Ярость одиночества. Два детектива под одной обложкой - Алена Бессонова
Громуль, накинув маску печали, чуть покачивая головой, согласился:
— Да, да носятся по нашим коридорам ветры сомнения… — и выдержав паузу, спросил, — что вы хотите от меня?
Ольга отвела взгляд от директорского лица, вынула из сумки
блокнот, карандаш и задала первый вопрос:
— А вы, Николай Ефимович, согласны с ветрами сомнения?
Громуль на секунду замешкался, но быстро собравшись, подтвердил:
— Да! Вероятно, да! С разрешения следственных органов я осмотрел полётный механизм и компетентно заявляю: там побывала рука человека. Причём человека злого, преступного.
— Чья, по-вашему?
— Ну-у-у… отвинтил кто-то из наших. Но вы прекрасно понимаете: не в том дело, что овца волка съела, а в том дело, кто ей позволил? Имею в виду: кто заказал?
— Ну-у-у? — решила подтолкнуть мысль директора Ольга, — ваши предположения.
Громуль резко вскочил и, нажимая на кнопку вызова секретаря, крикнул:
— Тонечка, попроси Клару Михайловну пусть она нам с гостьей заварит чайку: своего фирменного с травками, — и обращаясь уже к Ольге, добавил, — не нужно так с наскока бросаться именами. Я предполагаю кто, но назову вам её имя только после чая. Мне думается, весь город знает кто!
— Город? — удивилась Ольга.
— Я имею в виду театральную общественность города, — Громуль откинулся на спинку кресла и бесстрастно махнув рукой, сказал, не дожидаясь чая, — ладно, что там… Я думаю всё это организовала Мила Венгерова… больше некому. Ельника многие недолюбливали и любили, но так истово любить, могла только Венгерова… Она не захотела принять его отъезд… Он думал, что оставляет в истории с Милой за собой последнее слово. Не учёл одного: сея дама никому этого не позволяла.
Дверь кабинета открылась и вошла похожая на черепаху женщина с подносом. Она, перенося тяжесть тела то на одну ногу, то на другую короткими шажками подошла к столу и осторожно опустила на него ношу, не говоря ни слова, вышла, осторожно затворив за собой дверь.
— Спасибо, Клара Михайловна, — произнёс Громуль, уже закрытой двери. — Сколько её знаю всегда так: тихо вползёт и также тихо выползет, не говоря ни слова. Мы с ней сегодня не виделись, а она даже здравствуйте не сказала. — Громуль пожал плечами, — странные вы всё же существа женщины. Ольга Анатольевна, пейте чай. Клара отменный чай готовит… — Николай Ефимович протянул гостье чайную пару.
Чай действительно был отменным: терпкий, горьковатый с ореховым ароматом и сладковатым послевкусием. Допив напиток, Ольга с сожалением посмотрела на обнажившееся донышко чашки, поставила её на блюдце, сказала:
— Расследование этого дела поручила нам именно Мила Михайловна Венгерова. Как это вяжется с тем, что вы сейчас сказали?
Громуль в удивлении поднял брови и замер с поднесённой ко рту чашкой. На секунду застыв, он затем резко поставил недопитый чай на блюдце и также резко бросил:
— Не удивлён! Мила мастер выкидывать коленца! Это в неё характере…
Ольга усмехнулась:
— Подставлять себя под удар? Если раньше её любовную историю с Ельником знала только театральная общественность, то после того как мы разберёмся, будет знать общественность в целом.
Громуль, изобразив на лице умиление, поспешил сообщить:
— Милка никогда и не скрывала. Она сама объявила об этом. Причём не говоря ни слова. Театральная общественность увидела всё своими глазами и разнесла весть по городу много-много лет тому назад. Хотите знать, как это произошло?
Николай Ефимович встал из-за стола, подошёл к группе фотографий на стене, постучал по одной из них указательным пальцем:
— Вот на этом спектакле всё и произошло. Венгерова тогда уже год как вернулась с промысла и ставила в Сартове свой бензиновый бизнес. Ставила жёстко. Шла буквально по головам. Посему в городе была человеком известным. В театре намечалась премьера и Ельник играл главную роль. Тогдашний директор послал Миле приглашение. Так водится: на премьерные спектакли заметным людям рассылаются особые билеты. Венгерова приглашение приняла, но обозначила просьбу: хотела сидеть не ближе пятнадцатого ряда, причём на крайнем месте в проходе. Её, конечно, уважили. Спектакль прошёл блестяще. Ельник был в ударе, играл как бог… Вы курите? — неожиданно спросил Громуль.
Ольга отрицательно качнула головой.
— А мне разрешите подымить? Я после чая не могу удержаться…
Громуль открыл окно и сразу потянуло непромытым асфальтом улиц, пылью. Вместе с запахом в кабинет ворвались звуки осторожно крадущихся по центру города машин, редкие вскрики прохожих, гомон ребятишек, толпящихся у парадного входа в театр. Николай Ефимович сделал несколько затяжек, закрыл окно и вернулся на место, продолжил хрипловатым после курева голосом:
— На поклоны, как водится, понесли цветы. Потянулись к сцене служки с наперёд приготовленными корзинами, неравнодушные зрительницы с худыми букетами, фанатки Ельника с его фотографиями. Ну, конечно, аплодисменты, аплодисменты… Когда шумная волна схлынула и зрители приготовились к рывку в раздевалку, здесь, почти все заметили, как по проходу к сцене пошла известная большей части зала женщина — Мила Венгерова. Её невозможно было не увидеть: броское ярко синее платье, белый широкий воздушный шарф, высоченные каблуки и фигура фарфоровой статуэтки. В её руках не было цветов. Она просто шла к сцене. Зал притаился. Артисты тоже замерли, те, кто сбежал с поклонов, тихонько вернулись. Почему-то все ждали чего-то особенного… Она подошла к сцене, откинула шарф и протянула в направлении Ельника руку: на её ладони лежало огромное ярко-красное яблоко. Осветитель, вероятно, от неожиданности, направил на него луч прожектора. Картина, замечу, была волшебная. Ельник тоже вероятно от неожиданности чуть присел и вот так на полусогнутых пополз к яблоку, как кролик в пасть удава. Но Милка-зараза не отдала яблоко сразу, а сначала откусила от него кусок. Серёга как зачарованный повторил её жест. Любка потом его чуть не убила, слюной брызгала, орала, что Ельник её зачеркнул. В городе забурлила смесь из слухов, сплетен и домыслов. Впоследствии Серёга сам не мог себе объяснить: зачем он закусил это злосчастное яблоко. А Венгеровой хоть бы хны! Она не тогда, ни потом на подобные вопросы не реагировала и сплетни её нисколько не смущали. В общем, не печалится дятел, что петь не может, его и так весь лес слышит.
Ольга видела, как во время рассказа менялось лицо Громуля, вот сейчас он ненавидел Ельника. Причём ненавидел так сильно, как можно ненавидеть, смешивая злость с завистью и брезгливостью.
— Николай Ефимович, а где вы были в день гибели Ельника? — спросила Ольга и испугалась: она хотела задать этот вопрос невзначай, а получилось нарочито.
— Я? — удивился Громуль и принялся с усилием приводить лицо к прежнему барски-вальяжному выражению. — Я был в Москве. Причём улетел туда накануне, — директор добился нужной ему маски, снисходительно улыбнулся, — разве вы могли этого не
