Королевы бандитов - Шрофф Парини
Когда мужчина берет на руки новорожденную дочь, он понимает, что его фамилия и все его наследие скоро сгинут – их уничтожит другой, ее будущий муж. Внуки когда-нибудь с трудом будут припоминать родовое имя, а правнуки не будут его знать и вовсе. Согласившись выйти за Рамеша, Гита отняла у своего отца не только это. Она отняла у него всё.
Гита подняла голову; мокрое от слез лицо было печально:
– Поэтому все хотят сыновей.
Фарах наклонилась к ней:
– Это неправда.
– Да? А что нам говорила про дочерей Кхуши? Мы для родителей как платежные обязательства. Родители отдали мне всё и умерли в нищете от голода.
Бандит заскулил, выражая сочувствие, и принялся слизывать слезы у нее на щеках.
– Гита, все было не так плохо, – сказала Салони. – Можешь мне поверить. После того как я вышла замуж за Саурабха, мы стали им помогать. В то время у них было уже очень много долгов, как у Руни, но они не голодали. Клянусь тебе. – Салони двумя пальцами оттянула кожу на шее в знак подтверждения клятвы.
– Значит, ты…
– Конечно. Я два десятка лет ела их соль. Для меня было честью помочь им.
– Как я могла всего этого не замечать?..
– Они не хотели, чтобы ты переживала. Именно потому и набрали кредитов, чтобы соблюсти видимость благополучия. И становиться между тобой и Рамешем они тоже не хотели. Взяли с меня обещание, что я тебе ничего не расскажу. Но я его не сдержала. Мне очень жаль.
Гита отмахнулась от ее извинений:
– Спасибо тебе, что ты позаботилась о них. Боже, какая же я дура! Как я могла опять в это вляпаться?
Салони сочувственно вздохнула:
– Не вини себя. Ты веришь в лучшее в людях, и это неплохое качество. Но иногда, встречаясь снова с каким-нибудь человеком, мы становимся с ним теми, кем были раньше. Это происходит неосознанно. Просто происходит, и всё. У него была власть над тобой, и она никуда не делась.
– А можно спросить… почему? – сказала Фарах; Салони шикнула на нее, и она обиделась: – Чего?! Как будто ты сама об этом никогда не думала! Рамеш – не Акшай Кумар[150] все-таки. – Фарах помолчала и тихо добавила: – Может, на Кишора Кумара[151] чуть-чуть похож.
– Я поговорю со свекром, – сказала Салони. – Думаю, у нас достаточно оснований выгнать Рамеша. Может, даже удастся получить официальный документ, подтверждающий, что он тебе больше не муж и у него нет права…
– Я хочу его убить, – перебила Гита с той неуклюжей откровенностью, с какой люди спрашивают, где туалет.
– Понятное дело.
– Нет. Я убью его по-настоящему.
– Ох… – Фарах закашлялась. – По-моему, это как-то слишком…
Салони остановилась перед сидевшей на кровати Гитой и наклонилась, уперев руки в коленки, чтобы заглянуть ей в лицо.
– Окей, – помолчав, кивнула она.
Фарах вскочила на ноги:
– Эй, минуточку!
– Она помогла тебе снять кольцо из носа, – напомнила Салони. – Настало время платить услугой за услугу.
– Самир был алкашом и насильником, Даршан тоже, – быстро и сердито заговорила Фарах. – Рамеш – подлец, согласна, но это же не повод его убивать. Нельзя угрохать всех людей, которые нам просто не нравятся. Мы не на Indian Idol[152]!
– Повод тут может быть только один: Рамеш будет разрушать ее жизнь, пока мы не покончим с его жизнью. Что не так?
– А то! – разволновалась Фарах. – То, что в таких вопросах должны быть четкие правила. – Она подняла одну ладонь горизонтально на уровень своего лба, вторую – на уровень подбородка. – Бухой растлитель детей бьет бухого воришку со всех козырей!
– То есть ты предлагаешь нам подождать, когда Рамеш начнет растлевать детей?
– Бэй яар! Я не об этом, и ты меня прекрасно понимаешь. Ты можешь заставить панчаят вышвырнуть Рамеша из деревни, но мы не можем его убить. Думаешь, полиция просто закроет глаза на очередной трупак в нашем захолустье?
