Фридрих Незнанский - Ошибка президента
Вместе с тем присутствовало нечто, заставившее киллера внутренне насторожиться. Ему что-то определенно не нравилось, но что именно — сразу сообразить он не мог.
— Пока не обещаю, — проворчал он. — Но посмотрю.
— Вам билетик купить? — обрадовался Борух Лейбович. — На какой самолет? Или вы поездом предпочитаете?
— Поездом, — сказал киллер. — Дневным. А то в ночном, того и гляди, еще ограбят.
В электричке он сначала рассматривал огоньки станций, мелькавшие в осенней черноте за окном, и пытался сообразить, что же было не так с этим Турецким. Потом пригрелся и заснул.
Ему снились тонкие руки, плотно обхватившие шею, тепло детского тела, доверчиво жмущегося к его груди, невероятные глазищи и шепот: «Тебя папа прислал?..» Единственный контракт, за который он так и не взял ни гроша.
Тридцать шесть лет назад на ступеньках детской поликлиники на Двинской улице нашли полуторамесячного мальчишку, завернутого в серо-розовое байковое одеяло.
Записка, нацарапанная на клочке газетной бумаги, гласила, что обитателя свертка звали Петенькой. Скоро Петенька вырос и понял, что мама за ним не придет. Потом нашлись доброжелатели и объяснили ему, что такое аборт и в чем состоит его вред для здоровья. Скажи, мол, спасибо, что не закопала где-нибудь на свалке и не выкинула в мусоропровод. Так он узнал, что еще до рождения никому был не нужен.
Собственно, он и позже никому особо нужен не был. Ни воспитателям из детского дома, годившимся в родственники Алевтине Викторовне Нечипоренко, ни государству, выучившему его убивать, ни собственному напарнику. Ни теперешним заказчикам. А по большому счету — и себе самому.
Было, правда, на свете одно кочевое африканское племя. И девочка-итальянка, у которой не осталось даже его фотографии, чтобы повесить на стену. Это ведь никуда не годится, когда маленькие девочки говорят «спокойной ночи» фотографиям наемных убийц.
Билет на московский поезд ему передали на другой же день, рано утром, во время ритуальной пробежки. Он спрятал его в карман спортивных штанов, но в Москву поехал все-таки на автомобиле. Знакомый шоферюга, перегонявший в столицу роскошную темно-синюю «вольво», рад был компании. Он уже имел с Алексеем дело и знал, что, пока у него на заднем сиденье спит этот тип, опасаться стоит разве что базуки из кустов или танка на дороге.
Мощная, комфортабельная машина прибыла в Москву на рассвете.
4
— Так ты возвращаешься? — спросила Турецкого Романова, когда он позвонил ей в конце рабочего дня.
— Нет, остаюсь, — ответил Саша. — Мне кажется, сейчас должно начаться самое интересное.
— Я, кстати, связалась с князевской милицией, они установили наблюдение за твоим «Хемингуэем». Между прочим, при поселении в гостиницу он представил документы на имя Дмитрия Николаевича Белова, прописанного в Москве по адресу Совхозная, дом 16, квартира 42. Так вот, по такому адресу Белов не проживает. Хоть стой, хоть падай, Сашок.
— Меня бы больше удивило, если бы он действительно там проживал, да еще и оказался бы честным инженером, — ответил Турецкий.
Со стороны это могло показаться парадоксальным — Турецкий держал связь с князевской милицией через Москву, однако это было совершенно необходимо, не хватало еще, чтобы он засветился. Тем более что сейчас при нем была фотография. Он до конца не понимал, почему она вызвала такой переполох в стане Скронца и Пупоти, но догадывался, что не только, потому, что их стало возможно опознать, и даже не из-за того, что между ними теперь можно установить связь, но и еще почему-то. Это не давало Турецкому покоя. Он уже понял, что надо делать, вернувшись в Москву, но все же решил подождать в Князеве еще день. Таинственное исчезновение учительницы должно подвигнуть Скронца и Пупотю на какие-то решительные действия. Ведь если она исчезла, значит, боится и, следовательно, догадывается... Это было более чем опасно.
Глава восьмая ФОТОГРАФИЯ
1
Прошло уже несколько дней мучительного позорного заточения. Теперь Президента уже не удивляло то, что мир так до сих пор и не имеет понятия о преступлении против главы Российской Федерации. Дьявольская хитрость врагов лишила его даже надежды на то, что за него заступится Запад — пусть даже в такой косвенной форме, как замораживание кредитов.
