Виктория Платова - 8–9–8
Ответа нет.
— Как тебя зовут? — спрашивает Габриель у мальчишки.
Вместо ответа засранец лишь крепче сжимает губы, еще больше округляет глаза и быстро-быстро мигает.
— Я — Габриель. А ты?
— Хочу эту книгу.
— Ну ладно… Давай поговорим, как мужчина с мужчиной, без капризов. Ты согласен? Просто объясни мне, почему тебе понадобилась именно эта шкатулка?
Габриель намеренно называет хьюмидор «шкатулкой» — чтобы не путать мальчишку, не заставлять его отвлекаться на новые, непонятные существительные:
— Посмотри, какая она невзрачная. Неприятная даже. Поцарапанная, потрескавшаяся. И угол отбился. Хочешь, я подарю тебе другую? Почти такую же, только новую?
— Нет. Главное не то, что нарисовано на крышке. Главное — то, что спрятано внутри.
Габриелю показалось или мальчик и вправду произнес это? А произнеся, мгновенно стал похож на Фэл; на ту Фэл, которую Габриель никогда не видел. На ребенка Фэл, на девочку. Странно, что в многочисленных разговорах, а потом в долгоиграющих письмах они никогда не касались темы ее детства. Зрелость — да, юность — да, отрочество — может быть, но не детство. А ведь именно Фэл принадлежат те слова двадцатилетней давности: «главное — то, что спрятано внутри».
Что делать дальше и как уговорить мальчишку расстаться со своим сокровищем, Габриель не знает. Что могло бы повлиять на него самого, будь ему десять? Сигара MONTECRISTO, украденная у отца, — но мальчишка не проявил никакого интереса к сигарам. Уличная компания, влиться в которую ему хотелось до дрожи в коленях; все эти Мончо и Начо, Осито и Кинтеро и им подобные отбросы — наверняка они возникали в жизни мальчишки, но не потрясли воображение — слишком чистые у него носки. Хотя, возможно, встречи еще не произошло, он только мечтает о ней. А встретить Мончо и Начо, Осито и Кинтеро неизбежно означает уткнуться носом в кривую дорожку мелкого воровства, убийства беззащитных, ни в чем не повинных животных, — и прочих мерзостей. Стоит только сделать по ней несколько шагов, и о чистоте носков можно забыть навсегда: какой только дряни на ней не валяется. И… она обязательно приведет тебя к Птицелову.
Птицелов, о да!
Птицелов — вот кто заставил бы чистюлю содрогнуться. Вот кто заставил бы пальцы мальчишки разжаться. Вот кто вышиб бы из его головы, из его сердца все, кроме страха.
Сезонного страха на долгие годы вперед.
— Он уже здесь, — неожиданно говорит мальчишка и подмигивает Габриелю.
Есть от чего прийти в смятение, особенно если голова у тебя стеклянная.
Таким Габриель и видит себя в эту минуту — со стеклянной, похожей на аквариум, головой. В ней плавают мысли, видные всем, — странный мальчишка уж точно видит их насквозь. Совсем простенькие: мысли-гуппи и мысли-гурами, мысли-барбусы и мысли-сомики. Те, что посложнее: цихлида-попугай и ситцевая оранда. Все они ведут себя беспокойно, мечутся по замкнутому пространству и пожирают друг друга. Делают вид, что Птицелов безразличен им, что он их не касается, но Габриель знает точно:
касается.
ОН УЖЕ ЗДЕСЬ —
Габриель сразу почувствовал бы себя лучше, если бы сумел уличить мальчишку в том, что он просто-напросто прочел и слегка видоизменил одну из надписей, вырезанных на прилавке. Его любимую надпись. Она лаконичнее всех других, включая пространные комментарии к лягушке-Чус, она абстрактна и ни к кому не относится. Вернее, так всегда считали простейшие мысли-гуппи и мысли-гурами: эта надпись ни к кому не относится.
Но что, если относится?
Уличить засранца невозможно, и мальчишка (как будто в издевку) снова повторяет:
— Он уже здесь.
Слова мальчишки находят подтверждение в шорохе за спиной Габриеля. Шорохе, легком сквозняке от приоткрытой двери, шагах.
Один шаг. Еще один. Другой и третий.
Габриель и хотел бы обернуться, но непонятное оцепенение сковало его тело, и только в голове-аквариуме тихонько плещется вода. Ситцевая оранда, подрагивая плавниками, нашептывает ему: «вспомни себя, недоумок, когда тебе было десять, вспомни-вспомни-вспомни! какие трюки ты проделывал вместе с тем парнишкой, Осито, отвлекал внимание жертвы, в то время как Осито производил с ее карманами, сумками и кошельками всякие махинации, на вид ты был таким же, как этот фисташковый типус— паинька, маменькин сынок, ангел с крыльями, а вдруг и у фисташки есть дружок — крепкий миндальный орех или крепкий бразильский орех, или орех-кешью в скорлупе (не Осито — Кинтеро), такой без риска для зубов не раскусить».
