Виктория Платова - Она уже мертва
Аля – великая актриса.
Все дети – отличные актеры, если режиссерская задача поставлена верно.
– Видел бы меня эта сволочь Эльджон, – щебечет Аля. – Он утвердил бы меня без проб. Я ведь хорошая актриса?
Кажется, этот вопрос адресован Белке, но она не в состоянии выдавить из себя ни слова.
– Ты ведь поверила, скажи?
– Не приставай к ней, – Никита испытующе смотрит на Белку. – Разве не видишь, столичная штучка шокирована. Дай ей время прийти в себя.
– Сколько? Сколько ей нужно времени?
– Я не знаю. Но какое-то время нужно.
Время здесь ни при чем. Время не коснулось этих двоих, они так и остались маленькими детьми. Совсем маленькими, с крепкими ногами – ими легко отталкиваться от земли, перескакивать через тонкую линию, что отделяет жизнь от смерти. Р-раз – и ты на одной стороне, р-раз – и уже на другой. А еще можно замереть прямо на линии и держать равновесие, зажмурившись и раскинув руки крестом. Ничего страшного не произойдет. В наспех придуманной игре вообще нет ничего страшного, как нет ничего страшного в других, уже надоевших играх – «классиках», резинке или «вы поедете на бал?». Это единственное объяснение коллизии, которая разворачивается сейчас на глазах у Белки.
– А остальные? – слова даются ей с трудом.
Остальные – это МашМиш и два брата из Архангельска. Впрочем, еще не задав вопрос, Белка уже знает ответ.
– Разве ты не слышала про остальных? – Аля поджимает губы. – Они были негодяями. Ничтожными, жалкими людишками.
Это не что иное, как прямая цитата из Татиной обличительной речи, произнесенной за несколько минут до воскрешения самых младших членов их семьи.
– Неважно. Пусть они тоже откроют глаза. Дадут знать, что живы.
Теперь и Белка ведет себя как маленькая, требует невозможного.
– Боюсь, ничего не получится, – подает голос до сих пор молчавшая Тата. – Все остальные – мертвы.
– Мертвы, – послушно повторяет Гулька.
– Они были плохими, вот и умерли, – хихикает Аля. – По-моему, это справедливо.
Заговор младших детей против старших.
Никому и в голову бы не пришло считаться с ними – ни двадцать лет назад, ни сейчас. В этом была главная ошибка надменных старших, твердо уверовавших, что за бэнг-бэнг-бэнг им никогда не воздастся. Жестокость младших потрясает не больше, чем полное отсутствие раскаяния, как видится все происшедшее Але?
Еще одним съемочным днем, забавным, хотя и несколько утомительным.
В этом съемочном дне звукооператор Никита освобожден от своих прямых обязанностей, зато он дебютировал в маленькой роли убийцы. Или соучастника убийства, это еще придется уточнить при черновом монтаже. И Белка отлично знает, кого увидит в монтажной, – не таинственного Эльджона (то ли режиссера, то ли продюсера, не слишком высоко ценящего актерские способности Али). И даже не Повелителя кузнечиков. Куда бы она ни пошла, какую бы дверь этой дьявольской киностудии ни распахнула – за каждой ее будет ждать Тата.
Тата – вот единственный ее собеседник, на остальных можно не обращать внимания, пусть стоят, зажмурившись, на тонкой линии, что отделяет смерть от жизни. Впрочем…
– Если уж мы заговорили о справедливости, – медленно произносит Белка. – Тата сказала, что ты шлюха. Готовая отдаться любому за роль в сериале. Эпизодическую, даже не главную. Разве это справедливо по отношению к тебе?
Аля выглядит обескураженной:
– Она так сказала?
– Да.
– Она так сказала? – на этот раз вопрос адресован Гульке.
Гулька пожимает плечами.
– И для твоего братца ни одного доброго слова не нашлось. Вы просто невнимательно слушали. Были заняты только тем, чтобы не расколоться. Профессиональным подходом это не назовешь.
– Неправда! – вспыхивает Аля. – Я профессиональный человек. И Гулька… Его очень ценят.
– Может, и ценят. Вопрос – за что?
– Не слушайте ее, – голос Таты совершенно спокоен и даже безмятежен. – Ничего подобного я не говорила. А если и сказала, то это всего лишь…
– …Импровизация, – подхватывает Аля. – Так требует рисунок роли, да?
– Именно.
– У тебя был прекрасный монолог, Таточка! И такой длинный, такой забавный! У меня мурашки шли по коже, прямо фильм ужасов какой-то! Правда, Никита?
– Точно. Я сам офигел.
– Особенно в том месте, где речь шла про маньяка. Готовая сцена для кино, даже редактировать не надо. Ты могла бы быть актрисой, Татусик.
– Одной актрисы в семье достаточно.
