Дик Фрэнсис - Движущая сила
Без всякого интереса оба ответили отрицательно.
— Не моя вина, что фургон не вычищен, — заявил Бретт. — Сэнди Смит меня вчера к нему и близко не подпускал.
— Так вычисти его сейчас, а я пока приготовлю для тебя деньги.
— Это Дейв предложил подвезти того человека.
— Я уже слышал.
— Сам бы я не стал.
— Все было не так, — энергично запротестовал Дейв.
— Вы оба заткнитесь, — перебил я его, — и вычистите фургон.
Кипя от гнева, оба удалились, и я мог наблюдать через окно, как они, всем видом выказывая негодование, проследовали к фургону. Без сомнения, идея подобрать попутчика принадлежала Дейву, но мне почему-то легче было простить ему его безответственность, чем Бретту его уверенность в собственной невиновности. Разумеется, оба они прикарманили деньги Кевина Кейта Огдена, но сколько — этого они не сказали бы никогда.
— А с этим что будем делать? — спросил Джоггер, указывая на ящик.
— А... оставь его здесь. И спасибо.
— Куда Бретт должен был ехать сегодня в этом фургоне? — спросил он, проследив за моим взглядом.
— Никуда. Он увольняется. Сам поеду.
— Прямо сейчас? Тогда я окажу тебе услугу. Я перевел свой взгляд на грубое морщинистое лицо этого человека пятидесяти трех лет от роду. Старый солдат-хитрюга, знающий все трюки своей профессии, но живущий тем не менее в основном по своим законам чести, особенно если это касалось всего, что могло передвигаться на колесах.
— У тебя там под фургоном очень сильный магнит в открытом виде, — заявил он. — Если ты не побережешься, то нахватаешь по дороге всякого хлама вроде железных прутьев и можешь за что-нибудь зацепиться, пропороть бак с горючим или чего похуже.
Я понимающе кивнул головой.
— А что же делать?
— Хочешь, закрою чем-нибудь?
— Спасибо, Джоггер.
Он услышал нотки настоящей признательности в моем голосе и коротко кивнул.
— Что это мы такое возили, а? — спросил он. — Тюленей?
— Тюленей? — переспросил я в полном недоумении.
— И котиков. Наркотики.
— А, — запоздало сообразил я. — Надеюсь, что нет. — Я немного подумал. — Не болтай об этом, ладно? Пока я тут не разберусь.
Джоггер пообещал молчать, и я знал, что он сдержит свое обещание до третьей кружки пива в местной пивной, а вот что будет дальше, сказать было трудно.
Вблизи от него пахло маслом и пылью, его постоянными спутниками, и еще дымом и немного грязью. Мне этот запах нравился куда больше, чем тот мощный лосьон после бритья в сочетании с полосканием для рта, которыми злоупотреблял один из моих водителей. Запах этот был настолько сильным, что им провонял весь фургон. Он даже перебивал лошадиный.
По возможности один и тот же водитель ездил постоянно на одном и том же фургоне. Он как бы становился его собственным. Я знал, что им так больше нравится, и они с большим усердием следили за чистотой и порядком, лучше понимали их особенности и в целом гордились ими как своей личной собственностью. Каждый водитель держал ключи от своего фургона у себя и, если ему так хотелось, мог привнести туда кое-что от себя лично. Те из них, кто предпочитал ночевать в машине, вешали на окна занавески. У Пат, которая сейчас болела гриппом, всегда были в кабине свежие цветы, а еще она придумала такую хитрую ширмочку для переодевания. По кабине я всегда мог безошибочно определить, чей это фургон.
Кабина Бретта говорила о том, как мало души он вкладывал в свою работу. Ничего личного там не было. Я буду рад распрощаться с ним, хотя его уход усложнит и без того тяжелую ситуацию с водителями.
Сказав, что он захватит что-нибудь для магнита и что ему лучше приниматься за дело, если он собирается везти племенных кобыл в Суррей, Джоггер проковылял к своему пикапу, погрузил салазки и уехал. Дейв из шланга помыл фургон и протер окна, а Бретт небрежно вымел из фургона мусор и через дверь для грумов высыпал его на землю.
Внутри тридцатипятифутовый фургон был разделен на девять стойл, сгруппированных в секции по три, с проходами между каждой секцией. В эти проходы высовывались морды лошадей, и там же зачастую сидел и сопровождающий и конюх.
По ширине три стойла в фургоне помещались только в том случае, если перевозимые лошади были средних габаритов. Такие тяжелые и мускулистые лошади, как старые стипл-чейзеры, могли ездить только по две рядом. То же самое относилось и к племенным кобылам. Поэтому при перевозке жеребых кобыл мы снимали перегородки, превращая три стойла в одно, большое и просторное. Таким образом, в этом фургоне можно было перевозить или девять двухлеток, или трех жеребых кобыл.
