Игорь Христофоров - Воровские гонки
И раньше никто никому не был нужен, а сейчас не стал нужен вообще. Сыщик не спал до утра, а сейчас, глядя на эфиопские курчавинки на затылке удаляющегося Иванова, понял, что не сможет
заснуть и следующую ночь. Взорваться теперь могла уже квартира.
Оттого он на метро пересек Москву в противоположном направлении, вышел у станции "Планерная", посмотрел на почти забытые окна и с тяжким вздохом пошел к дому.
На звонок открыл худющий парень с коротко остриженой головой. Его расширенные до предела синие зрачки лежали в глазах кусочками льда. Из одежды на парне были только трусы - такие же синие, как зрачки. На чем они держались, трудно было сказать. Скелеты в учебных классах по анатомии смотрятся упитаннее хозяина квартиры.
Не проронив ни слова, Дегтярь прошел мимо парня в прихожую, через нее - в единственную комнату.
В углу, на куче вонючего тряпья лежал еще один скелет. Только женский. В отличие от парня одежды на скелете не было, и тощие оладики на месте грудей намекали на то, что когда-то они
принадлежали особе женского пола.
- Убери свою подстилку из хазы! - приказал сыщик.
- Она это... не местная, - сипло промямлил парень. - Ей итить некуды...
- Я сказал, убери! - отвернулся от девицы Дегтярь и стал изучать через окно площадь перед домом.
За спиной долго шушукались, барахтались. Иногда девица что-то выкрикивала вялым голоском, но по большей части молчала. Когда дверь захлопнулась и по ленолеуму очень похоже на пощечины прошлепали босые ступни, Дегтярь разрешил себе обернуться.
- Каракурт, - властно обратился он к парню, - я поживу у тебя. Пока одну падлу не притопчу...
- Я вообще-то Виталий, гражданин майор, а не Кара...
- И еще, Каракурт... Мочалок сюда больше не води. Думаешь, омон не пасет твой притон?
- Сдался я им!.. Я - нищий!.. Менты на крутых наезжать любят. Там навар хоть какой есть...
- И это... Шириво свое прекрати, - посмотрел он сначала на льдистые зрачки, потом на исколотую в синяк вену на руке Каракурта. Ты мне трезвяком нужен будешь.
- Вам легко говорить, гражданин майор, а я без ширива уже не кантуюсь. Если с утра не раскумарюсь, то хоть на стенку лезь. Так что...
- Каратэ не забыл еще?
- Как можно, гражданин майор! Черный пояс когда-то имел, по заграницам гонял...
"Сотовик", запиликавший в нагрудном кармане куртки Дегтяря, прервал речь бывшего чемпиона страны по каратэ-до. Лет пять назад сыщик спас его от "десятки" строгого режима. Тогда Каракурт даже не понял, зачем Дегтярь это сделал. Он уже стал забывать лицо майора, и когда он появился, у Каракурта стало муторно на душе. Всем своим видом сыщик как бы говорил, что пора возвращать старый должок, и парень не мог даже представить, сколько стоят в действительности десять лет строгого режима.
- Слушаю, - прогудел в трубку, отвернувшись от парня Дегтярь.
- Это ты, милой? - с диковинным ударением спросила старушенция.
- А кто это?
- Я по поводу соседки... По поводу шлюхи, извиняюсь... Она севодни приехала. С двумя кобелями сразу... Ты скажи, милой, а втроем живут сейчас?
- Живут. Только не у нас. Называется "шведская семья"... Впрочем, сейчас и у нас все это есть... Они сейчас в квартире?
- Да, милой...
- Что делают, не знаете?
- Как же я узнаю! У них дверь закрыта! Вы их севодни арестуете?
На вопросы, заданные таким тоном, нужно отвечать только утвердительно. И сыщик ответил:
- Обязательно.
- Только это... вы омоновцев побольше присылайте. К ним еще один парень приехал. Грязный - ну просто ужас! Бродяга прямо. После гражданской беспризорники такими грязными шлялись...
- То есть их уже там четверо? - удивился Дегтярь.
- Я и говорю!.. Заарестуйте их?
- Обязательно, зло ответил сыщик и отключил "сотовик".
Каракурт уже, оказывается, сел в угол на остывшее после дамы тряпье и кунял. Уши на его стриженой голове выглядели ручками ночного горшка. Хотелось взяться за них и унести горшок подальше от глаз. Но еще сильнее хотелось уйти из грязной вонючей берлоги.
- Ты когда в норме будешь? - пнул Каракурта в бок ногой Дегтярь.
- Что?.. Ты не ушла! Пальмы, ли...я, перед глазами... Ты видела пальмы в натуре? Они по... похожи на сосны... Ствол голый, а наверху - Зе... зеленое... По-олный умат!..
- Вот сучара!.. Как специально!
Отодрав кусок простыни, сыщик собрал в него шприцы и ампулы не касаясь их пальцами. Огляделся и, не найдя мусорного ведра, вышел на балкон и швырнул поклажу. Шприцы и ампулы осыпались на клумбу, и дешевенькие цветки календулы сразу скрыли их от глаз.
