Шантажистка - Пирсон Кит А.
Как правило, я захлопываю створки раковины на данной стадии знакомства, вот только ощущение узнавания по-прежнему не дает мне покоя, и я, собравшись с духом, отваживаюсь на вопрос:
— Хм, простите, но не встречались ли мы раньше?
— Не думаю, — снова поворачивается она ко мне. — Но этот вопрос я слышу довольно часто. Наверное, у меня просто лицо такое.
— Да, хм, наверное. Простите.
— Кроме того, — ее улыбка превращается в ухмылку, — хотелось бы надеяться, что вы запомнили бы меня.
— Да-да, конечно, — храбрюсь я, при этом ощущая, как щеки мне заливает краска. — Просто… Просто я по роду занятий встречаюсь со множеством людей, а вот хорошей памятью похвастаться не могу.
— И что же у вас за род занятий, Уильям?
Стоит лишь признаться незнакомому собеседнику, что являешься профессиональным политиком, да еще от Консервативной партии — все, разговор можно считать завершенным. Однако с учетом того, что примерно через час меня все равно представят на сцене, уклоняться от ответа бессмысленно.
— Я всего лишь рядовой политик.
Зрачки Габби чуточку расширяются, а аккуратно подведенные брови приподнимаются.
— Да что вы говорите! Как интересно!
«Это сарказм, что ли?»
— Боюсь, не настолько интересно, насколько это может показаться.
Внезапно она кладет ладонь мне на колено.
— Что ж, мистер Хаксли, не хочу вас расстраивать, но не должны ли вы прямо сейчас находиться на этой сцене?
Я в замешательстве смотрю на нее.
— Откуда вы знаете мою фамилию?
Взгляд Габби медленно скользит вниз, и я машинально опускаю голову, вне себя от ужаса, что забыл застегнуть ширинку.
— Ах, ну конечно, — охватывает меня облегчение. — Мой бейдж!
— Точно. Ваш бейдж, — воркует моя новая знакомая. — И с памятью у меня, слава богу, все в порядке: ваше имя в списке выступающих.
— Мое выступление перенесли. Что-то напутали с моим офисом.
Прежде чем Габби успевает ответить, динамики позади нас разражаются оглушительной музыкой, и свет гаснет. Сцену затягивает искусственным дымом, который прорезают пляшущие в такт музыке разноцветные лучи.
— Несколько чересчур, как считаете? — кричит женщина мне на ухо.
Я киваю, и мы вместе со всеми аплодируем появившемуся на сцене ведущему, наигранно энергичному толстяку, явно воображающему себя важной персоной. Почему таким образом начинаются мероприятия подобного рода — выше моего понимания. Не успеваю я подумать, что ничего более нелепого не придумаешь, как он начинает хлопать в ладоши над головой. Несколько идиотов в первых рядах следуют его примеру, что еще более распаляет толстяка.
— Да хватит потакать дураку, — бросаю я, пожалуй, несколько громче, нежели рассчитывал.
Габби снова смеется и шепчет мне на ухо:
— Для политика замечание весьма откровенное.
Я молчу, не зная, что ответить.
Наконец музыка стихает, и ведущий приступает к исполнению своих обязанностей. После достаточно гладкого вступления он объявляет первого оратора.
— Леди и джентльмены, поприветствуем Гэвина Гранта!
Аудитория не отказывает ему в одолжении, и мистер Грант, кем бы он ни был, выходит на сцену. Уже через две минуты становится ясно, что этот Грант невыносимо скучен, равно как и следующие четверо. Впрочем, я несколько несправедлив: скуку навевают не столько ораторы, сколько сама тема. Меня, например, совершенно не интересуют новости футбола и показатели розничной торговли. Публика, однако, внимает им с интересом, и меня начинает беспокоить, что моя собственная речь, чего доброго, умерит пыл собравшихся.
Однако времени пересмотреть содержание выступления у меня уже нет, поскольку появляется Джереми и манит к двери в боковой стене зала. Я киваю Габби, и она желает мне удачи.
Мы проходим по коридору в небольшой аванзал. Толстяк кивает мне из угла поверх газеты. Я отвечаю тем же, и Джереми предлагает стакан воды.
— Не нужно, спасибо.
Мужчина ставит стакан на стол и сверяется с часами.
— Три минуты, мистер Хаксли.
