Любовь Овсянникова - Наследство от Данаи
Поэтому Низа еще раз отважилась побеспокоить пугливую хранительницу дома, она снова позвонила, а потом наклонилась к замковому отверстию и громко сказала:
— Пожалуйста, позвоните Анне Витальевне на мобильный телефон, и после соединения дайте мне трубку. Я приехала из Москвы по делу от Юрия Мефодиевича Соломина. Или все-таки скажите, где она есть и как ее найти.
Это сработало, минуту спустя дверь приотворилась, и тонкая женская рука подала Низе трубку.
— Здравствуйте, Анна Витальевна, — торопясь, чтобы на противоположном конце соединения ее не передумали слушать, сказала Низа. — Я к вам по делу Максима Дорогина. Имею очень важные сведения личного характера. Моя фамилия Горцева. Как можно с вами увидеться?
— Вы надолго к нам? — спросил Низу спокойный голос немолодой уже женщины, не обратив внимания на ее литературный псевдоним. Значит, эти люди не читают современную беллетристику, подумала Низа.
— Сегодня же уезжаю обратно. У меня в обрез свободного времени. Да и устала я очень, находясь в поездке уже несколько дней подряд.
— Не знаю, — барственно ответила женщина. — Что вы можете сообщить нового? Жизнь Максима была для меня открытой книгой.
— Я встречалась с Соломиным, — хваталась Низа за последнюю соломину. — Он кое-что прояснил мне. Я хотела бы этим поделиться с вами. И специально для этого ехала к вам из такой дали.
— Из какой? — вздохнула женщина с насмешкой в голосе. — Из Москвы?
— Из Дивгорода, — коротко сказала Низа и затаила дыхание.
Сейчас эта фраза или сработает как пароль, или окончательно отрежет ей возможность встретиться с сестрой Николки, очень вероятного Раисиного любовника.
— Подождите, — с радостным биением сердца услышала Низа. — Минут через сорок я буду дома.
Анна Витальевна оказалась дородной, высокой и рано состарившейся женщиной. Если она была на пятнадцать лет старше брата, то теперь ей исполнилось шестьдесят два года, а она выглядела на все семьдесят с небольшим. Синяки под глазами свидетельствовали о плохом сне, умственном переутомлении. А бледная кожа указывала на недостаточное пребывание на свежем воздухе, малоподвижный образ жизни. Итак, Анна Витальевна работает в каком-то учреждении и не очень заботится о себе, подумала Низа. Значит, увлечена работой.
И вот Низа оказалась там, где жили искомые ею тайны. Она это сразу поняла, едва вслед за худенькой светловолосой девушкой, домашней помощницей Анны Витальевны, вошла в гостиную. Первое, что бросилось тут в глаза, был большой рисованный портрет Максима Дорогина. В картине безошибочно угадывала кисть Александра Шилова. Низа любила творчество этого художника. Как-то в конце 90-х годов, после того как на Кузнецком мосту открылась его картинная галерея, она решила сделать себе приятное и попасть туда. Приехав в Москву, прямиком с вокзала отправилась на выставку. Каким же большим было разочарование, когда она убедилась, что ее планам осуществиться непросто и надо занимать очередь с раннего утра, сразу за началом работы городского транспорта. Залы галереи успевали пропустить через себя лишь две тысячи человек в сутки, а желающих было куда больше. Пришлось смириться с тем, что картины Шилова она вживую не увидит.
Секрет успеха этого художника заключался в том, что в последние годы нормальным людям не хватает духовной пищи и именно в его картинах, где остро ощущается неповторимость и обворожительность, глубина и животворность русского реализма, они это находят. О Шилове хорошо сказал Сергей Бондарчук: «Его дар редчайший. Он — от великих корней русской живописи. И в нем ощущается поэзия современности!».
Итак, увиденное теперь Низой свидетельствовало, что Максим Дорогин вошел в мировую элиту творческих гениев. Портрет кисти Шилова говорил о многом.
Низа не могла оторваться от картины. Популярный актер, одетый в изысканный клубный пиджак с богемным бантом под воротником, сидел в позе метра в роскошном кресле с золоченым орнаментом на высокой спинке, белокурые длинные волосы крупными волнами обрамляло его лицо, освещенное мягкой внутренней улыбкой. А с двух сторон от него стояли Раисины дочки. На портрете они были еще подростками: младшей, Ульяне, было не больше десяти лет. Обе очень походили на отца: такие же белокурые, с напряженным внутренним нервом, еще не успевшим переиграть, устояться, осознаться и лечь на лицо неуловимой улыбкой, а отражавшимся в остроте взгляда, сжатости уст и в предстартовой неподвижности поз.
