клиники шепчется об искуплении грехов и носится с религиозной символикой.
Я дергаю Виктора за рукав. Его грубый тон по отношению к Адриану меня удивляет.
– В клинике проповедую не только я, – мягко замечает священник и прочищает горло, а потом обращается ко мне: – Эмилия, я слышал о случившемся днем и… – Он засматривается, по-видимому, на мою потекшую тушь. – Возможно, тебе нужна помощь?
– Встретила старого знакомого, – вздыхаю я и, дотронувшись до плеча парня, говорю: – Спасибо за беспокойство.
Рука Адриана каменеет от моего прикосновения. Я замечаю волнение в глазах парня. Будто я его обожгла.
– Сколько часов назад я просил тебя зайти? – восклицает еще один мужчина, врываясь в палату.
Он с сигаретой, в белом халате, накинутом поверх