Повторения своей собственной истории двадцатилетней давности Габриель хочет меньше всего.
— Есть тут кто-нибудь? — раздается голос вошедшего.
Вряд ли он принадлежит ровеснику мальчишки и уж тем более — бразильскому ореху,
это взрослый голос.
Мужской.
Преодолевая страх и борясь с оцепенением, Габриель отрывается от мальчишки с хьюмидором и выныривает из-под прилавка.
…На вид ему лет двадцать.
Внешность вполне миролюбивая и где-то утонченная. На лице застыло выражение настороженности и неизбывной печали — как у человека, которого обстоятельства вынуждают быть лучше, чем он есть на самом деле. Такой ко всем обращается на «вы», незнакомые маленькие дети, незнакомые большие собаки и продавцы книг — не исключение. Такой не причинит зла. Конечно, он не станет жертвовать собой ради кого-то другого, но и зла не причинит, это точно.
— Привет, — говорит осмелевший Габриель.
— Добрый день, — отвечает юноша. — Маленький мальчик в шортах и футболке… Он, случайно, к вам не заходил?
Краем глаза Габриель наблюдает за жизнью под прилавком. Мальчишка пригнулся еще ниже и почти распластался по полу, не выпуская при этом хьюмидор из рук. Забыв предшествующие появлению юноши распри, он дружески подмигивает Габриелю: «не выдавай меня, приятель».
Как же, «не выдавай»!
— Мальчик… Он здесь.
Юноша облегченно вздыхает и тотчас же впадает в озабоченность:
— Он… ничего здесь не натворил?
— Как вам сказать… — В порыве беспричинного щенячьего восторга (все может закончиться гораздо лучше, чем он предполагал) Габриель готов позабыть о горестной судьбе суперобложек. — Ничего особенного, но… Лучше будет, если вы его уведете.
— Так я и знал! Где он?!
— Здесь, под прилавком. Можете его забрать.
— Пепе! — зовет юноша мальчишку. — Вылезай-ка отсюда! Я тебя обыскался, а ты вон где.
Мальчишка принимается смеяться противным булькающим смехом: «тью-тью-тью», а потом «хью-хью-хью», а потом «хыу-хыу-хыу».
— Я говорил, говорил! — вопит он во всю глотку. — Он уже здесь! Он всегда меня находит, всегда!
— «Он» — это вы? — уточняет Габриель.
— Похоже, что да.
— Это у вас такая детская игра? — уточняет Габриель.
— Похоже, что да. К сожалению. Он совершенно несносный маленький засранец.
— Несносный, несносный, несносный, — вопит мальчишка, передразнивая юношу. — Только тронь меня! Я все расскажу… все расскажу — сам знаешь кому. И сделаю так, что ты больше ее не увидишь! Никогда, никогда!..
— Я… Я мог бы тронуть этого засранца. — Габриель полностью на стороне юноши. — Но у него в руках одна очень ценная для меня вещь. Дорогая во всех смыслах. Боюсь, что она может пострадать. А вдвоем… вдвоем мы бы справились.
На лице посетителя отражается нешуточная борьба чувств. Он старше и много сильнее распоясавшегося мальчишки, но что-то его останавливает. Ага, «я все расскажу — сам знаешь кому».
Кому?
Они не братья, и даже не родственники — слишком уж непохожи. Габриель и тот больше смахивает на смуглого незнакомца, чем светловолосый маленький негодяй. Они не родственники, но — в любом случае — у мальчишки должны быть родственники. Мать, сестра… Да, сестра определенно подойдет. Скорее всего, у мальчишки есть старшая сестра, в которую влюблен смуглый юноша. Вот он и не решается применить к мерзавцу меры устрашения — вдруг это отразится на отношениях с сестрой?
Ситуация кажется Габриелю смутно знакомой, и у него имелась сестра, а у сестры имелся темная лошадка Хавьер. На этом сходство заканчивается, ведь Габриель был тихоней, был недоумком, никому бы и в голову не пришло обратить на него внимание, хоть как-то считаться с ним. Исходя из этих соображений, судьба светловолосого выглядит намного счастливее, чем судьба мальчика-Габриеля.
Не говоря уже о том, что у Габриеля никогда не было таких умопомрачительных фисташковых носков.
Сбить с мальчишки спесь, сделать его несчастным — вот чего хочется Габриелю. Выдрать его как следует — никакое не утешение. В таком нежном возрасте любая порка быстро забывается, на нее наслаиваются другие порки, наказания и выволочки, затем наступает черед открытий, поисков, противостояний, ночных и дневных грез, побегов в кино,—
