Полина Дашкова - Место под солнцем
– Конечно, могу. Это было второго сентября. Оля ушла в университет. Я всю жизнь проработала в системе народного образования, первое сентября для меня особенный день. А мальчик приходил второго утром, около одиннадцати.
– Как он выглядел?
– Совсем молоденький, не старше восемнадцати. Худенький такой, с приятным лицом, с усиками. Он принес продукты, хорошие продукты – ветчину, сыр, апельсиновый сок, шоколадные конфеты. Такие конфеты потом приносила Маргарита, очень вкусные, там разная начинка – пралине, суфле. И красивая коробка.
– Маргарита Крестовская? – уточнил майор.
– Да. Она очень воспитанная, внимательная девочка, часто бывает у нас, они с Олей дружат с первого класса.
– Пожалуйста, постарайтесь описать молодого человека подробней. Рост, цвет волос, может, что-то запоминающееся в лице?
– Волос я не видела. Мальчик был в черной кожаной кепке и не снял ее, когда вошел. Я не стала делать замечание, промолчала, как тактичный человек. Рост средний, лицо приятное, ничего такого запоминающегося. Усики темные, аккуратные.
– Он показал вам какое-нибудь удостоверение?
– Разумеется! Разве я бы впустила его в дом без документа? Оля ушла в университет. А у меня поднялось давление, и знаете, в тот день была магнитная буря. На вас влияют магнитные бури?
– Да, конечно, – рассеянно кивнул Иван и тут же раскаялся.
– А что вы чувствуете? Я, например, чувствую страшную слабость и головокружение. И знаете, так покалывает в ногах, прямо будто мелкие иголочки. И еще – в глазах темнеет, особенно если смотришь в одну точку. Вы у себя наблюдали подобные симптомы?
– Наблюдал. Скажите, вы не помните, как выглядело удостоверение?
– Отлично помню. Солидная красная книжечка, снаружи ничего не написано, а внутри – фотография, круглая печать, фамилия. Я и фамилию запомнила, представьте. Она очень простая: Петров.
– А какая там обозначена организация? – спросил Иван и подумал, что, в общем, это не имеет значения.
Красные книжечки продаются на Арбате. Можно сварганить себе любой документ, вклеить фотографию, изобразить печать. Чтобы обмануть такую старуху, не надо особенно стараться.
– Комитет ветеранов Афганистана. Все как положено. Моя дочь и ее муж, родители Ольги, были офицерами, и мы являемся родственниками погибших.
– Это я знаю. Скажите, а раньше вам приносили продукты от этой организации?
– Нет. Мы получаем небольшое пособие, но продукты принесли впервые. Этот мальчик, Петров, объяснил мне, что пришла гуманитарная помощь из Америки. Потребовалось найти мое пенсионное удостоверение. Оля такая рассеянная, постоянно кладет все в разные места. Знаете, она вообще все теряет в последнее время. Даже одежду, нижнее белье. Мне необходимо хорошо питаться, каждая копейка на счету, а она все теряет, потом приходится покупать новые вещи. При теперешних ценах это просто невозможно. Вам, как официальному лицу, я могу сказать, недавно она потеряла бюстгальтер, хороший, почти новый. Перерыла весь дом и не могла найти.
– Простите, Иветта Тихоновна, давайте мы не будем отвлекаться от главного. Значит, понадобилось ваше пенсионное удостоверение.
– Да. А я себя плохо чувствовала, мне трудно было искать. Я спросила, нельзя ли просто сообщить все данные, которые есть в удостоверении. Я их помню наизусть. А он говорит, нет, к сожалению. Нужны еще другие документы – свидетельства о смерти, оба, Марины и Николая. И очень любезно предложил мне, мол, вы скажите, где все это может лежать, я сам посмотрю. Ну, я не возражала, красть в нашем доме нечего. А все документы Марины и Николая лежат в том ящике, где пистолет. Мне тогда не пришло в голову, что этот Петров заметит его. Я совершенно не беспокоилась, документы лежали на видном месте, сразу как откроешь ящик, а пистолет – в самой глубине, в шкатулке.
– Вы проверили ящик после того, как молодой человек ушел?
– Нет. Я плохо себя чувствовала. Это только потом мне пришло в голову.
– Когда именно?
– Когда я узнала, что Олю подозревают в убийстве, я подумала: наверное, из-за этого пистолета. И сразу вспомнила, как Петров открывал ящик.
– А потом, после второго сентября, кто-нибудь посторонний приходил к вам, открывал ящик?
– Из посторонних никого. Только вы. Кто-то еще к Оле зашел, сразу после вас. Я мельком увидела, он в кухне сидел, в комнату не зашел. Толстый такой мужчина, солидный. Я потом спросила Олю: кто это, она сказала, мол, знакомый.
– Сама Ольга при вас за последние дни открывала ящик? Брала в руки шкатулку с пистолетом?
