Синдром самозванца - Виктор Че
Двое подозреваемых в четырех убийствах собираются в одном месте.
Кто из них убийца?
Перверзный нарцисс Алексей Кончиков, ненавидящий женщин по причинам, которые мне пока неизвестны? Мотив мне неясен, однако в профилировании он может проявиться лишь после того, как преступник схвачен, на том вся методология и построена. Если предположить, что убийца стюардесс — Кончиков, то как он убьет вновь? О да, он сделает это мастерски, поскольку знаком с фармакологией и уверен в своих действиях. При этом слишком брезглив, чтобы вляпаться в грязное убийство. Нет, оно будет изящным и позволит считать его гением. Это работает на эго нарцисса, крайне важный аспект, как для маньяка — ритуал сексуального насилия над жертвой. Идеальное попадание в профиль, за исключением того, что у него абсолютно нет никакой эмпатии и своей семьи. Он никогда и ни о ком не заботился, только о себе. Но я ведь считал, что эта черта присуща человеку, который готов пустить процесс убийства на самотек, потому что твердо убежден, что все будет так, как запланировано. И так поступают родители или, как мне верно подсказала Полина, старшие братья. Но еще так поступит любой профессионал, знающий матчасть и умеющий ею пользоваться.
Или Константин Тимофеев, все детство и юность заботившийся о проблемной младшей сестре, которая, скорее всего, не просто пропала с радаров, а связалась с нехорошей компанией и давным-давно зарыта где-нибудь в лесу. Может такой человек на фоне страшного унижения от Винеры Леоновой возненавидеть женщин, выбирающих карьеру вместо ребенка? Могла ли в этом месте сформироваться достаточно четкая миссия, ставшая двигателем тяги? Ответ однозначный: да. Как Константина характеризовала мама Винеры? Организованный человек, у которого все под контролем. Человек, чувствующий свою ответственность за кого-то, в данном случае — за младшую сестренку. Он легко отпустит процесс умирания жертвы, ибо все рассчитал до миллиметра, поскольку имеет богатый опыт управления младшей сестрой.
Или у нас работает слаженный тандем?
— Мы должны лететь вместе с ним.
Глава четырнадцатая
Витя
Москва, февраль 2023 года.
Самолет тряхнуло. Не сильно, но ощутимо. Если табло «пристегните ремни» не загорелось, значит, это одиночная «кочка на дороге», а не начало великой тряски. Но даже если и так, турбулентность меня меньше всего сейчас волнует.
— Мне надо в туалет, — сказал я. — Скоро вернусь.
Соня рассеянно кивнула, продолжая рыться в необъятной сумке.
Я встал и пошел в сторону уборной. Она находилась возле входа в кабину пилотов. Несмотря на красный значок возле ручки, что означает «Занято», я подергал дверь.
— Туалет занят, — подсказала мне бортпроводница. Позади нее была лестница на второй этаж, где, согласно табличке, располагался бар и салон экономкласса.
— Ой, — сказал я и улыбнулся. — Не заметил.
— Наверху также есть уборная, — сказала она.
Я кивнул и обернулся, окинув взглядом салон.
Костя Тимофеев сидел в третьем ряду у иллюминатора. Те же губы, шрам, соединяющий брови. Он безмятежно читал Кинга и изредка поглядывал на посапывающую рядом молодую леди, маму детворы. Дети, кстати, давным-давно организованно отбыли в царство Морфея.
— Вас проводить на второй этаж? — спросила белокурая бортпроводница.
— Да, пожалуй. Я только позову подругу, — ответил я и пошел к своему месту, стараясь не пялиться на Тимофеева. Но у меня не получилось. Едва я поравнялся с его креслом, как тут же уперся в смотрящие прямо на меня глаза. Спокойные и рассудительные.
Я выдавил улыбку, не замедляя шага.
Диана дремала. Соня натянула маску с лукавыми глазками из того же дорожного набора, что и Тимофеев, и, откинув голову на подголовник, мирно сидела. Может быть, уже спала.
Я тронул Диану за плечо.
Она сонно посмотрела на меня. Я кивнул. Не знаю, поняла ли она что-то по моему взгляду или выражению лица, но немедля стала подниматься с кресла. Я аккуратно взял сумку с багажной полки и двинул обратно, в сторону лестницы на второй этаж. Диана следовала за мной. Бортпроводница указала нам наверх, и мы поднялись по узкой, тесной лестнице.
Не знаю, насколько плотно должны были теперь сидеть люди в экономклассе, но пространство для лобби-бара отхвачено с лихом. Весьма большая барная стойка, за которой суетится улыбчивый паренек. Рядом четыре столика, каждый на две персоны, и все заняты негромко говорящими людьми с коктейлями в руках. У бара четыре пустующих высоких стула. Позади столиков шторка, за ней темнеет салон эконома. Ночной рейс, не спят только самые стойкие. И те, у кого нет мелатонина в таблетках.
Мы разместились у бара.
— Что для вас? — спросил бармен, оставив в покое бокалы, которые натирал.
— Две колы, пожалуйста, — сказал я.
— Я не пью колу, — ответила Диана и зевнула.
— Все равно наливайте, — ответил я.
Бармен принялся колдовать над бокалами.
— Константин Тимофеев на борту, — сказал я негромко. — Сидит у окна в третьем ряду.
Диана округлила глаза. Сон с нее сдуло в мгновение ока.
— И?..
Перед нами поставили два высоких запотевших бокала с колой и льдом. Я сделал несколько глотков. Освежающая пузырящаяся жидкость ледяной струйкой потекла по горлу. Боже мой, как сладко!
Диана взяла стакан и сделала два больших глотка. Кубики льда брякнули.
— Что конкретно тебя встревожило? — спросила она. — Он же не убьет нас прилюдно. Тогда ему придется убить вообще всех пассажиров. Самолет сядет полный трупов.
Я не отвечал Диане. Она строила свой диалог со мной, полагая, что я просто не могу выдавить слов из-за страха. Но я думал совершенно о другом.
«Что я могу сейчас сделать? Как изменить то, что мне под силу? И под силу ли мне это? Как отделить? Где чертова мудрость, когда она так нужна? Тимофеев видел нас, его это никак не встревожило. Он знает нас в лицо, потому что примерно все следят за подкастом Дианы и наши фото есть в Сети.
Значит, он готов. Значит, тут повсюду ловушки. Вероятнее всего, мы сидим в одной из них. Он внизу, но мы под контролем. Или это паранойя? Что сильнее самых страшных последствий? Страх. Именно он есть цель любого теракта. Выбить почву из-под ног, заставить сомневаться в своей безопасности, в тех, кому доверяешь».
Я замер с бокалом в руке. Диана, не отрываясь, смотрела мне в глаза.
Боже мой…
«А что, если его спокойствие означает не готовность к прыжку, а непричастность
