Виктория Платова - Она уже мертва
– Я бы хотела уйти отсюда, – Белка зябко поводит плечами.
– Антураж не слишком веселый, согласна.
– Давай уйдем.
– Оставим их здесь? – Тата обводит глазами мертвецов.
– Нужно вызвать полицию…
– Само собой. Мы обязательно это сделаем.
– Разговаривать можно и в другом месте.
– Это – самое подходящее, поверь.
– Может быть, появилась телефонная связь?
– Может быть. А может, и нет.
Тот, кто поселился в Белкиной голове, любит торчать на работе допоздна. Его кофе остывает прежде, чем он решит выпить его; в карманах валяются обсыпанные табаком галеты и слипшаяся карамель. Он не слишком следит за собой, напрочь лишен чувства юмора, и он – интроверт. Друзей у него отродясь не бывало, зато начальство ценит его за безотказность и внезапные озарения. Отсутствие телефона очень беспокоило Шило – почему? Ведь чтобы приехать сюда, он наверняка взял отпуск за свой счет – следовательно, мог отдохнуть от работы. И почему связь возникла ровно на минуту, а потом пропала вновь? И как Тата попала сюда? – ведь обе двери были закрыты. И откуда у нее пистолет? Можно предположить, что пистолет принадлежал старшему лейтенанту Кирсанову, он – полицейский, следовательно, имеет право на ношение оружия. Но старший лейтенант живет в Архангельске и вряд ли взял бы пистолет с собой – перед отпуском оружие принято сдавать. Есть и еще одна неприятная деталь – глушитель. В комплекте с обычным табельным оружием он не идет. Тому, кто поселился в Белкиной голове, все это очень не нравится.
– Как ты попала сюда, Тата?
– Как и ты. Через дверь.
– Дверь была закрыта. Обе двери были заперты.
– У меня есть ключи.
– Ключи? – Белка потрясена. – Откуда у тебя ключи?
– Вилла принадлежит Сереже, я говорила тебе. Он купил этот участок. Хотел, чтобы старуха переехала сюда. Выстроил дом.
– Но Парвати не переехала.
– Ты тоже звала ее Парвати.
– Сережа. Это Сережа придумал имя.
– Да, я знаю. Мы говорили об этом.
– Говорили? – теперь к изумлению примешивается ревность. Нечто похожее Белка уже испытывала – в те моменты, когда Сережа играл в шахматы с Лазарем. И это – детская ревность, а вовсе не ревность взрослой женщины, на которую у Полины Кирсановой нет никаких прав.
– Кажется, я упоминала, что занимаюсь дизайном. Сережа пригласил меня оформить дом. Пару лет назад. Думаю, это не было связано с моими выдающимися способностями. Он просто дал подзаработать бедной родственнице. Все мы – бедные родственники.
Бедные. Бедные Шило и Ростик, МашМиш, Аля и Гулька. Бедные мертвые дети окружают Белку. Полина Кирсанова давно бы тронулась умом, а одиннадцатилетняя Белка слегла бы с приступом нервной горячки, и лишь стрекозе «красотке-девушке» все равно.
И тому, кто поселился в Белкиной голове. Он грызет обсыпанные табаком галеты и запивает их холодным кофе, и думает, думает.
– О чем еще вы говорили?
– О тебе. Все эти годы он присматривал за тобой.
– Мы не виделись двадцать лет. Может быть, он объяснил тебе – почему?
– Может быть.
Белка ждет уже привычного Татиного рефрена – «А может, и нет», но вместо этого Тата говорит совсем другое:
– Он испытывал к тебе нежность. Простое человеческое чувство, ведь так?
– Да.
– Но только не тогда, когда речь идет о нашей гребаной семье. Начнешь копать глубже, обязательно наткнешься на какую-нибудь полуразложившуюся пакость.
– Пакость?
– Фигурально выражаясь. Он присматривал за тобой. И за всеми остальными тоже. А уж за собой – в первую очередь. Когда имеешь в анамнезе такого папашу, от себя можно ожидать чего угодно.
– При чем здесь папаша?
– Ты не поняла? Ты же сообразительная девочка, Белка! Ну!
Белка устала. Да и шея дает знать о себе: все попытки сглотнуть слюну приносят боль. Поднять глаза невозможно: если поднимешь – обязательно упрешься взглядом в мертвого. Но весь ужас заключается в том, что она больше не знает, как давно они умерли – ее двоюродные братья и сестры. И были ли живы вообще когда-нибудь. И жива ли она сама. Если жива – как долго продлится этот кошмарный сон? Наверное, нужно усилием воли стряхнуть его с себя и проснуться в своей квартире на Каменноостровском. Или в любой из гостиниц испанской Коста-Бравы, или в финском городишке Иматра, куда она иногда ездит на выходные, чтобы просто побыть в лесной тишине. Или в старом доме Парвати – все, что угодно, любое место подойдет. Лишь бы не здесь, не здесь.
