Каждый час ранит, последний убивает - Карин Жибель
– Иди ко мне, – шепчет он.
Тама не двигается. Ей кажется, что между ними лежит будущий труп «конкурента». Тогда к ней приближается Изри. От этого движения его охватывает боль, и он стонет.
– Подожди. Лучше не надо…
– Не волнуйся…
Он целует ее лицо, шею, грудь, живот. Ее сразу бросает в жар. Почему она не может ему противиться? Почему не может отказать?
Через несколько секунд она обо всем забывает, и о «конкуренте» в том числе. Она думает только об Изри, только о них. Только о страсти, которая медленно их сжирает.
Однажды, она в этом уверена, эта страсть их уничтожит.
Позже, ночью, Тама резко просыпается. Ее будят стоны Изри. Она зажигает настольную лампу и видит, что Изри в беспамятстве мнет одеяло.
Его рот искривился в отчаянии, в страхе.
Глаза закрыты, но из них текут горячие слезы.
Тама кладет руку ему на плечо и мягко говорит:
– Из, любимый… Успокойся…
Он вздрагивает и кричит.
– Тебе снился кошмар, – говорит она. – Уже все прошло, прошло…
Он вытирает слезы и выходит из комнаты. Тама решает пойти за ним. Надевает жилетку, застает Изри на террасе. Она прислоняется лбом к его спине.
– Ничего нельзя забыть, верно?
– Нет, – отвечает он. – Никогда не забыть…
* * *
Я носил ортопедический воротник еще два месяца, но через неделю после выписки из больницы я вернулся в школу. По иронии судьбы первый же урок вел Бармоль.
Я в течение часа не спускал с него глаз. Бармоль не отличался храбростью, и чем дальше, тем больше потел. Когда прозвенел звонок, я не торопясь собрал рюкзак. Мы остались в классе одни, и я подошел к учителю вплотную. Чтобы он увидел мое изуродованное лицо.
– Хорошая попытка, – тихо сказал я. – Но она провалилась, старая ты сволочь. Потому что я все еще жив.
Потом я вышел из класса, и сказанное меня не волновало. Бармоль пошел жаловаться директору, но тот был в курсе, что со мной произошло, поэтому опасаться мне было нечего.
Даркави вышел из тюрьмы спустя четыре месяца, ему было запрещено ко мне приближаться. Он не мог вернуться жить в квартиру и снял комнату в общежитии в двух километрах от нашего дома.
Я долго его не видел. Мы жили с матерью, и она стала мне кое-что рассказывать. Так я узнал, что они друг друга не выбирали. Что их поженили родители.
Я не был плодом любви, просто результатом брака по расчету.
Родители никогда не любили друг друга, вначале они просто терпели, а потом стали ненавидеть друг друга.
Межда поклялась, что не жалеет о том, что я родился на свет, что я ее единственная радость.
Но я не поверил.
Мне вообще было сложно во что-то поверить. Или в кого-то.
Она несколько раз пыталась объяснить свою трусость тем, что ее запугал Даркави. Но я ей ничего не простил и, думаю, не прощу никогда.
И когда я увидел, как она измывается над Тамой, я понял, что врагом Даркави она не была, она была его безмолвной сообщницей.
Сейчас у меня есть Тама. Мне повезло, я узнал, что такое любовь, настоящая любовь. Мне повезло, что каждый день и каждую ночь со мной женщина, которая меня желает. Которая готова за меня умереть.
Этого счастья ни Даркави, ни Межда не знали.
82
Она вжалась в стену, дрожа от страха.
Сидела и смотрела на дверь.
На дверь, которая вот-вот не выдержит – и за ней появится чудовище. Получеловек, полузверь, что бежал за ней несколько часов. Она неслась из последних сил, неслась по лесам, по полям, пересекала реки и пустыни. Но каждый раз возвращалась туда, откуда выбиралась.
В эту комнату.
Зверь яростно бьется в дверь, злобно воет.
Скоро он набросится на нее. Скоро он вонзит свои огромные клыки ей в тело…
Она резко проснулась, с трудом перевела дыхание. Панически огляделась. Комната, лампа, потолок из вагонки.
Эта комната, эта дверь…
Это чудовище.
Звук ударов…
Удары были настоящими.
Она подошла к окну и заметила свет в домике, который стоял рядом с тем, где она была заперта вот уже несколько дней. Она увидела, что ее тюремщик с помощью какой-то кувалды разбивает стену. Распахнула окно и сразу почувствовала ледяной холод.
И услышала его крики.
Крики отчаяния, ярости. Крики боли. Ужасной боли.
Она в изумлении смотрела, как в ужасном гневе он крушит все, что попадется под руку. Потом он упал на колени в пыль и закрыл лицо руками.
Она видела, как он заплакал, и вздрогнула. И тогда почувствовала, сама не зная почему, что его боль становится ее болью.
83
Изри лучше, рана затянулась. Еще одна рана. Он не обращает на них внимания, даже наоборот. Каждый сигаретный ожог, каждый порез, каждая плохо зашитая рана придают ему определенный шарм. Как будто его кожа становится свидетелем его страданий, его смелости. Когда я на него смотрю, то читаю историю жизни по каждой такой отметине.
Я больше ничего не слышала о «конкуренте», который чуть не отнял у меня Изри. Я просто знаю, что Изри его убил. Я прочитала в газете, что полиция обнаружила на каком-то пустыре тело известного преступника. Из клана Сантьяго, его убили двумя выстрелами. Одна пуля – в грудь, вторая – в глаз.
Утром я оставила Изри поспать, а сама отправилась в магазин.
Я выхожу из автобуса с пакетами в обеих руках и миную место, где той ночью нашла машину Изри. В канаве еще остались осколки стекла. Я благодарю всех богов за то, что они позволили мне вовремя отыскать моего любимого.
Пять минут спустя я заворачиваю на нашу улицу и резко останавливаюсь. У нашего дома стоят две машины.
С проблесковыми маячками.
Я задерживаю дыхание, стою столбом на тротуаре. Потом вижу, как в наручниках выводят Изри, с ним два человека в гражданском с красными повязками на рукавах. Он оборачивается и тоже меня замечает. Мы несколько секунд смотрим друг на друга в глубоком отчаянии.
– Из! – ору я.
– Беги, Тама! Беги!
Полицейские оборачиваются, медлят.
– Беги, Тама!
Я бросаю сумки и бегу. Когда оборачиваюсь, то вижу, что за мной погнался один из полицейских. И я бегу во весь дух.
– Стоять! Стоять!
Я его не слушаю. Я слушаю только Изри.
Беги, Тама.
Я еду
