Здесь, в темноте - Алексис Солоски

Это не искусство. Это групповая терапия с банкой «на чай».

Мне никогда не нравилась групповая терапия.

Круг неизбежно повернулся ко мне. Клэй неловко стоял, переминаясь с ноги на ногу, пальцы его левой руки все еще неловко теребили подбородок.

– Итак, я Клэй, – проинформировал он. – А это Вивиан. У нас нет подходящей сцены. Вивиан чувствовала себя некомфортно, участвуя, и, конечно, эта пьеса сработает, только если мы все будем достаточно смелы, чтобы доверять друг другу, но не все готовы к этому, и если это выбор, который она не может сделать, тогда, я думаю, мы должны понять это и уважать ее решение, верно?

Сначала повисло неловкое молчание, отголосок напряжения, которое зрители ощущают, когда актриса забывает свои реплики и никто не стоит достаточно близко, чтобы подсказать ей. Затем одна из сестер начала хихикать, и смех разнесся по комнате, быстрый и яркий, как пиробумага, вспыхнувшая при контакте со спичкой. Смех стих; представление возобновилось. И я сидела, как статуя, в нескольких оставшихся сценах. В конце все встали и зааплодировали. Я тоже зааплодировала, хлопая в ладоши до боли. Затем я выбежала на улицу, но не раньше, чем девушка в пончо сунула мне тонкую программку.

Я поспешила домой, шагая в темпе, который больше походил на пробежку, преодолевая ступеньки до своей квартиры, перепрыгивая через две за раз, а затем залезла в ванну, где я оттерла каждый дюйм обнаженной кожи и дважды помыла волосы шампунем, пытаясь избавиться от комнаты, от этих людей, от ужаса перед этим худым, печальным мужчиной, загоняющим неровные контуры моей жизни – моей настоящей жизни – в мое единственное место безопасности. Как только я вышла из ванной, обсохла и успокоилась, напиток прохладно скользнул по моему горлу, я достала свой ноутбук и написала отзыв настолько язвительный, насколько могла. Токсичный. Даже промышленные растворители позавидовали бы.

Так что, как сказал Эдип, я должна была догадаться. Я роюсь в своих бумагах, пока не нахожу программу и имя создателя. Грегори Пейн. Поскольку мой ноутбук выключен, я выполняю быстрый поиск изображений на своем телефоне, который теперь заряжен, но я уже знаю, чье лицо увижу: Дэвида Адлера. Человека, который перехитрил меня. Лучший актер, которого я когда-либо видела.

Глава 19

И гаснет свет

Теперь я знаю настоящее имя Дэвида Адлера. И я знаю, где он живет. Или, по крайней мере, место, которое один из его коллег называет домом. Оглядываясь назад на месяцы, прошедшие с того первого интервью, я понимаю, что квартира Раджа была тем редким местом, где не чувствовалось, что декорации собраны наспех. Я помню, как Радж медлил, когда я предложила ему отвезти меня домой, как он убежал в мужской туалет, а затем настоял на том, чтобы заказать бургер и еще один напиток, которого, похоже, не хотел. Я могу представить, как он прислоняется к стене рядом с писсуаром, тычет пальцами в экран смартфона, пишет сообщение, что план выполняется с опережением графика, обещает, что выиграет Грегори Пейну ровно столько времени, чтобы тот распихал свои мирские блага по картонным коробкам, приклеил флешку к задней стенке ящика стола. Был ли Грегори в квартире той ночью? Или рядом с ней? Наблюдал ли он за мной с какого-нибудь затененного участка тротуара? Если бы я искала усерднее, если бы я действовала умнее, если бы я не отравляла себя таблетками, выпивкой и буквально сексуальной паникой, если бы я была первоклассным театральным критиком, а не детективом четвертого порядка, нашла бы я его тогда?

У Грегори Пейна были месяцы, чтобы организовать «возмездие». У меня есть день с хвостиком. Часы обратного отсчета на сайте «Моя жизнь в искусстве» недвусмысленно намекают на это. И возникает ощущение, своего рода сверхзвуковой гул, когда спектакль подходит к концу. Я чувствую тяжесть занавеса, готового упасть. Эти мгновения – мои последние.

Поднимаясь с кровати, я начинаю. Сперва принимаю ванну. А затем вытираюсь полотенцем, осторожно, чтобы не повредить ушибленные места. Достаю таблетку лоразепама и проглатываю половинку. Действует быстро, но сейчас действует не только таблетка. Я чувствую себя отстраненной, беззаботной, будто наблюдаю за собой издалека – скажем, с заднего ряда бельэтажа. Так, костюм. Надеваю колготки и черную юбку. Затем черный мохеровый свитер, который когда-то принадлежал моей матери, и агатовые бусы, которые она подарила мне, когда мне исполнилось восемнадцать. Мои волосы блестят и собраны в низкий шиньон. Из бутылочки на моем ночном столике на каждую точку пульса капают Je Reviens.

Мой телефон ноет и ноет снова. Жюстин, как обычно, беспрерывно пишет:

Иду в театр.

Не смей желать мне «сломать гребаную ногу», с твоим везением, я буквально получу сложный гребаный перелом.

Видишь, я, черт возьми, знаю, что означает буквально.

И я спросила Крейга об этом человеке Дэвиде, и он сказал, что не знает никакого Дэвида, но он отнесся к этому странно.

Некоторое время назад он расспрашивал о тебе, о нас, о всякой ерунде в колледже или о чем угодно, я даже на секунду подумала, что его хотя бы раз интересует что-то, кроме моих сисек.

Возможно, это ничего не значит.

Кроме того, я чертовски зла на тебя, и как только я закончу эту неделю из семи шоу, я собираюсь буквально убить тебя.

Так что не умирай, потому что я должна убить тебя, поняла?

Это способ Жюстин сказать: «Пожелай мне удачи. И прости меня. И, пожалуйста, будь в порядке».

«Прости, – отвечают мои пальцы. – За все. Буквально».

Этого недостаточно. Или, наоборот, слишком много. Я часто думала о нас с Жюстин как о жалком спасательном плотике друг для друга – дрейфуем по воде, но каким-то образом все еще держимся на плаву. Теперь я задаюсь вопросом, не были ли мы просто двумя барахтающимися пловцами, тянущими друг друга ко дну. Но это проблема для другого дня. Если он вообще случится. По крайней мере, я теперь знаю, как Грегори Пейн выяснил о моем прошлом, как он догадался поискать в моей студенческой газете мое прежнее имя. Я убираю телефон в сумочку.

В ванной комнате дверца аптечки широко распахнута, зеркало отвернуто к стене. Извлекается тюбик консилера, за которым следуют другие компакты и тюбики. Макияж наносится на ощупь – нанести, похлопать и размазать. Шкаф закрывается, и мои глаза хотят метнуться прочь, но вместо этого они натыкаются на мое лицо, синяки все еще багровые, яркая помада и пудра никого