– Разве не ты говорила, что мужчины не должны всё решать за нас? – обратилась Гита к Фарах. – Не ты говорила, что у нас тоже есть право принимать решения?
– Мы будем действовать осторожно. – Салони снова принялась мерить шагами комнату. – Рамеш – слепой пьяница, с ним может случиться что угодно в любую минуту. К примеру, он просто «упадет» с водокачки.
Фарах обхватила голову руками.
– Аллах! – пробормотала она. – Вот так всегда и бывает: убийцы борзеют, тут-то их и берут тепленькими.
Салони резко обернулась к ней, радостно заулыбавшись:
– Ты что, тоже смотришь «Си-Ай-Ди»?
– Я фанатка.
– А серию «Про́клятое поместье» смотрела?
– О, она шикарная! Мне понравилось, как он сказал: «Может, постучим?..»
– «Ломай дверь!» – рявкнула Салони, и они с Фарах хором расхохотались. – Ну так что, ты в деле?
– Нет! – сквозь смех проговорила Фарах. – У меня заказ на семь десятков платьев, нет времени убивать еще одного мужика. Но если хотите мой совет – вам бы подождать до конца Дивали. За это время немного поостынете и, может, произведете некоторую… переоценку. – Фарах поверх головы Гиты стрельнула в Салони пронзительным взглядом, вскинув бровь.
– Я не изменю решение, – сказала Гита в загривок пса.
Салони откашлялась:
– По-моему, и правда стоит все отложить до конца Дивали. Я и так уже с ума схожу от подготовки к вечеринке.
– О-о-о, – оживилась Фарах, – а ты сделаешь опять те маленькие фигульки с капельками чатни[153]? Они были обалденные на вкус!
Салони кивнула:
– Да, это называется панир[154].
– Панир? Вау. А можно рецепт?
– Непременно. Если ты нам поможешь.
– Ни за что.
Салони вздохнула:
– Ладно, попробовать стоило. Гита, ты как там, в порядке?
– Я буду в порядке, когда он сдохнет.
– Тебе нужно продержаться всего несколько дней. Притворись, что у вас с Рамешем все по-прежнему. А потом мы что-нибудь придумаем. Главное, чтобы он пока ничего не заподозрил. Ну что, справишься?
– Не знаю. – Гита вытерла обеими руками лицо и зарычала, почувствовав под ладонью сережку в носу. Она вскочила, подошла к зеркалу и принялась снимать застежку внутри, отчего ноздря оттопырилась. – Я и забыла, как ненавижу эту штуку. – Вытащив наконец кольцо, она чихнула два раза подряд и сказала ждавшим ответа женщинам: – Я справлюсь.
27
Зима вступила в свои права; люди в деревне, охваченные лихорадкой праздничных приготовлений, этого почти не заметили, а вот животные очень даже почувствовали на своей шкуре. Ноябрьские дни по-прежнему были теплыми, зато по ночам температура теперь падала, как в пустыне. Чабаны-кочевники пришли из Раджастана, как делали каждую зиму, пригнали отары овец и коз и сторговались с панчаятом по поводу условий нового годового договора на аренду пастбищ у окраин деревни.
Гита шла в их лагерь – Рамеш отправил ее туда за молоком для чайного ларька, который сейчас пользовался популярностью у деревенских жителей. Все праздничные дни Рамеш работал там один, потому что хозяин уехал отмечать Дивали к родственникам в Ахмадабад. Мужчины-рабари увели скот на выпас, но их женщины остались в лагере – развели костры и сушили навоз для растопки на продажу. При виде Гиты одна из них, сидевшая на корточках, выпрямилась и отряхнула ладони о юбку. Выше локтя ее руки были унизаны белыми браслетами; диаметр верхних был шире, под ними другие браслеты постепенно сужались – чем ближе к тощим локтям, тем они становились меньше, и всё вместе это было похоже на раструбы. Шею и предплечья женщины покрывали татуировки, ровные ряды маленьких повторяющихся символов: круг, нечто похожее на букву Y, звезда, стрела и бриллиант. У основания шеи, между ключицами, темно-зеленой краской была нанесена мантра «Ом» – ॐ. Татуировки девочкам-рабари делали с самых ранних лет, начиная с кистей и ступней. Гита рассеянно подумала, когда их начала делать Лакха и служат ли они ей теперь кладезем счастливых воспоминаний или же горьким намеком на то, что она потеряла.
