Ярость одиночества. Два детектива под одной обложкой - Алена Бессонова
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ: КТО УБИЛ ПТИЦУ ДОДО?
Как всегда, прежде чем позвонить или открыть дверь дома своим ключом, Михаил потянул носом воздух и учуял знакомый и милый желудку запах борща из петухов.
«Ну вот, — радостно застучало его сердце, — Копилка приехала! Приехала! И теперь всё пойдёт своим чередом. Какое счастье, мы едем в Холмогоры!»
Эта поговорка «Какое счастье, мы едем в Холмогоры!» появилась у Исайчева, после того как в раннем детстве он с отцом посмотрел фильм «Серёжа». Тогда они всем семейством поехали к бабушке в деревню и тамошний киномеханик, выклянчив эту картину в прокате, целую неделю крутил её в сельском клубе. Отец с подрастающим Мишкой заметили афишу на стенде клуба когда, возвращаясь с рыбалки, застигнутые проливным дождём, они пытались спрятаться в помещении клуба. Буквы на афише, написанные гуашью, к тому времени потекли, а некоторые и совсем убыли восвояси и афиша информировала любителей кино о показе фильма под названием «С.…ежа». Мишка тут же разгадал ребус. Заявил, что картина называется не иначе как «Съем ежа». Он предложил отцу посмотреть, каким этот процесс видит известный режиссёр фильма Георгий Данелия. К удаче рыбаков очередной сеанс начинался через двадцать минут. Потом, всю оставшуюся неделю Михаил ходил смотреть картину снова. И каждый раз ждал, когда пятилетний Серёжа скажет: «Какое счастье мы, едем в Холмогоры!». Лицо мальчишки на экране выражало такую радость, надежду и блаженство, что невозможно было не заразиться этой радостью, надеждой и блаженством. Потом всю последующую жизнь, в минуту счастья, уже большой Михаил Юрьевич испытывал те же чувства, что и тогда в кинозале и каждый раз при этом повторял: «Какое счастье, мы едем в Холмогоры!»
Два дня до возвращения Ольги и детей из Праги друзья-компаньоны наводили порядок в доме. Открыли все окна и попытались выветрить колбасно — сигаретный дух. Роман, чтобы не ездить туда и обратно, последнюю неделю жил в доме Исайчевых. Михаил выделил ему комнату, диван, постельные принадлежности, а за это назначил Васенко поваром. Роман сильно заморачиваться не стал: купил при разных по качеству батона колбасы и нарезал бутерброды на завтрак, обед и ужин. Когда Михаил посетовал, что неплохо было бы яишенку сварганить, Васенко строго заметил, что он не курица и яйца нести не умеет. И, вообще, удовлетворение низменных страстей желудка нужно в себе искоренять. На замечание Исайчева, что хорошо бы чем-нибудь питать мозг, среагировал: поставил на обеденный стол распечатанную пачку сахара-рафинада.
Сейчас, у двери дома Михаил с удовольствием вдыхал упоительный запах борща из петухов. Но прежде чем вставить ключ в замочную скважину Михаил вспомнил, что, подъезжая к воротам, его что-то неприятно кольнуло и сейчас у двери он неосознанно обернулся, пригляделся… Точно! За кустиками притаился знакомый джип компаньона. Крякнув от возмущения, Исайчев широким шагом миновал дверь и, не раздеваясь, ворвался в кухню. За обеденным столом сидел довольный, с покрасневшим от сытости лицом Роман Васенко. Перед ним стояла недоеденная тарелка борща.
— Копилка! — заорал Исайчев, — он, что? Всё сожрал! Зачем ты его одного в кухне оставила?
