Передозировка - Рада Джонс

«Точь-в-точь старая ведьма», — подумал Курт и сделал еще глоток.

— Нет. Я приехал прямо с работы.

— Значит, ты виделся с ней там! — снова взвыла она. — Хватит уже врать! Признайся! Будь мужчиной!

Он попытался придумать слова, которые прекратят эту истерику.

Бесполезно. Она так и будет голосить, пока не выдохнется.

После второго выкидыша Шейла стала патологически ревнивой. Считала себя никчемной, раз не может выносить его детей. Она решила, что ее заменит любая другая женщина, и стала требовать все больше и больше внимания. Она звонила Курту на работу, прекрасно зная, что у него нет времени на болтовню. В ресторане садилась с ним по одну сторону стола, чтобы видеть, на кого он смотрит. Приезжала к больнице, чтобы убедиться, что его машина все еще на стоянке.

Курт пытался вразумить ее. Мирился с ее требованиями в надежде, что Шейла поймет наконец: он ей не изменяет и другие женщины его не интересуют.

Это не помогло.

А потом он встретил Кайлу.

Кайла была молода и красива. Она была весела и никогда не плакала. У нее были роскошные каштановые волосы до пояса и фигура супермодели.

Кайле он тоже понравился. Она никогда ни о чем не просила, довольствуясь тем, что он мог дать, хотя после работы и Шейлы оставалось не так и много. Кайла приносила в его жизнь радость. С ней он чувствовал себя мужчиной, на которого еще можно обратить внимание.

Кайла была тем человеком, которым больше не была его жена. При мысли о Кайле сердце Курта стремилось ввысь. Но она была далеко, а Шейла — рядом.

Он сделал последний глоток виски, подержав его немного на языке, чтобы ощутить тепло, и глубоко вздохнул. Сев на кушетку рядом с Шейлой, он заставил себя обнять ее и молча прижал к себе.

Он думал о ней, о Кайле, об Эмме. Думал о пожилом пациенте, который умер в тот день в деменции и в одиночестве.

Он обнимал жену, пока рыдания не стихли.

— Идем спать.

Курт долго не мог уснуть, размышляя о сумбуре, в который превратилась их жизнь. Не так они себе представляли брак. Когда-то Шейла была молода, красива и полна надежд.

Они познакомились на художественной выставке. Он показывал свои весенние акварели. Она выставляла керамику причудливых, необъяснимых форм. Курт набрался смелости и спросил, что это за штука, похожая на пенис.

— Это же чашка!

Ее смех поразил Курта в самое сердце. Он пригласил ее на ужин, потом в постель. Они без сожалений оставили прошлое в прошлом.

Неужели теперь для них уже слишком поздно?

ПАУК

— Его нет.

Врут.

— Он просил меня прийти сегодня. Сказал, что будет после трех, — говорю я, улыбаясь им, словно лучшим друзьям.

К черту их! К черту их всех!

— Его нет, — повторяет толстуха с обвисшими губами, перепроверяя бумаги. — Нет, сегодня его не будет. Вы ошиблись.

Я сжимаюсь под ее взглядом. Достаю коробку, показываю ей:

— Это для него.

Коробка уже видала виды. Я слишком долго таскал ее с собой. Часто приходилось зажимать ее под мышкой, и в середине образовалась вмятина.

Коробка все еще почти белая, но бант вот-вот отвалится.

Она выглядит подержанной. Так и есть. Я нашел ее в мусорном баке. И пахнет она соответствующе — дымом, выпивкой и потом.

Ну и ладно. Зато нож внутри острый. Я проверял. Срубил ветку дерева одним движением руки. Это старый охотничий нож, напоминающий формой рыбу. Чешуйчатая рукоятка переходит в длинное, гладкое, цельное лезвие, толщина которого позволяет рубить ребра.

Я — охотник. Добыча от меня не уйдет.

Не сегодня, так завтра я его достану.

Я стараюсь казаться меньше. Им нравится, когда ты меньше. Так они кажутся себе большими и сильными.

Чуть сильнее сгибаю здоровое правое колено и опускаю плечи.

— Значит, я ошибся. Простите. А когда он будет?

Она смотрит на меня, и ее взгляд смягчается. Я ничтожен, не представляю угрозы. Я маленький, старый и грязный. Ей меня жаль.

— Не могу сказать, — отвечает она. — Это запрещено.

Я тру глаз. Тот, который инфицирован. Он слезится.

— Я просто хочу поблагодарить его, — говорю я. — Он помог моему сыну; он отличный врач. — Я смотрю в землю и стараюсь казаться еще меньше. — У меня для него подарок. — Снова показываю ей коробку.

Наконец толстуха ломается. Смотрит в бумаги и говорит:

— Завтра в девять он будет.

Тру глаз, благодарю ее и медленно ухожу, привычно прихрамывая на левую ногу.

Я не спешу, пока не оказываюсь в темноте, где она меня не видит.

Они все меня не видят.

Завтра в девять.

ГЛАВА 7

Эмма изучала рентгеновский снимок, рассматривая с увеличением легкие в поисках затемненных зон по краям. Они там были.

Сначала до нее донесся вопль:

— Ублюдки! Да мой адвокат вас всех посадит!

Потом появилась каталка. Мужчина, прикованный к ней наручниками, извивался всем телом и плевался. Паре полицейских и двум взмокшим техникам скорой помощи едва удавалось удерживать его на каталке. Возле восьмой палаты их уже поджидали наготове охранники в форме: на руках перчатки, на поясе электрошокеры.

Эмма увидела бегущую за каталкой Джуди с набором для мягкой фиксации в одной руке и листками голубой бумаги в другой.

— Мой? — спросила Эмма.

— Да.

Эмма последовала за каталкой.

— Отпустите меня, сволочи! — продолжал орать мужчина.

Его темно-синий свитер порвался, и сквозь дыру в рукаве торчал разбитый локоть. Молния на плотных темно-серых брюках расстегнута, промежность сырая. Нижнего белья нет. Ботинки надеты на босу ногу. Скудноватая экипировка для такой холодины.

Из-за окружающего синяка