– Я устала. Не мучай меня, Тата. Пусть быстрее приедет полиция…
– Она приедет. Нужно только немного подождать.
– Значит, ты вызвала ее?
Тот, кто поселился в Белкиной голове, подает ей какие-то знаки и даже что-то говорит. Но что именно – расслышать невозможно.
– Ты не ответила на мой вопрос, Белка.
– Не мучай меня.
– Они были братьями, Сережа и дурачок, не способный ни на что, кроме убийства.
– Я знаю. Все мы здесь братья и сестры…
– Двоюродные. Ты не слушаешь меня. Не слышишь. Они были сводными братьями, и отец у них был один. После того, что случилось с Ингой… Ее Лу уехал на другой конец страны, во Владивосток. И там скоропостижно женился. Словно в отместку, нашел себе какую-то бабу и женился. Как будто это могло защитить человека от зверя внутри него самого. Ни женитьба его не защитила, ни рождение сына. Зверь победил, и он стал убивать. А потом случилось то, что случилось. Финал тебе известен.
Наверное, Белка должна как-то отреагировать на эту новость о Сереже и его отце. Но у нее не осталось сил. В комнате для допросов, где она сидит, – спартанская обстановка. Привинченный к полу стул, привинченный стол, на столе – пепельница с непотушенной сигаретой.
И телефон.
Телефон звонит не умолкая: поняв, что визуальный контакт делу не поможет, тот, кто поселился в Белкиной голове, пытается сообщить ей нечто важное, только-только пришедшее ему в голову. Но взять трубку не получается: Белкины руки привинчены – не хуже стула, не хуже стола.
– Думаю, старуха подозревала обоих своих старших внуков. Только не знала точно кто. Лёку еще можно было пережить, но Сережу… Она любила его, тут ты права.
– Его нельзя не любить.
– Ты прекрасно это демонстрировала тем летом. Почему ты до сих пор не вышла замуж, Белка?
– Не нашлось пока… подходящего человека.
– Такого, как Сережа?
Сухой, изнемогающий от жажды желоб вот-вот наполнится кровью. Дурной черной кровью.
– Таким, как Сережа, может быть только один человек. Сам Сережа! – лязгающий Татин смех угнетает Белку. – Но ты ведь никогда не задумывалась о связи с ним…
– Не говори глупостей.
– Вообще-то, в нашей гребаной семейке любят поразмышлять. Размышляла старуха – кто из двоих виновен. Но так и не пришла ни к каким выводам.
– Откуда ты знаешь?
– Если бы было не так… Посуди сама. Она бы давно сплавила даунито в психушку, вслед за матерью. Но он по-прежнему живет здесь. Жил, – поправилась Тата.
– Все подозревали Маш…
– Ты тоже приложила к этому руку.
– Я… Мне было одиннадцать. И я ни в чем не солгала Парвати, когда рассказала о том разговоре.
– Одиннадцать лет – никакое не оправдание.
– Я не оправдываюсь.
– Больно думать, что тот, кого ты любишь, – преступник, не так ли? Гораздо легче спихнуть все на нелюбимого. Даже если знаешь, что он ни в чем не виноват.
– Так это Парвати написала то письмо?
– Может быть. Может, ей хотелось, чтобы ее дети снова стали общаться друг с другом. Пусть и повод не слишком радостен. Жестокость иногда подталкивает к откровениям. Но к Маш Парвати не была жестока. Скорее – милосердна.
– Ты называешь это милосердием?
– Конечно. Ей хватило ума по-быстрому выставить двойняшек вон, отправить на историческую родину. От греха подальше. Если исчезла одна девушка, то запросто могла исчезнуть и вторая.
Тот, кто поселился в Белкиной голове, снова находит нестыковки. Откуда Тата знает о письме? Маш впервые рассказала о нем в бильярдной, и Таты там не было. Тата была заперта в комнате, приходила в себя после нападения. Выходит, Шило успел отпереть дверь, прежде чем отправиться следом за Белкой? В этой истории слишком много дверей – всегда распахнутых для Таты и наглухо закрытых для всех остальных.
– Как твоя голова, Тата?
– Она на месте. И ясна как никогда.
– Как твой затылок? Я это хотела спросить. Рана больше не беспокоит?
– Как видишь, нет.
…А было ли нападение вообще?
– Откуда ты знаешь о письме?
– А ты?
– Маш сама рассказала о нем.
– А мне рассказал Сережа. Такое может быть?
– Да.
– В любом случае, теперь она реабилитирована.
Когда это Тата успела соскользнуть со своего стула? Но она уже на противоположной стороне, рядом с Маш. Облокачивается на спинку стула и едва ли не прижимает губы к уху Маш, занавешенному рыжими волосами.
