Кофе и полынь - Софья Валерьевна Ролдугина
И потому я смотрю на него, не отводя взгляда, и громко говорю:
— Иди ко мне!
Валх вздрагивает, но затем быстро проводит перед собой рукой, точно обрубая собственную тень невидимым ножом, и остаётся на месте. И тогда я оборачиваюсь к своей свите, к тем, кто пришёл со мной, и прошу:
— Приведите его ко мне.
…и тогда, кажется, впервые становится страшно ему.
Моя свита маленькая. До войска Ллойда мне далеко, да и не рыцари эти люди… Но они настойчивы — и рады, что у них есть цель, что их видят, слушают и просят о чём-то, совсем как живых.
Мертвецы устремляются к Валху — тени, силуэты, приливная волна.
Он отступает на шаг, на два, на три. Его хватают за одежду, тянут, рвут в клочья зелёный камзол. И я не теряю времени — иду к ним, быстрее и быстрее, потому что знаю: если сейчас схватить Валха и отдать ему приказ, глядя в глаза, он подчинится.
Даже могущественный колдун слабеет, когда он испуган.
Ах, если бы всё было так просто!
— Ты! — выкрикивает он и делает что-то, какой-то странный сложный жест…
И исчезает.
Мертвецы рвут на части куклу из ивовых прутьев — то, что осталось вместо него него, а затем приносят эти прутья ко мне и, счастливые, исчезают. На секунду я даже забываю о сражении, потому что посветлевшие, спокойные лица, обращённые ко мне, гораздо важнее. Но потом слышу грохот, гром — и, обернувшись, вижу задравшуюся к небу колоссальную волну из мусора, ошмётков, из грязи и разбитых камней, из костей, нечистот и ошмётков ткани. Всё самое отвратительное в Бромли, чёрная его суть…
…и оно уже захлёстывает мой дом.
— Нет! — выкрикиваю — и срываюсь с места. — Нет, нет, нет!
Меняю сон, подстраиваю его на бегу — и всё же не могу оказаться там мгновенно. А отвратительная грязная волна, которая накатывает на особняк, увы, не часть сна, это нечто иное, просто так я вижу это здесь.
Проклятие? Порча?
То, что ещё осталось от чар Лайзо, тёплый золотистый свет, вспыхивает в последний раз, отражая удар. Затем сияние угасает. А бурлящая мерзость отползает, как жирная змея, и готовится к атаке снова. Поднимается, раздувая клобук-капюшон…
Джул не появляется мистическим образом — он просто выходит на порог через парадную дверь, и этого достаточно.
Вспыхивает пламя.
О, это не добрый огонь в очаге, который помогает приготовить пищу, и не трепещущий огонёк свечи, разгоняющий мрак. Пожар; катастрофа; погибель. Зловещие багровые языки извиваются, гудят — и это всё Джул. Как же он страшен! Волосы у него стоят дыбом, глаза пылают, пальцы скрючены…
Не человек — исчадие бездны.
— Нет, — говорит он спокойно, глядя чёрную волну и протягивает руку. — Нельзя.
Пламя перекидывается на эту отвратительную черноту и сжирает, не оставляя даже пепла. Джул отряхивает ладони, как от налипшей грязи, и садится на порог.
Значит, врагу здесь больше не пройти.
Валх где-то рядом, совершенно точно рядом. Но его не видно. Прячется; тянет время, понимая, что если вернётся Абени, то сила снова будет на его стороне. Я изменяю сон, подсвечиваю его так и так; дома то становятся прозрачными, то обращаются в картонные фигурки, но Валха нет. А мне нужно найти его, нельзя позволить ему проснуться и понять, что Мэдди и Эллис спустились глубоко в пещеры и близки уже к цели.
Если он заметит, то всё пропало.
— Где же ты… — шепчу, разворачивая сон, как головоломку, и сворачивая вновь. — Где же ты…
— Там, — отвечают вдруг мне, и из-за куста бузины, сейчас уже полысевшего и весьма жалкого, выступает Мэтью Рэндалл. У него лисьи уши, лисий хвост и серый костюм в тонкую коричневую клетку. — Глазами, конечно, не углядеть, но слишком уж знакомо несёт мертвечиной из-под Эйвонского Горба.
Я оборачиваюсь к мосту — и действительно замечаю знакомый силуэт, размытый, как дым.
— Попался!
Мы с Мэтью переглядываемся; он подмигивает.
— Обычно по осени охотятся на лис, — говорит он заговорщически. — Неплохо, когда происходит наоборот!
Валх чувствует, что всё изменилось, что теперь он — добыча; срывается и бежит.
Ха!
Меня переполняет какое-то жгучее, выстраданное, почти злое торжество: теперь не я бегу, не я прячусь. Всё было не зря — каждый шаг через силу, каждый раз, когда я могла бы опустить руки, отчаяться и сдаться на милость судьбы — и не сдалась.
Валх бежит.
Но куда он денется? Ему ведь не отойти далеко от собственного гроба. И только остаётся, что петлять, подобно зайцу, и ждать, когда Абени освободится. Но пока Абени нет. Есть я — и это мой сон…
Будь тут леди Милдред, наверное, она бы раскурила трубку.
Я беру чашку кофе — белый фарфор, облако сливок, тонкий полынный привкус в каждом глотке — и неспешно иду по следам Валха.
Короткий путь разворачивается передо мной, словно катится впереди волшебный клубок.
Валх бежит, чтобы спрятаться в Смоки Халлоу, но туда ему ходу нет — там гипси устроили праздник, разожгли на улицах костры, и кипит в котлах пряное вино с яблоками, а Зельда кидает в огонь связки трав и приговаривает:
— Злу сюда хода нет… злу сюда хода нет…
Он пытается проскользнуть в парк, но старые дубы предают его — смыкают ветки, не дают пройти, и травинки режут, как острые ножи, а на опушке кружится и хохочет Финола Дилейни — Фэй О’Ши, и кричит:
— Тебе сюда хода нет! Хода нет!
И волосы у неё сияют ярче золота.
Он бежит прочь, а прямо из брусчатки тянутся призрачные руки, хватают его за штанины, дёргают, тянут. И женщина в рыцарском одеяниями с гербами Дагвортов заступает ему путь, наклоняя копьё: мол, попробуй-ка, подойди, если не трус.
Валх отшатывается, как от огня.
— Ты не можешь! — кричит он жутко, и голос его словно отдаётся внутри моей головы. — Ты вещь, ты плоть, и нет твоей воли ни сейчас, ни потом, никогда…
Это, верно, злые чары; голову словно окутывает туман, и я сбиваюсь с шага, и чашка трескается у меня в руках. Издалека, будто из другого мира, доносится вдруг восклицание Эллиса, торжествующее и полное облегчение:
— Ну-наконец-то! Глянь-ка, и впрямь нетленное тело. Спички целы?
Мэдди отвечает ему что-то… и