– Не помню. Она за этим столом часто занимается, я ведь не слежу, какие ящики она открывает. За Петровым я наблюдала, он чужой. А за внучкой своей зачем?
– Вы рассказали Ольге об этом Петрове? Старушка почему-то густо покраснела и поджала губы.
– Иветта Тихоновна, рассказали или нет?
– Нет.
– Почему?
– Так получилось… Она вернулась очень поздно в тот день. Мне хотелось есть, и пока я ее ждала… В общем, я сама не заметила, как съела все, и ветчину, и сыр. И потом уже не хотела ее огорчать. Врач ей сказал, мне нельзя переедать, нельзя полнеть в моем возрасте… Скажите, у вас случайно нет каких-нибудь фруктов?
– К сожалению, нет, – покачал головой Иван.
– А вообще какой-нибудь еды нет с собой случайно? Хотя бы булочка или шоколадка? Мне необходимо хорошо питаться. А здесь я не наедаюсь. Надо, чтобы вы срочно отпустили Олю, и скажите ей, чтобы, когда она приедет за мной, обязательно привезла сразу что-нибудь поесть. Главное, что-нибудь сладкое, шоколадку или вафельки, такие, с розовой начинкой. Она знает.
– Хорошо, – кивнул Иван, – обязательно. Он проводил Гуськову назад, в корпус, сдал ее с рук на руки дежурной медсестре, потом добежал до ближайшего коммерческого ларька, купил большую шоколадку, две пачки вафель, упаковку апельсинового сока, вернулся в больницу и передал пакет для Гуськовой.
* * *
– Мы в очередной раз поссорились, но не сильно. Я ходила за ней по всей квартире, пока она одевалась, и пилила, пилила, старая дура. Если бы я знала… А она была такая серьезная, сосредоточенная. Обычно за словом в карман не лезет, а тут – молчит. Огрызнется иногда, но как-то вяло. Вроде о чем-то своем думает. Одевалась, красилась тоже вяло, механически. А потом говорит: «Мам, дай тысяч десять, на всякий случай. У меня ни копейки». Ну, я наскребла тысячными, сотками, около десяти, может, чуть меньше. Она сунула в сумку.
Все это Элла Анатольевна рассказывала не оперативнику, а Кате и Паше, когда они привезли ее домой. Они пробыли у нее до вечера. Версия районного опера о том, что Свету Петрову убили с целью ограбления, трещала по швам. Но он этого не слышал. Он отложил допрос матери убитой, боялся, она опять хлопнется в обморок, и отпустил с миром до завтра. Оперативник не сомневался: это убийство обречено встать в почетные ряды «глухарей», несмотря на то что труп опознали.
.
Сидя на кухне совершенно трезвая, бледная, Элла Анатольевна глядела в одну точку сухими пустыми глазами и вспоминала, что у Светы в тот вечер было с собой не больше десяти тысяч мелочью. Дешевые серебряные сережки.
– Знаете, индийский ширпотреб, крупные, плетеные, с шариками. На елочные игрушки похожи. Даже в темноте их нельзя принять за дорогие. Никаких колец, браслетов, кулонов. Ничего.
Оказалось, Элла Анатольевна отчетливо, в деталях, помнит, как ее дочь собиралась, чтобы выйти из дома на пару часов в субботу, в десять вечера.
– А перед этим она говорила с кем-нибудь по телефону? Может, вы слышали, как она договаривалась о встрече? – спросила Катя.
– Весь вечер только и делала, что говорила по телефону. Ей звонили, она кому-то названивала. Разве разберешь? С Вовчиком своим болтала полчаса, с Викой, которая в Польшу за обувью собирается. Потом еще с разными людьми, с Маргошей, со Славиком-челноком. Она поболтать любит, бывало, часами висит на телефоне. Два слова по делу, остальное просто так, про жизнь.
Элла Анатольевна рассказывала о дочери, и ей становилось легче. Живые, знакомые имена, детали недавнего вечера, оказавшегося последним, как бы заслоняли невозможную правду. Она пока не сознавала, что произошло. Это был своеобразный психологический наркоз. Срабатывал инстинкт самосохранения. Катя совсем недавно пережила почти то же самое.
– А вы говорили, она должна была в субботу встретиться с Маргошей, – вспомнила Катя, – не знаете, когда именно, где?
– Ой, не могу сейчас вспомнить. Может, мне вообще показалось. С кем-то она договаривалась, я подумала почему-то, что с Маргошей. Но сейчас понимаю – нет, вряд ли с ней.
– Почему? – спросил Паша. Он почти не участвовал в разговоре, слушал молча, только иногда вставлял короткие вопросы.
– Ну, по интонации. Она обычно с Маргошей говорит так по-простому, весело, похихикают, бывало. А тут – да, нет. И какая-то вся напряженная. Я потом спросила, с кем это ты? Она только буркнула: отстань.
