Фил Уитейкер - Портрет убийцы
— Благодарю вас. Мистер Форшо?
(Мистер Форшо встает.)
— Сержант Синг, насколько я понимаю, мостовые опоры обычно бывают прикрыты на автостраде разделительными барьерами.
— Совершенно верно, сэр, но барьер на полосе движения в западном направлении был убран неделю назад. Там намечались ремонтные работы.
— Вас не удивляет то, что из всех мостов, по которым мог ехать покойный, он выбрал именно этот, где было снято заграждение?
— Я не могу этого сказать. То есть, конечно, это зависит от того, решил ли он устроить аварию.
— Совершенно верно. Благодарю вас, сержант Синг, больше вопросов нет. Мистер Джонсон?
(Мистер Джонсон встает.)
— Всего два уточнения, сержант. Отсутствие следов, указывающих на скольжение, что-то вам говорит?
— Только то, что водитель недостаточно сильно тормозил, чтобы колеса перестали крутиться.
— Машина не была оснащена антиблокировочной системой?
— Нет.
— И при вашем осмотре вы не смогли обнаружить никаких дефектов в тормозах?
— Абсолютно никаких. Они были в полном порядке.
— По вашему опыту, если водитель на большой скорости чувствует, что он вот-вот разобьется, не постарается ли он резко затормозить, так что машина может заскользить?
— Почти несомненно — да, при условии, что он успеет отреагировать.
— А на этом участке шоссе А-40 есть предохранительные полосы?
— Есть.
— Как далеко от моста машина съехала со своей полосы?
— Я смог это установить только по показаниям очевидцев, а они в какой-то мере расходятся. Наиболее верным, пожалуй, было бы предположить расстояние в шестьдесят-семьдесят метров, хотя это с большим допуском на ошибку.
— Вы сказали, что не можете определить скорость машины. Если считать, что скорость была, скажем, семьдесят миль в час, сколько могло пройти времени с того момента, когда машина съехала с полосы, и до того, когда ударилась в мост? Было ли у заснувшего водителя достаточно времени, чтобы проснуться и попытаться затормозить?
— Право, не могу сказать. Слишком многое нам неизвестно.
— Но если водитель заснул, могло все произойти слишком быстро, так что он не успел прийти в себя?
— Безусловно, могло.
— Благодарю вас, это все.
Глава вторая
Лентон
Я почти ничего не знаю о тех годах, что жила тут, но в одном я твердо уверена: Рэймонд Джон Артур был полицейским, Шейла Имелда Артур была домохозяйкой. Я родилась 10 декабря 1969 года в Больнице общего типа. Привезли меня родители из родильного отделения по адресу Девонширский променад, дом 16. Все это неопровержимо зафиксировано каллиграфическим почерком регистратора рождений и смертей в округе Ноттингем.
Через какое-то время Дорога Девы Марианны стала называться Дерби-роуд, и она идет из центра города круто вверх. Пол молчит, сосредоточив все внимание на незнакомых дорогах. Холли болтает и что-то лепечет, обращаясь к игрушечной пчеле, что висит над ее креслицем. А я всецело поглощена созерцанием пейзажа, разворачивающегося за окном. Мы едем мимо антикварных лавок, картинной галереи, захудалого магазина одежды, где дают напрокат — как это заведено в университетских городах — поношенные смокинги. Добравшись до вершины холма, мы начинаем спускаться в Лентон. Торговые ряды уступают место домам, должно быть, построенным на рубеже прошлого столетия. Эти трехэтажные здания в ту пору считались, наверное, великолепными. А теперь садики перед ними заросли бурьяном, номера домов белой краской выведены на стене, и целые взводы баков на колесиках говорят о том, что тут живет не одна семья.
Каким все здесь было, когда я была маленькая? Папа мог бы мне рассказать. На перекрестке сворачиваем налево, на Лентонский бульвар, минуем «Одеон», кабачок, несколько магазинчиков. Скопление небоскребов, стоящих в стороне от дороги, высится над крышами расположенных террасами домов. Я думаю о папе. Было ли это его любимым местом, ходили ли они с мамой в эту киношку? Многое, должно быть, изменилось, однако что-то он непременно узнал бы. Представляю себе его комментарии, если бы он сидел сейчас на заднем сиденье машины. «А-а, тут по-прежнему лавка, где продают чипсы? Эй, Зоэ, я тебе рассказывал про самоубийство, которое свалилось нам на голову в этих квартирах?»
