Виктория Платова - Она уже мертва
– Вы ведь знакомы? – насмешливо произносит Тата.
– Лёка…
– Может, имеет смысл познакомиться еще раз? Поближе?
– Лёка… Лёка… Лёка… – повторяет Белка как заведенная.
– Угу. Знаешь, кто он?
– Лёка.
– Сын самого старшего брата и самой младшей сестры. Гнилой плод инцеста сумасшедшей и серийного убийцы. Старухе надо было бы удавить его в колыбели, но она оказалась слишком сентиментальна. Ты помнишь старуху?
То, что испытывает Белка, с трудом поддается описанию. Ужас, отвращение и еще… облегчение и стыд. Как она могла заподозрить Повелителя кузнечиков в страшных преступлениях? Сережа ни в чем не виноват, и он должен приехать сегодня, сейчас!
– А где Сережа?
– Ты помнишь старуху? – Тата не дает Белке сбиться с пути, который известен только ей. Гонит и гонит утлое тельце красотки-девушки по желобу с высохшей кровью.
– Да. Я помню старуху.
– Она была суровой. Не разменивалась на такую мелочь, как любовь.
– Она любила Сережу.
– Ну да, ну да.
– Где Сережа?
– Ты ждала столько лет. Подожди еще немного.
– Это ведь его дом?
– Это его дом. А старухе не позавидуешь, правда? Произвести на свет серийного убийцу и знать об этом. Произвести на свет девочку, которая свихнется и умрет в психбольнице, не дожив до двадцати… Это испытание, нет?
– Я ничего не знала.
– Не хотела знать, – снова холодно поправляет Тата.
– Отец никогда не рассказывал мне…
– Конечно. Мои родители тоже ничего мне не рассказывали. Такова была воля старухи, и никто так и не осмелился ее нарушить. А старуха была самый настоящий кремень, не то что… – Тата осекается.
И громко хохочет, запрокинув голову. Хохочет, сидя среди мертвых тел. В этом есть что-то неправильное, ненормальное.
– А знаешь, что самое удивительное? Все подчинились старухе. И всю жизнь подчинялись, заперли в себе страшную правду и целую жизнь прожили с ней. Думаю, смерть была для большинства из них облегчением.
– Смерть не может быть облегчением.
– Неужели? Разве не о смерти ты думала, когда стояла возле дурацкой ширмы? Наверное, самая младшая, Инга… тоже думала о смерти. Когда связалась со своим старшим братом. Знаешь, как она звала его?
Лу.
«Лу думает, что это хорошо», «Лу сказал, что я красивая». Инга никогда не забывает нарисовать рядом с Лу маленькое сердечко. Лу – первая любовь Инги, мальчик-ровесник, так думала Белка, читая дневник. Но это не мальчик – это ее старший брат.
К горлу снова подступает тошнота, мертвые тела кузенов и кузин кружатся перед Белкой в каком-то дьявольском танце, и лишь маленькая художница сидит неподвижно.
– Знаешь, как она звала его? – снова повторяет Тата.
– Лу.
– Ты сообразительная. Немного похожа на меня. Немного похожа на Ингу. Она тоже была умненькая девочка. И очень чувствительная. Наверное, она бы переросла свою любовь и удержалась у края пропасти. Если бы Лу не сделал с ней то, что сделал, когда ей исполнилось пятнадцать.
– Откуда ты знаешь?
– Я читала ее дневники. Все дневники. А не только один, как ты. Она вела их до самой смерти. И теперь они все у меня.
– Почему… они оказались у тебя?
– Потому что я хотела узнать тайну. В отличие от всех вас. Она осталась в живых только потому, что была его сестрой. И он любил ее. Остальным, которые не сестры… повезло меньше.
– Значит, теперь ты знаешь тайну.
– Все тайны. Все.
– И знаешь, кто убил Асту?
– Да. Ты же сообразительная. Сама можешь догадаться.
– Лёка? – Белка прикрывает глаза.
– В точку, – хохочет Тата.
Почему Белка до сих пор не замечала, какой у нее неприятный, металлический смех? Потому что Тата никогда не смеялась при ней. Не было повода. И они слишком коротко виделись, чтобы Белка могла изучить все эмоциональные проявления художницы. Она совсем не знает Тату, совсем.
– И как он это сделал?
– Очень буднично, поверь. Он ведь только тем и занимался, что плодил собственные сущности. То, что психиатры называют диссоциативным расстройством.
– Шизофрения?
– Стандартная ошибка полуобразованных людей, – голос Таты звучит покровительственно. – Такого рода расстройства никак не связаны с шизофренией. В голове у человека живет сразу несколько личностей, и переход от одной к другой совершенно произволен.
– И… кто жил в Лёке?
– Как минимум, его отец. Возможно, Сережа, к которому он был привязан. Ну и сам дурачок, конечно, доброе, безответное и бессмысленное существо.