Теперь радиоприемник и телевизор в его комнате, которую он сам про себя называл «камерой», неизменно включались всякий раз, когда по ним транслировали телепередачи, так или иначе связанные с именем Президента России.
Радио угнетало не так. Положа руку на сердце, Президент вынужден был признаться себе, что и его собственные речи обычно звучали не лучше — как-то отрывисто, без обертонов и эмоций. Двойник копировал его довольно точно.
Куда хуже были телепередачи. Видя на экране телевизора копию самого себя, но себя тупого, самодовольного, временами какого-то замороженного, Президент сжимал кулаки в бессильной ярости. Становилось безумно стыдно оттого, что граждане России и весь остальной мир видят его ТАКИМ. И хотя рассудком он понимал, что стыдно должно быть вовсе не ему, но не раз замечал, что краснеет, когда лжепрезидент смотрел в камеру с каким-то восторженно-идиотическим выражением на лице.
Но мало того, он проводил политику! И хотя настоящий глава государства прекрасно понимал, что его двойник — лишь марионетка в чужих руках, послушная кукла, исполняющая все, что ей скажут, он все же не мог не негодовать на этого недалекого человека.
Однако мысли его занимал вовсе не отставной майор из Приморского края. Куда чаще Президент думал о тех, кто его предал. К несчастью, а возможно, и к счастью, по натуре он был простосердечным человеком, привыкшим доверять людям и тому, что они говорят. И надо сказать, когда-то ему действительно казалось, что его окружают честные, порядочные люди, многих из которых он и по сей день считал своими друзьями. Так было еще во времена Свердловских общежитий и коммуналок. Но чем выше он поднимался по общественной лестнице, тем больше вокруг появлялось людей, которые улыбались ему, льстили, а на поверку оказывалось — держали за пазухой камень.
Президент вспомнил, каким ударом оказалось для него, когда он, попав в опалу еще при последнем Генсеке, вдруг ощутил вокруг себя полный вакуум. Телефон на столе замолчал; те, кто еще вчера трезвонил с утра до вечера, видимо, забыли его номер.
Зато позвонили старые товарищи по общежитию — те, которые и не думали проявляться, пока он был большим начальником. Именно они поддержали в трудную минуту.
А еще Семья. Жена, дочери, старушка мать.
Это было первое потрясение, самое сильное. За ним последовали другие, и хотя к предательству Президент так и не смог привыкнуть, но поражался все меньше и меньше. Даже когда люди, вместе с ним мужественно защищавшие здание российского правительства, вдруг оказывались не просто предателями, а мелкими врунами, которые говорят в глаза одно, и за глаза совершенно другое, даже когда в прошлом скромные профессора истории или политэкономии, побыв год-другой «рупорами демократии» в «Огоньке» и «Московских новостях», на поверку оказывались рядовыми демагогами.
Одни быстро отходили от политики, заграбастав под свой институт пару помпезных зданий в центре Москвы, под себя лично — какую-нибудь партийную дачку с мезонином (между делом и у детей их каким-то чудом появлялась недвижимость: у кого в Ницце, у кого в Санта-Барбаре, а то и на Беверли-Хиллз). Впрочем, академическими занятиями они тоже не манкировали, но вся их наука сводилась к чтению лекций за океаном. Лекции эти (как докладывали те, кому положено) были пусты и однообразны, и ни один университет больше трех-четырех не выдерживал. Спасало обилие университетов, и у некоторых гастроли длились больше года.
Другие ограничивали свой вклад в науку основанием какой-нибудь новой академии, назначали себя там действительными членами и не слезали с трибуны, целиком окунаясь в политические дрязги. Ни в старый Верховный Совет, ни в теперешнюю Думу Президент ходить не любил. А когда присутствовал на заседаниях, все время опасался, как бы не оказаться свидетелем мордобоя с матюками. Соратники по августу девяносто первого проявляли себя ничем не лучше, чем хамоватый «юрист по отцу».
Президент устал от разочарований. Он постепенно смирялся с тем, что такова человеческая природа. «Наша главная задача — воспитание нового человека», — вспомнил он одну из сторон триединой задачи построения коммунизма. Как все это казалось просто и логично слушателю Высшей партийной школы. И не вызывало никаких сомнений. Только теперь, пройдя всю горькую школу работы на руководящих должностях, вплоть до самой верхней, Президент осознал всю утопичность этого постулата.