В остающееся время я вновь просматриваю текст речи. Вот только вносить существенные изменения слишком поздно, а по части импровизации я слабоват.
Внезапно дверь со сцены распахивается, и в помещении появляется взмокший мужчина с круглым лицом. Вслед ему доносятся аплодисменты.
Ведущий складывает газету и встает.
— Готовы? — осведомляется он у меня.
— Пожалуй.
Без дальнейших комментариев толстяк направляется на сцену. Овации постепенно сходят на нет, и конферансье представляет публике мою персону. У меня, разумеется, тут же начинается мандраж.
— Ни пуха! — бросает Джереми и указывает на дверь.
Толстяк выкрикивает мое имя. Ну вот и все. Глубокий вздох, и вот я уже делаю пять шагов по сцене. Быстро обмениваюсь с ведущим рукопожатием, он ободряюще хлопает меня по спине и жестом приглашает к трибуне. Приветственные аплодисменты стихают; и на меня выжидающе смотрит целое море лиц.
Я чинно достаю из кармана пиджака два сложенных листка бумаги и кладу перед собой на стойку. Прочищаю горло и набираю в легкие воздух для воодушевляющего вступления. То есть я надеюсь, что оно будет таковым.
— Леди и джентльмены! Наше правительство всегда поддерживало и будет поддерживать бизнес!
Для эффектности делаю паузу и со всей убедительностью выдаю следующую строчку:
— До внесенных нашим правительством изменений в законодательство бизнес задыхался от бюрократической волокиты и канцелярской скотины.
«Вот же черт! Рутины, идиот! Ру-ти-ны!»
Я очень, очень надеялся, что слушатели проспят мою оговорку. Увы. В зале раздаются сдавленные смешки.
— Спасибо, мистер тореадор! — внезапно выкрикивает какой-то остряк.
Тут уж плотину прорывает, и публика заходится хохотом.
Слово не воробей.
Двести человек успокаиваются лишь через минуту, и к этому времени уровень моего престижа падает до нулевой отметки. Уже не пытаясь произвести впечатление, я оттарабаниваю речь за половину запланированного времени.
Заключительная фраза встречается жиденькими аплодисментами, которые тонут в новой волне смеха. Я с позором ухожу со сцены.
Ведущий качает головой и хмурится. В аванзале меня тоже встречают прохладно, следующий докладчик, не здороваясь, проходит мимо, бормоча что-то под нос.
— Пожалуй, не самое лучшее ваше выступление, — тактично замечает Джереми.
— Просто оговорка.
— Крайне досадная оговорка.
— Да уж, но они повели себя прямо как дети!
Говорить больше не о чем, лучше уйти. Конечно, сейчас не помешало бы выпить, тем более на халяву, но желания подвергаться дальнейшим насмешкам нет.
— Пожалуй, я пойду.
— Да-да, конечно. Я вас провожу, — тараторит Джереми, видимо радуясь, что я уже ничем больше не испорчу мероприятие. — Мне все равно нужно предупредить следующего оратора.
Мы проходим по коридору в заднюю часть зала. Зрители, к счастью, всецело поглощены очередным выступлением. Джереми пожимает мне на прощание руку и испаряется.
В конце последнего ряда замечаю два пустых места. Судя по всему, Габби на сегодня речей хватило. Что ж, ее можно понять. У регистрационной стойки меня окликает молодая женщина, перебирающая ворох бумаг.
— Мистер Хаксли?
— Да.
— Вот, просили вам передать, — протягивает она сложенный листок бумаги.
Беру и разворачиваю послание, ожидая увидеть повестку за злостную клевету на делопроизводителей или аграриев.
Однако это вовсе не повестка, а записка от руки:
Думаю, вам сейчас не помешает выпить!
Я в баре через дорогу, и пить в одиночку скучновато.
Пожалуйста, не бросайте барышню в беде.
Чмоки-чмоки, Габби
Дважды перечитываю записку, чтобы убедиться, что все правильно понял.
Бросаю взгляд на часы: еще нет и половины восьмого. Завтра утром никакие дела меня не ждут, и уж точно сейчас мне нужно что-нибудь покрепче.
После нескольких секунд размышлений прихожу к заключению, что отклонить приглашение Габби будет просто не по-джентльменски. Да и что здесь такого особенного?