Глава пятьдесят пятая
Сначала был человеческий запах. Свежий. Незнакомый. И неприятный.
Ральф вскинул крупную седую морду и повел ушами. Появился новый запах. Уже не человеческий. Ненавистнее этого запаха, точнее, этой вони Ральф не знал ничего.
Он вынырнул из будки и просто захмелел от едкой нашатырной вони. Из горла лаем и пеной поперла ярость. Он в два прыжка долетел до черного комка, издававшего противную вонь, но комок почему-то даже не думал убегать.
Ральф уперся во все свои четыре собачьи ноги, еще трижды ругнулся на извивающегося кота и сцепил на его хребте челюсти.
Через двор от двери легла желтая полоса. У ее истока стоял маленький седой человечек с армейской выправкой и пытался из-под ладони рассмотреть купающуюся в пыли собаку.
- Ты чего, Ральф?!
Рот у собаки был намертво забит вонючей кровавой шерстью, и пес не ответил. Хотя обычно взбрехивал на свое имя.
- Взбесился? - выросла за спиной человечка огромная фигура.
В ней было что-то медвежье. Или буйволиное. Во всяком случае, Жоре Прокудину показалось первое, Топору - второе. Поэт
Бенедиктинов о фигуре не подумал. Он расширенными глазами смотрел на мертвого черного кота в зубах пса и старался не касаться плечом Прокудина. Именно Жорик связал пойманному еще в Москве коту ноги и перебросил через забор. В голове у поэта без остановки вертелась фраза из песенки "Только черному коту и не везет", и он не знал, как остановить это вращение. Другие слова он будто бы позабыл напрочь.
- Он кота укокошил! - первой поняла фигура и радостно рассмеялась. Хор-роший у тебя пес! Прямо охотничий!.
- Надо же... Кота... А если соседский? - так тихо произнес седенький, что его слова еле долетели до забора.
Прошаркав галошами, одетыми на босу ногу, он склонился над мертвым котом, изучил его раздавленную челюстями Ральфа голову и тихо обрадовался:
- Не-ет... Не соседский...
- Бросай пса! - прикрикнула фигура. - Иди. Тебе сдавать. У меня буро!
- С чего это? - недовольно обернулся седенький.
- А как ты к двери рванул, так и сложилось буро... Не веришь?
- Нет, конечно! Надо переиграть!
- Я не согласен!
Седенький заботливо, как ребенка, погладил по голове Ральфа, пса-дворянина, вымахавшего размером с теленка, что-то шепнул ему на ушко и прошаркал назад к двери.
Желтая полоса исчезла, и Жора Прокудин зло прошипел:
- Бе-еник, не лезь туда. Попадешь под ветер. Пес учует...
- Нормалек, - обрадовался Топор. - Все-таки двое. Амбал - мой. Седой твой. Беник на стреме...
- С него стрема, как со свиньи балерина... Ладно. Почапали.
Согнувшись, как солдаты, идущие в атаку под пулями, они вслед за Жорой Прокудиным перебежали вдоль забора к дереву, ветви которого нависали над досками, послушали полуночную тишину поселка. Внутри нее взбрехивали собаки, далекой пчелой жужжал какой-то механизм - то ли пилорама, то ли циклевальная машина, шумели сонной листвой деревья.
- В темпе вальса, - скомандовал Жора Прокудин и первым подтолкнул в поясницу Топора.
Вторым перелез Бенедиктинов, за ним - Жора - руководитель.
Приземлился он громче других, и Ральф, уползший в будку обдумывать свои собачьи мысли про тупого кота, не пожелавшего убежать, вновь вскочил на ноги. Огромный мокрый нос всосал в себя, наверное, два кубометра воздуха, но ничего не уловил, кроме запаха горячих досок будки и медленно оседающей кошачье й вони. Сторожевой долг все-таки вытолкнул пса наружу, и вот теперь он точно уловил хруст веточки. Повернул туда морду, и ярость кровью ударила в голову. Запах! Там все-таки был запах! Ветер-помощник юркнул по двору и донес его до мокрого собачьего носа.
- Ну что у тебя опять! - повторно уложил через двор желтую
полосу седенький человечек. - Я из-за тебя комаров в дом напу...
Вопреки уже уточненной диспозиции Топор кинулся именно на деда.
Сбив его вбок, он пролетел еще метра два в воздухе и мешком
шмякнулся на хилое, вовсе не сопротивляющееся тело.
- Не надо! - неожиданно шагнул в желтую полосу Бенедиктинов и вновь выкрикнул: - Не убивай его! Он такой старе...
И тоже не успел договорить.
Ночь грохнула залпом карабина, и поэт как-то странно, нелепо подпрыгнул на месте, одновременно сгорбившись, и тут же осел на траву. Неимоверным усилием подняв голову, он немо, одними губами что-то еще сказал и завалился на бок.