– И все-таки я не понял… История про маньяка – правда или нет? Если…
– Теперь это не важно, – Тата обрывает Гульку на полуслове. – И хорошо, что мы разобрались. И между нами нет никаких противоречий. Я права?
Пистолет в руках художницы (о котором все благополучно позабыли) на какое-то мгновение становится центром мизансцены: актриса-неудачница и бывший толстяк смотрят на него не отрываясь.
– Я права? – снова повторяет Тата.
– Абсолютно.
– Абсолютно, – вторит сестре Гулька. – Никаких противоречий. Никаких.
– А здорово я разыграла припадок?
– На пять с плюсом, – улыбается Тата.
– Я тоже не подкачал. Хотя бегать под дождем и искать того, кто не пропадал, было неприятно. Мокро. И холодно. Главное теперь – не простудиться.
Детский ум не слишком крепок, он напрочь отторгает реальность: ничем другим не объяснить Гулькины стенания о возможной простуде в комнате, набитой трупами.
– Можете пойти приготовить чай. Где кухня, вы знаете, – в устах Таты это звучит не как предложение, а как приказ.
– Я бы выпил чего-нибудь покрепче, – Гулька задумчиво пощипывает бороду.
– Ради бога. Но напиваться я тебе не советую.
– Да, конечно.
Младшие дети готовы покинуть гостиную. Ждать помощи от них не приходится, они – соучастники преступления, то хорошее, что было в них (да и было ли?), давно утоплено в дурной крови. Так почему Белке не хочется, чтобы они уходили?
– Ты здорово разыграла припадок! – кричит она в спину Але. – Я даже подумала, что он был настоящим, ты просто увидела что-то… Что-то такое, из раннего детства. Что необходимо забыть. Забыть – единственный способ выжить и сохранить себя.
Ухватившись за локоть брата, Аля поворачивается и несколько секунд пристально смотрит Белке в глаза.
– Не понимаю, о чем ты?
– О том, что ты могла быть свидетельницей какого-то страшного случая. Тогда, в детстве, – презрительно улыбается Тата.
Она ни в грош не ставит самых младших, неужели Аля и Гулька этого не замечают?
– И?
– И сейчас что-то напомнило тебе о нем. Вот и случился обморок.
– Смешно, – Аля и не думает смеяться. Она переводит взгляд с Белки на Тату. – Ты для этого все сочинила? Чтобы задавака из журнала подумала именно так?
– Тебе нужно побольше читать, малыш. И смотреть хорошие фильмы.
– Хорошие фильмы – вовсе не про такие глупости. Хорошие фильмы потому и называются хорошими, что кончаются хорошо. У нас ведь тоже все хорошо закончится?
– Уже закончилось.
– А… – Никита тычет пальцем в Белку. – Что будет с ней?
– Вы хотели приготовить чай.
– Да, конечно.
– Вот и отправляйтесь.
Они снова остаются одни.
– Клинические идиоты, не правда ли? – говорит Тата.
– Как же ты решила довериться им?
– Клинические идиоты – не единственная их характеристика.
– Есть еще?
– Есть. Полезные идиоты. Идиоты-неудачники, жаждущие разбогатеть любой ценой. Этого достаточно?
– Не знаю…
– Идиоты, которым незнакомо чувство сострадания. Никого другого и не могла произвести на свет наша порочная семейка.
– Дурная кровь, – медленно произносит Белка. – Дурная кровь.
– Дурная кровь течет в жилах у всех нас. Только группы разные.
– Что будет со мной?
– Ты же слышала. Все закончится хорошо.
Ничего хорошего ее не ждет – это точно. Они могли бы проговорить с Татой всю ночь о самых разных вещах: об идиотах, клинических и полезных; о хороших фильмах и фильмах, которые просто хорошо заканчиваются; они могли бы проговорить все то время, что стынет чай, – но рано или поздно разговор закончится, и…
Что будет с ней?
– Выходит, Аля была здесь?
– Точно. Между старым домом Парвати и виллой прорыт туннель, так когда-то решил Сережа. По туннелю можно пройти пешком, это займет не больше пяти минут. А можно проехать на электрокаре, тогда и в полминуты уложишься. Если бы ты… Если бы все вы хоть раз навестили старуху… Возможно, вы бы знали о туннеле. Может быть. А может, и нет. Он начинается в подвале, а заканчивается… Отгадай, где он заканчивается?
Тот, кто поселился в Белкиной голове и так долго не давал знать о себе, теперь вытягивает губы в трубочку, проталкивая сквозь них подсказку.
– В той комнате. В зимнем саду.
– Ты сообразительная. Немного похожа на меня. А книжный шкаф – это вход. Дверь можно повернуть на сто восемьдесят градусов.
Так вот почему «Анжелику» сменила «Занимательная физика»!