Когда в комнату вошла хозяйка и с вопросительным видом села напротив, Низа подала ей два Раисиных письма со шкатулки, пришедшие, без преувеличения сказать, с того света.
— Я по поручению моей подруги искала настоящего отца ее детей.
Анна Витальевна кивнула и углубилась в чтение. Рука ее заметно дрожала, и было видно, что она с трудом удерживается от слез. Нет, ее не удивила Раисина смерть, она о ней знала, как знала, наверное, и содержание первого письма. Но одно дело услышать об этом рассказ, а другое — самой держать в руках и читать эти проникновенные, преисполненные трагизма слова.
— Жаль, мы очень горюем по Раисе, — сказала Анна Витальевна, возвращая принесенные Низой бумаги. — Но чего она добивалась? Что кодировала в этих письмах? Чем я могу быть вам полезной?
— Она завещала мне сказать дочерям правду о том, что ее муж Виктор Николаев не был их отцом. Имя настоящего отца назвать не успела, а скорее, не хотела. Так как я, если бы через долгие поиски не убедилась сама, кто он есть, не поверила бы ей. А без доказательств, что отцом девушек является Максим Дорогин или пусть кто-то другой, вы же понимаете, я не имела права исполнять завещание подруги. Так как это смахивало бы на клевету на нее и на ее мужа. Так вот, я искала и, кажется, нашла... — Низа повела глазами на портрет, висевший напротив.
— Да, — сказала Анна Витальевна. — Но девочки давно знают правду. Вам не о чем беспокоиться.
— Вижу теперь, — сказала Низа, не отрываясь от лиц, изображенных на картине. — Можно сфотографировать, хочу своим родителям показать, — спросила она.
Друзкова разрешила коротким кивком.
— Раисы не стало, — медленно произнося слова, объяснила она, — и теперь нет смысла что-то скрывать. Она все слишком усложняла.
Визит оказался не таким коротким, как могло показаться сначала. Холодность Друзковой совсем не свидетельствовала о ее равнодушии или пренебрежении к людям, просто у нее был хмурый характер, она отличалась сдержанностью и немногословностью. И шло это от безрадостного детства.
Екатерина Афанасьевна Присекина, мать Анны Витальевны, была неказистой внешне, но умной девушкой, ей легко удалось окончить Ленинградский государственный университет по очень модной на те времена специальности «радиофизика». Затем по направлению она попала на преподавание физических дисциплин в ЛЭТИ — Ленинградский электротехнический институт и быстро начала превращаться в настоящий «синий чулок». Выйти замуж уже не надеялась, поэтому полностью отдалась науке, поступила в аспирантуру к тому научному сотруднику, что был руководителем ее дипломной работы, начала разрабатывать тему: «Моделирование физических процессов в звездах и создание начальной теории эволюции звезд».
Однажды как лектор всесоюзного общества «Знание» она получила путевку выступить с лекцией о теориях возникновения вселенной перед актерской аудиторией Московского Дома кино. Лекция предназначалась специально для тех, кто принимал участие в съемках фильмов о достижениях науки и о научных работниках, то есть актерам демонстрировали выразительную научную личность и заодно начиняли их соответствующими знаниями.
— Существует несколько теорий возникновения вселенной, начиная от теории четырех черепах, на которых держится Земля, и до современной теории Большого взрыва, — начала Екатерина Афанасьевна и здесь встретилась взглядом с большими голубыми глазами, восторженно застывшими на ней.
Она, конечно, как и все в стране, знала эти глаза из фильма, недавно с триумфом прошедшего в прокате. Дальше ее интересовали только эти глаза, она не хотела, чтобы они покинули созерцать ее. Поэтому в течение своего выступления Екатерина Афанасьевна щедро пользовалась внешними эффектами, лекторской жестикуляцией и приемами красноречия, магически сосредоточивающими на ней внимание слушателей. Она будто околдовала их. Преподаватели, в частности гуманитарных наук, и лекторы хорошо знали о явлениях личностного магнетизма, когда на окружающих производит впечатление сам лектор и совсем не имели значения внешность и содержание выступления. Она полностью владела двойным даром вызывать симпатии людей и глубиной своих знаний, и убедительным тоном, простотой и художественностью их изложения. Было в ней еще что-то, что только и можно назвать магией, проявляющейся в ходе разговора о понятных ей вещах.
