Шарль Эксбрайя - Пой, Изабель!
– Да, месье.
– Не было ли в поведении мадам чего-то необычного? Может быть, она выглядела более озабоченной, чем всегда?
После недолгого молчания настоятельница ответила:
– Может быть, действительно… мне кажется…
– Объясняла ли она вам причину?
– Помнится, речь шла об одной ее подруге, попавшей в весьма затруднительное положение.
– Подругу звали Изабель?
– Как?… Вы знаете, господин комиссар?
– Вам известно, мать настоятельница, кто такая эта Изабель?
– Нет. Она всегда говорила просто,– Изабель… и больше ничего. И еще она просила меня поминать в молитвах эту Изабель, над которой, мне показалось, нависла смертельная опасность…
– Как вам кажется, мать настоятельница, она живет в Анноне?
– Вряд ли, месье. Мадам Ардекур никогда не говорила: "Изабель мне призналась" или "Я видела бедняжку Изабель"; но всегда: "Изабель написала мне", "я беспокоюсь об Изабель".
– Бесконечно вам благодарен, мать настоятельница.
Образ Изабель, о которой что-то слышали, но которую никогда не видели, начинал преследовать меня все больше и больше.
* * *В этот же вечер я вернулся в Лион. Меня принял Дивизионный комиссар. Выслушав мой рассказ о мадмуазель Ардекур и мнение врача о погибших, он произнес:
– Со своей стороны, Лавердин, я позволил себе запросить отчет о вскрытии. Так вот, все пули, извлеченные из тела мадам Ардекур и головы ее мужа, были выстрелены из пистолета Токарева
Когда я окончил читать отчет, господин Агрийи спросил:
– Ваше мнение?
– Признаю, господин Дивизионный, что все указывает на убийство и последующее самоубийство. Все, кроме того, что я узнал о господах Ардекур во время расследования.
– Я хорошо понимаю ход ваших мыслей, Лавердин, и думаю, будь я на вашем месте, у меня появились бы такие же сомнения. Но все же не нужно забывать о том, что мы служим правосудию, и должны подчиниться логике фактов. Продолжайте расследование. Я, в свою очередь, предупрежу прокурора о своей ответственности за это, во избежание неожиданных осложнений. Сегодня вторник. Давайте договоримся, что если через неделю, в понедельник утром, вы не сможете представить мне веских доказательств или хотя бы обоснованных предположений для официального открытия дела, нам придется признать официально принятую версию! Вы согласны?
– Согласен, господин Дивизионный комиссар.
Когда я уже собирался уходить, господин Агрийи сказал с улыбкой:
– Позвольте вам напомнить, Лавердин, что слезы красивой девушки никогда еще не считались неоспоримым доказательством.
* * *Вернувшись на следующий день в Сент-Этьен, я пригласил пообедать вместе со мной комиссара Претена. Обед в ресторане Кло-де-Лила был отличным, и с моей стороны это было дружеским вознаграждением человеку, который помогал мне в этом деле. После обеда он предложил мне зайти к нему на работу, чтобы угостить меня какой-то необыкновенной сигарой.
Не успели мы перешагнуть порог комиссариата, как какой-то полицейский бросился к нам:
– Господин комиссар, здесь одна женщина вот уже более часа очень настойчиво просит, чтобы вы ее приняли. Настолько настойчиво, что мы ничего не можем с ней поделать.
Говоря это, он кивнул в сторону полной женщины лет пятидесяти, которая горячо и настойчиво убеждала в чем-то своего собеседника. С первого взгляда мне показалось, что она деревенская жительница, но я ошибся: она сообщила, что живет в Сент-Этьене более тридцати лет.
Претену ничего не оставалось, кроме как уступить ее напору.
Войдя в кабинет, женщина начала с того, что подвела итог ранее сказанному ею:
– И все таки, это не так уж плохо!
Комиссар сухо попросил ее сесть и назвать свое имя:
– Триганс… Вдова Марта Триганс.
– Что вы хотите?
– Чтобы со мной поступили по закону!
– Простите?
– Я хочу, чтобы мне вернули мои деньги!
– Какие деньги, мадам?
– Которые я доверила господину Анри!
– Кто такой господин Анри?
– Господин Анри Ардекур, черт возьми!
Претен сделал мне знак, но в этом не было никакой необходимости, потому что я и так насторожился, услышав эти слова. Комиссар продолжал:
– Успокойтесь, мадам, и расскажите все по-порядку.
Она, казалось, смягчилась.
