Спешащие во тьму. Урд и другие безлюдья - Адам Нэвилл
Несмотря на холодное утро, их будто никто не закрывает. Никто не работает в саду, не моет машину, не уходит на работу, не провожает ребенка в школу и не выгуливает собаку. На улице вообще никого не видно. Не проезжают мимо машины.
Проходят минуты, и странное бездействие насмешливо дает понять, что ничего не изменится, сколько бы мы ни наблюдали за улицей.
В конце дворика, где дорога поворачивает, видны еще две открытые двери. В каждой тускло горит электрический свет, но его затмевает ослепительное свечение, озаряющее далекие очертания висящих на вешалках пальто, тумбочек, обуви, квадратных ковриков для вытирания ног.
На подъездных дорожках перед всеми видимыми зданиями стоят машины, застывшие в холодном сиянии странного дневного света, припаркованные там с вечера. Больше автомобилей, чем обычно, скопилось вдоль обочины. Этим утром никто не ушел на работу.
Еще три белых фасада более крупных и новых домов, стоящих ближе к концу тупика, на Т-образном перекрестке, кажутся устрашающе неприветливыми, несмотря на беспрепятственный доступ в эти здания.
На лужайке перед коттеджем шелестят на ветру листья одинокой, тоскующей по югу пальмы. Вдалеке кличет птица. Это единственные звуки. И снова одинокий, болезненный крик чайки, такой же скорбный, как у единственного выжившего, выбирающегося из-под развалин. Хотя ничего разрушенного или поврежденного здесь нет.
На тротуаре перед коттеджем должен стоять шум почти непрерывного движения транспорта. Не далее чем в пятидесяти метрах от этой деревенской улицы проходит кольцевая дорога. Она прорезает замерзшие поля и долины и обычно весь день и большую часть каждого вечера воспроизводит песню далекого водоема – океана или быстрой реки, замолкая лишь ночью, когда транспортный поток иссякает. Сейчас на ней пусто. Далекий шорох шин по асфальту полностью отсутствует, хотя полдевятого – это одно из самых оживленных времен дня, детей везут в школу. Где крики и смех резвящейся ребятни?
Пустое пространство за пределами коттеджа будто расширилось, стало просторнее. Если стоять здесь достаточно долго, можно затосковать по собачьему лаю, ворчанию газонокосилки или настойчивому гулу автомобильного двигателя. Но лишь тихонько шелестят пальмовые ветви, где-то далеко снова каркает голодная птица, прежде чем исчезнуть из пределов слышимости.
Кажется, отсюда забрали очень многое. Извлекли. Удалили. Хотя многое осталось и сохранило узнаваемость.
Пересекаем тихую дорогу и подходим к дому напротив. Встаем на крыльцо. Заглядываем внутрь. На оклеенных обоями стенах висят картины в рамах с неясным содержанием, декоративный барометр рядом с вешалкой для ключей. Звоним в звонок и ждем, неловко переминаясь, будто под чьим-то наблюдением изнутри. Ждем, но никто не появляется.
Заходим внутрь.
Гостиная, кухня и столовая приковывают взгляд. Стены завешаны репродукциями, карандашными рисунками, семейными фотографиями. Стулья и стол завалены газетами – хрупкими записями недавнего безвозвратно потерянного времени. Кухня чистая и пустая, если не считать зачерствевших кусков хлеба и двух пустых жестяных банок на хлебной доске.
Поднимаемся на второй этаж.
Какое-то время она находилась в этой комнате совершенно одна.
Шторы задернуты. Тяжелая деревянная мебель, платяной шкаф и захламленный туалетный столик вносят свой вклад в гнетущую мрачность. Спертый запах крема для рук, старушечьего дыхания и душного помещения теперь вытесняется ароматом влажной лужайки. Входная дверь была открыта достаточно долго, чтобы холодный воздух проник в коридор, на лестницу, в пустые комнаты и победил уютное тепло нагретого дома. Это воздух новой зари.
Женщина сидит прямо. Большой подголовник из подушек поддерживает спину и плечи. Возле кровати ждет инвалидное кресло – послушный, терпеливый компаньон, готовый предложить свои услуги. Прикроватная тумбочка усыпана упаковками с лекарствами. Тут же стоит пустой кувшин для воды.
Неподвижная, растрепанная голова женщины повернута лицом к занавескам. Волосы давно не видели расчески – призрачно белые и редкие, с просвечивающей сквозь них розовой кожей головы. Она похожа на брошенного в гнезде птенца. Зрачки безжизненных слезящихся глаз почти лишились синевы. Налитые кровью белки стали болезненно желтыми, будто из-за отказавшей печени. Из-под белой ночной рубашки выпирают хрупкие, тощие, как у узника концлагеря, конечности и костлявые ключицы. Серая, морщинистая, как мокрое белье, кожа лица обвисла.
Сквозь щель в шторах проникает осколок ледяного света. Клубится пыль. Захламленная комната давно не видела ремонта. Бело-золотые обои плохо сочетаются с потертым красным ковром. Свободное пространство пола между огромной кроватью и громоздкой мебелью завалено грудами разноцветных полотенец, постельного белья и грязной скомканной одежды.
В постели – безжизненное тело женщины. За окном – тихие деревенские улочки. Все входные двери распахнуты или полуоткрыты. Никто не ходит, никто не ездит.
Блуждание
На первом перекрестке кольцевой дороги бессмысленно переключаются огни светофора. Никто не стоит и не ждет, когда загорится зеленый.
Через дорогу беспорядочно разбросаны бетонные здания торговых центров, окруженные заросшими травой рвами и пустыми парковками со стоящими по периметру уличными фонарями. Кубовидные супермаркеты ждут открытия, витрины темны, двери закрыты.
Канавы и обочины дороги завалены пластиком. Когда приближаемся к соседнему городку, становится видна первая брошенная машина, перекрывающая левый ряд. Водительская дверь открыта, фары включены.
Ничем не примечательный интерьер салона не дает понять, почему транспорт бросили.
Стоящий чуть дальше светофор покорно меняет цвета для автомобилистов, которые так и не появились этим утром.
Идем в сторону города.
Белые, почти одинаковые дома, и снова скопления машин. Никакого движения. Безликий бетонный колледж, еще один утилитарный торговый центр и один отель, окна в большинстве своем не освещены, парковки пустуют. Всё вокруг напоминает игрушечный городок из белых и серых кирпичей, оставленный ребенком, потерявшим к нему интерес.
В это время движение на дороге должно быть оживленным. Оно ослабевает здесь лишь около десяти вечера, когда закрываются супермаркеты. До полуночи могли встретиться лишь автомобилисты, возвращавшиеся домой после поздней смены или вечерних мероприятий. Событие, опустошившее поселение и окружающие дороги, судя по всему, произошло в ранние часы, когда по этому конкретному участку автотрассы ехал одинокий водитель.
Никакие попытки вглядеться в неподвижный пейзаж или нарушить тишину не заставят мир говорить.
Естественный свет в такое время суток и прозрачность воздуха не перестают удивлять. Там, где дорога расширяется до четырех полос, а окружающая территория расчищена под застройку, сохранилось не так много деревьев. Здесь, на открытом пространстве, атмосферные аномалии заметнее. Несмотря на то что все небо, от горизонта до горизонта, закрывает низкое серое облако и монотонность не нарушается ни одним дуновением ветра, жемчужное сияние невидимого солнца и всего, что оно высвечивает, гораздо ярче, чем должно быть. Каменная кладка и дорожная разметка белеют, как новый мрамор.
Издалека