Сейчас позади меня сидит Холли. А он мертв. И все равно на какой-то миг я остро чувствую его присутствие. Или, возможно, я себя накрутила. Просто чуть ли не надеялась, что так может быть, когда я окажусь на улицах, по которым он ходил. Есть старинное поверье, что душа возвращается в то место, где человек был особенно счастлив. В свое время я бы над этим посмеялась, но я уже не та. Он, конечно, никогда не чувствовал себя лондонцем. Удивительно, право, при том, как долго он там жил. Он вырос в районе Пик, затем, окончив школу, переехал в Ноттингем и сразу поступил на военную службу. Доработался до чина инспектора, когда и женился на маме, и у них появилась я. Так что у него должны были быть приятные воспоминания. Почти все важные события в его жизни произошли здесь.
Никогда ничего не стоило завести его. Он говорил, что люди в Ноттингеме более дружелюбные и пиво лучше. Я как-то спросила папу — после того как получила диплом, а он вышел на пенсию, — не думает ли он вернуться и поселиться здесь.
— Нет, — сказал он, — с чего бы мне этого хотеть?
И в упор посмотрел на меня, а я подумала: «Потому что ты всегда говоришь, что был там счастлив». А потом подумала, что у него ведь никого там не осталось, все друзья живут в Лондоне. Не знаю, что я ему на это сказала; но помню, подумала, что после его слов поняла, почему ему этого не хочется.
— Это тут.
Пол затормозил, индикатор скорости затикал. Улица казалась чужой, непонятной, грязноватой. Ничто не вызывает у меня чувства, что это место чем-то особенное. Я словно плыву по течению — должно же тут быть что-то особенное, а его нет. Я окидываю взглядом замеченный Полом перекресток на Дороге Генри. Она упирается в Девонширский променад.
— Что ты об этом думаешь?
Мы стоим перед домом шестнадцать, привыкая к холоду. Усыпленные уютным теплом машины, мы оставили пальто в багажнике. Я крепче прижимаю к себе Холли. А она вырывается, стремясь увидеть, чем мы заинтересовались. В ее мире такое внимание вызывают лишь собаки, кошки, лошади или другие дети.
Дом стоит в ряду других совмещенных викторианских домов с панорамным окном и чердачным окошком, прорезающим покатую крышу. Содержимое лопнувшего черного мешка валяется на заасфальтированном дворе. Велосипед в пятнах ржавчины, с лопнувшей передней шиной стоит у стены, пристегнутый цепью к скобе. Лестница в несколько ступенек ведет к крыльцу, где стоит коллекция пустых молочных бутылок. Сам Девонширский променад являет собой не дорогу, а непроезжий, в рытвинах тракт. Дома стоят лишь вдоль одной его стороны и смотрят на заброшенный парк, который, как возвещает вывеска за оградой, является Лентонским парком отдыха.
— Ужас, — объявила я Полу мой приговор, посмотрев еще раз на шестнадцатый номер. — Если бы я не знала, что это здесь… Все пришло в такой упадок с тех пор, как мы тут жили.
Пол что-то промычал. Он стоит как завороженный, и я рада его увлеченности, подлинной или какой-то другой. Я обвожу взглядом окна, выискивая признаки жизни, пытаясь догадаться, что за люди живут тут сейчас, знают ли они что-либо из истории этого дома, занимает ли это их. Я ничего не помню из того, как я тут жила. Пытаюсь представить себе, как отец открывает переднюю дверь, мама преодолевает с коляской ступеньки, плачет ребенок. У меня такое чувство, будто что-то мне угрожает — что-то, связанное с домом, с дорогой, со всем этим местом. Здесь наверняка было иначе, более благоустроено, здесь жили семьями. В парке за моей спиной есть качели, карусели, горки — по два набора в каждой стороне большой, поросшей травою игровой площадки. Здесь, наверное, хорошо было растить детей. Мне только исполнилось три года, когда мы переехали в Лондон. Интересно, верили ли мои родители, что будут жить тут всегда, думали ли о том, чтобы иметь еще детей? И что бы они подумали, если бы увидели все это сейчас?
— Ты не собираешься постучать?
Я об этом говорила раньше. Перекинуться несколькими словами с владельцами, соприкоснуться с настоящим. Если они люди нормальные, возможно, предложат нам заглянуть в квартиру. Окна гостиной закрыты лиловыми занавесками, на других окнах висит пожелтевший, провисший тюль. Скорее всего — студенты или работники социального страхования. Пара хорошо одетых незнакомцев стоит у их дверей, они говорят с лондонским акцентом, у женщины на руках маленькая девочка, и женщина лепечет что-то мало убедительное насчет своего детства, прошедшего здесь.
— Нет, не думаю.
Пол кивает, дует на свои сложенные чашечкой руки.