– А рассказал тебе об этом его отец? Сережа? Или он сам?
– Сын своей матери, я думаю. Раскаявшийся сын.
– Той самой матери, которая умерла в психушке?
– Тебе нужны подробности?
– Нет.
– Изволь. Я расскажу тебе.
– Мне не нужны подробности.
Кажется, Тата не слышит Белку.
– Он настиг Асту здесь. Не в этом доме, этого дома еще не было. Был пустырь с халупой, а ее владелец отлучился по какой-то надобности в город. Наверное, решение, принятое Лёкой, было спонтанным. Даже скорее всего. Просто увидел девушку, которая возвращалась после свидания, глубокой ночью. Он очень сильный, Лёка. Ты ведь знаешь.
– Да.
– Все дурачки отличаются недюжинной силой, так что справиться с хрупкой Астой не составило особого труда. Потом, после всего, он задушил ее.
– Ремнем?
– Может быть. А может, и нет.
Халупа. Помнится, Шило тоже назвал домишко, что прежде стоял здесь, «халупой». Удивительное единство характеристик, хотя можно было выбрать какое-нибудь другое слово: хибара, времянка, развалюха… Да мало ли что! Так кто кому рассказал о халупе? Шило Тате или наоборот? И когда они успели поделиться друг с другом сведениями о прежнем облике участка? У обоих Белкиных родственников было слишком мало времени. То есть его было достаточно, чтобы познакомиться. Но чтобы довериться… Тут нужна совсем другая мотивация.
И расчет.
Белка чувствует, что и в ее собственной голове происходит нечто экстраординарное. Там тоже кто-то поселился. Кто-то, бесстрастно взирающий на ситуацию. Его совершенно не пугают мертвые тела, а благодарность маленькой художнице не в силах заслонить внезапно возникшее недоверие к ней. Уже в том, что она успела рассказать Белке, есть нестыковки, шероховатости. Нужно на время оставить в покое того, кто поселился, пусть он разбирается с нестыковками. А Белка просто будет слушать Тату – это все, что в силах сделать человек, только что спасенный от неминуемой гибели.
– Там, в зимнем саду, я нашла ремень. Он валялся на дорожке. А еще – шахматы.
– Хочешь поговорить о моем брате? О Лазаре?
То, о чем приходится постоянно напоминать себе: Лазарь был Татиным братом, хотя отцы у них разные. Тем летом Белка почти не видела их вместе. Не то что МашМиш – попугаи-неразлучники. Не то что Шило и Ростик: рядом с первым с высокой долей вероятности всегда можно обнаружить второго. Воспоминаний о Гульке с Алей почти не сохранилось.
– Лазарь был очень хорошим, – неуверенным голосом говорит Белка.
– Только этого никто не замечал.
– Это не так.
– Это так.
Спорить с Татой бесполезно, ведь она знает все тайны.
– То, что произошло с ним, – несчастный случай?
– Может быть. А может, и нет.
– Только не говори, что это Лёка убил его. Утопил как случайного свидетеля.
То, что столько лет мучило Белку, вовсе не представляет никакой проблемы для Таты. Как будто речь идет не о ее брате, а о ком-то постороннем. По большому счету, он и был посторонним. Единственным, в чьих жилах не текла кровь Большой Семьи.
– Он мог стать случайным свидетелем произошедшего с Астой, – продолжает настаивать на своем Белка.
Воспоминания о Лазаре давно не приносят острой боли – просто иногда саднят, как саднит на погоду давний перелом. Лазарь был незаметен, он умел возникать ниоткуда и снова исчезать, растворяться в воздухе. Но в самый последний раз ему не повезло. Он не успел исчезнуть вовремя и поплатился за это.
– Не думаю. Ты хорошо помнишь то лето?
– К сожалению. А ты?
– Мне было пять. Не слишком надежный возраст.
– Не слишком надежный?
– В суде мои показания никто не принял бы в расчет.
– А тебе было бы что рассказать?
– Нет. Рассказать – нет. Интерпретировать воспоминания – возможно.
Тот, кто поселился в Белкиной голове, наконец обнаружил одно сомнительное обстоятельство. Все это время оно лежало на поверхности, а именно то, что лежит на поверхности, замечаешь в последнюю очередь. Когда Белка разразилась проникновенной речью о Тате, о том, какая она смышленая, какая умница, и упомянула о Шиле и Маш… Тата сказала: «Я знаю». Но знать об этом невозможно, если не присутствовать при разговоре. Разговор произошел в бильярдной, а вовсе не в старом доме Парвати, где в это время находилась Тата. Следовательно, она не могла слышать его. Тогда откуда взялось «Я знаю»?
– Я бы хотела уйти отсюда, – Белка зябко поводит плечами.