Васенко медленно промокнул губы салфеткой, повёл рукой, указывая Михаилу на пятилитровую кастрюлю на плите, заметил с ленцой:
— Я столько не съем, тебе там на донышке осталось…
В кухню вошла Копилка. Целых четырнадцать дней Михаил не видел жену. Она похорошела. Роман набросил на голову посуднее полотенце, пробухтел:
— Целуйтесь, я не смотрю. Только недолго, а то от зависти лопну…
Исайчев сграбастал Ольгу в охапку и после первого поцелуя шепнул:
— У тебя губы пахнут вишней…
— Это помада, Мишка, — также тихо ответила Ольга.
— Можно я ещё попробую?
— Нужно…
* * *
После обеда компаньоны, как обычно, собрались у камина, погреться на мягких креслах-грушах. Ольга вкратце рассказала о поездке в Прагу, а мужчины отчитались о завершении операции «Крест». Исайчев, всматриваясь в лицо жены, догадывался: она недоговаривает что-то важное и это важное, не даёт ей покоя.
— Ну, — подтолкнул Ольгу Исайчев», — говори, что вызревает в твоей голове… говори сейчас, может, мы тоже подключимся.
Ольга как-то страдальчески посмотрела на друзей-детективов и с большим сомнением в голосе, произнесла:
— Тот, кто подстроил Ельнику засаду не хотел его убивать. Это не месть, парни, и не зависть. Злодей не хотел, чтобы Ельник уезжал…
— Ну ты, подруга, даёшь, — выплеснулся Васенко, — не хотел убивать, но убил! Не хотел отпускать, но отпустил на вечные времена! Забавно! Опять страсти любовные мордасти…
— Постой! — остановил поток слов компаньона Исайчев, — пусть обоснует.
Ольга, сложила кисти рук лодочкой, зажала их между коленями, наклонилась вперёд и, опустив голову, начала:
— Месть?! На Ельника зуб точили многие, но позволили ему жить не одно десятилетие. Почему решили расквитаться накануне отъезда?
— Потому что там в столице его могли не достать, упустить шанс, — встрял Васенко.
— Ельник покидал Сартов не навсегда, — заметила Ольга. — У него один обязательный спектакль в неделю на сцене родного театра: гостиница, отсутствие соседей, полно незнакомого люда. Мсти сколько угодно. Причём можно какое-то время понаблюдать, как он будет себя вести в столице, может быть, как ягнёнок. Зачем торопиться? Теперь зависть. Зависть чему? Успеху? Таланту? Талант у него был всегда, если бы за талант убивали, у нас ни одного более или менее значительного артиста не осталось бы. Успех? У него здесь был успех. А сколько раз так получалось: уезжал артист на столичные сцены и там терялся. Да так терялся, что о нём не вспоминали. Посему версия зависти к успеху тоже как-то некрепко стоит на ногах. Причём в столице его чпокнуть можно было значительно проще. Приехал, выследил, толкнул под машину или метро и убрался обратно в родной Сартов. А здесь видите, как витиевато придумано? Нет, ребята, здесь не месть и не зависть…
— Здесь любовь! — рассмеялся Васенко, — покалеченный, но мой! Или не доставайся ты никому!
— Кто-то, действительно, не хотел, чтобы он уезжал. Кто? — спросил Исайчев, глядя на Ольгу, — театральным деятелям он нужен здоровым. Женщинам, любившим его, калека тоже не к чему. Даже Люся Гу особо в его присутствии здесь не нуждалась. Курс на время его болезни передали бы другому педагогу. Тогда кто?
— Вероятно, тот, кто хотел, чтобы Ельник жил и мучился. Смотрел на свет глазами калеки. И всё же месть, но не того качества, что мы думали: не мгновенная смерть, а долгая и мучительная, — Ольга резко встала, — хотите кофе?
Детективы дружно кивнули.
Пока Ольга готовила кофе, мужчины сидели молча, обдумывали высказанные ею предположение. Заметив, как лицо Васенко просветлело, Исайчев догадался — мысль в голове друга родилась.
— Давай рассказывай, — ободрил Романа Исайчев.
— Надо присмотреться к Громулю Николаю Ефимовичу…
— Это ещё кто такой? — спросила Ольга, внося поднос