– Должна поставить вас в известность, господин комиссар, что вот уже почти тридцать лет я содержу кафе-ресторан по улице Роже-Салангро. И у меня была хорошая клиентура: люди небогатые, но все же не считающие каждый сантим. Я никогда не готовила сложных блюд, но то, что я делала, было вкусно. Служащие, коммерсанты приходили иногда очень издалека, чтобы поесть у "матери Марты",– так они меня называли. Когда я пятнадцать лет назад потеряла мужа, мне стало трудно одной вести дела, ну а сейчас-то мне уже за пятьдесят. Поэтому, я решила отойти от дел и вернуться в родные места, в Бесса.
– Я не очень понимаю роль господина Ардекура в этом деле…
– Постойте, постойте! Я уже говорила, что собралась отойти от дел и продать свою собственность. Итак, три месяца тому назад я обратилась к господину Анри.
– Почему именно к нему?
– Да потому, черт возьми, что я его знала, и у него была хорошая репутация.
– Он нашел вам покупателя?
– Да, им оказалась крестьянская семья по фамилии Фажа, которая хотела попробовать начать дело в большом городе. Восемь дней назад они уплатили деньги. Двадцать миллионов старых франков[4]. У этих людей было чем заплатить. Только они не доверяли банковским чекам и все оплатили наличными.
– И что же?
– А то, что деньги остались у господина Анри. Он должен был мне помочь найти домик в Бесса, а оставшиеся деньги вложить в ренту на мое имя. С сегодняшнего утра Фажа вступили во владение рестораном. Господин комиссар, я пришла узнать у вас, каким образом мне получить свои деньги?
– А где они?
– Ну, конечно же, в сейфе господина Анри! Он положил их туда при мне. Это было как раз во вторник. Не вчера, а неделю назад.
– У вас есть расписка от господина Ардекура?
– Конечно, есть! Неужели вы думаете, что я могла бы отдать такую сумму без расписки?
– Мадам Триганс, вы передали эти деньги господину Ардекуру при свидетелях?
– Конечно! Это было в присутствии Фажа и господина Понсе, служащего господина Анри.
– Не обращались ли вы к господину Понсе, чтобы забрать ваши деньги?
– Я сразу же побежала к нему. Но похоже, что сейф опечатан.
– Да, это так… Подождите, пожалуйста, в приемной одну минуту, мадам.
После того, как мадам Триганс, терзаемая предчувствиями, вышла, Претен сказал:
– Что вы об этом думаете?
– Трудно сказать. Мне кажется, нужно осмотреть все на месте.
* * *Господин Понсе слово в слово подтвердил все, сказанное мадам Триганс. Но открыв сейф, мы обнаружили, что миллионы исчезли.
Прежде, чем с мадам Триганс началась истерика, комиссар Претен обернулся ко мне:
– Похоже, дорогой коллега, с этого момента вам придется играть главную роль в этом деле.
ГЛАВА 3
В Лионе, куда я сразу же поспешил после того, как попрощался с Претеном, я рассказал Дивизионному комиссару, в присутствии Главного, о последних событиях:
– Вы знаете, что я сторонник версии убийства с самого начала этого дела, господин Дивизионный комиссар. Тем не менее, признаю, что пока моя позиция была основана больше на чувствах, чем на юридических фактах. Теперь же выясняется, что одной из причин убийства могли быть деньги мадам Триганс, находящиеся у него в сейфе.
Господин Ретонваль прервал меня:
– Вы считаете, что мадам Ардекур могла присутствовать при убийстве и не кричать до того, как она сама была убита?
– Можно предположить, что она застала убийцу на месте, и он застрелил ее. Признаюсь, господин Главный комиссар,– я еще не нашел подходящего объяснения этому двойному убийству.
Вмешался Дивизионный:
– Быть может, стоило бы рассмотреть версию, по которой господин Ардекур покончил с собой после того, по образному выражению, как перепутал чужой карман со своим?
Я возразил:
– И после того, как он убил свою жену?
Господин Агрийи вздохнул и вдруг повторил слова Главного комиссара:
– Кто знает, что происходит в душе человека, решившего покинуть этот бренный мир?
– Есть еще одно "но" в этом деле, господин Дивизионный комиссар.
– Что вы имеете в виду?
– Сейф. Он был закрыт. Следуя вашей версии, господин Дивизионный комиссар, мадам Ардекур умерла прежде своего мужа, и, естественно, не могла его закрыть. Вот мне и кажется странным, что господин Ардекур, решившись на самоубийство, позаботился о сейфе.
Агрийи улыбнулся:
– А кто утверждает, Лавердин, что сейф был сначала открыт, а затем закрыт?