Такие переделки не требовали от нас больших усилий благодаря остроумной системе передвижных перегородок, сделанных из дерева и обитых войлоком, чтобы избежать травм у животных. После погрузки лошадей мы надежно закрепляли стойла болтами.
Чтобы лошади не скользили, пол в стойлах был застелен толстой черной резиной, которую мы иногда посыпали опилками в санитарных целях, особенно если путешествие намечалось длинное. В пункте назначения сопровождающие или водитель выметали мусор из стойл. А так как вчера девятиместный фургон прибыл из Ньюмаркета порожняком, то там было относительно чисто.
У задней стенки каждого фургона находился узкий шкаф, где размещались метлы, лопата, шланг, губка и швабра. Мы также брали с собой пару ведер, иногда еду для лошадей и несколько пластмассовых емкостей с питьевой водой. В ящике под сиденьем для конюхов, на котором, кстати, и умер Огден, хранились запасная упряжь, веревки, ремни, пара попон для лошадей и кое-какие лекарства для оказания первой помощи. За сиденьем водителя находился мощный огнетушитель. Вот, пожалуй, и все, что мы брали с собой, за исключением личных вещей сопровождающих, хранившихся на полке с матрацем. Конюхи обычно брали в дорогу чистую смену одежды, чтобы выводить своих подопечных на парад. Потом они опять переодевались в рабочую одежду, в которой и возвращались домой.
День за днем по всей стране караваны таких фургонов, как мои, перевозили скаковых лошадей на скачки. Обычно количество животных, участвующих в таких событиях, доходило до сотни, но бывали и плохие дни, когда их число падало до тридцати. К счастью, большинство лошадей, тренируемых в Пикс-хилле, путешествовало в моих фургонах, а поскольку тренировкой лошадей в нашем районе занималось по меньшей мере человек двадцать пять, я неплохо зарабатывал, хотя миллионером и не стал.
Перед всеми жокеями, занимающимися стипл-чейзом и достигшими тридцатилетнего возраста, неизбежно вставал вопрос: что дальше? Одна жизнь была прожита, впереди лежала неизвестность. Уже в восемнадцать я водил фургоны своего отца, у которого был свой собственный транспорт: возил его лошадей на скачки, присматривал за ними, участвовал на них в любительских скачках, отвозил их домой. Когда в двадцать лет я стал профессионалом, меня взяли на работу в один из лучших конных заводов страны, где я и проработал двенадцать лет, заканчивая каждый сезон если не вторым, то никак не ниже шестого в списке лучших жокеев. За год я участвовал иногда в четырехстах скачках с препятствиями. Не многим жокеям в этом виде скачек удавалось продержаться наверху так долго из-за травм при падениях. К тридцати двум годам такая же судьба постигла и меня, как, собственно, и должно было рано или поздно случиться.
Переход из жокеев в руководители компании по перевозке лошадей заставил меня резко изменить свои взгляды на некоторые вещи, но, с другой стороны, здесь мне многое было знакомо. Теперь, после трех лет работы, мне уже казалось, что такая перемена в моей судьбе была неизбежна.
Как и обещал, я достал деньги из сейфа и положил их в конверт для Бретта. Кроме того, я ввел необходимую информацию в компьютер, чтобы Роза у себя в конторе могла включить эти данные в платежную ведомость. Так или иначе, у нее было маловато опыта по этой части, поскольку у нас водители редко увольнялись.
С конвертом в руке я направился к фургону, где, таращась друг на друга, стояли Дейв и Бретт. Отвинтив шланг от крана за поленницей, Дейв стоял, намотав на руку его пластиковые зеленые петли, и, по-видимому, спорил с Бреттом, кто должен убрать шланг на место.
Господи, дай мне терпения, подумал я, и вежливо попросил Дейва убрать шланг самому. С кислой миной он полез в фургон, провожаемый презрительным взглядом Бретта.
— Это не первый раз, когда Дейв подбирал людей на дороге, — доложил он. Я выслушал, но промолчал.
— Его надо было увольнять, не меня, — заметил Бретт.
— Я тебя не увольнял.
— Как же, не увольнял!
На его молодом, резко очерченном лице не промелькнуло и тени юмора, и я даже пожалел его за то, что ему так и суждено прожить жизнь всеми нелюбимым. Создавалось впечатление, что изменить его невозможно, так нытиком и помрет.
— Оставь Изабель свой адрес, — сказал я, чтобы поддержать разговор. — Ты можешь понадобиться на следствии по поводу вчерашнего пассажира.
