Александра Маринина - Фантом памяти
- Вы идете к Марии?
Вопрос прозвучал дежурно, никакого скрытого смысла я в нем не услышал, собрался было ответить утвердительно, но неожиданно солгал:
- Да нет, я просто гулял, увидел, как вы тащите буфет, зашел помочь. А хотите, я помогу вам красить?
Это еще что за новости? Предложение помочь вылетело из меня помимо моей воли, и я теперь не знал, что с ним делать. На это утро у меня были совершенно другие планы, и бытовая живопись в них никак не входила. Анна испытующе посмотрела на меня.
- А вы умеете? Я думала, композиторы умеют только на музыкальных инструментах играть.
Честно говоря, малярными работами я сроду не занимался, но ведь это не должно быть бог весть как сложно. Чем там они орудуют, кистью, валиком или еще чем?
- Но вы же меня научите, - самонадеянно заявил я. - В конце концов, вы можете поручить мне работу попроще. В любом случае, лишние руки вам не помешают.
Ого! Я уже уговариваю ее принять мою помощь, как будто для меня это вопрос жизни и смерти. И как это ей удается, произнося минимум слов, заставлять мужчин делать то, что ей надо, да еще так, что они, наивные идиоты, за счастье почитают и сами напрашиваются.
- Хорошо, - Анна коротко кивнула, - я дам вам валик, и вы будете красить стену на веранде. А я займусь буфетом.
Мы приступили. Не могу сказать, что получалось у меня ловко, к тому же запах у краски оказался и впрямь далеко не цветочный. Я водил рукояткой с насаженным на нее валиком вверх и вниз и проклинал себя за неизвестно откуда взявшуюся отзывчивость, которая мне же во вред и обернулась. И сдалась мне эта Анна! Пусть другие мужики вокруг нее табунами вьются, а меня увольте. Почему я, известный композитор, не очень здоровый человек, недавно перенесший сильнейший гипертонический криз, торчу здесь, изображая из себя маляра, вместо того, чтобы предаваться приятной беседе с оригинально мыслящей старушкой, попутно попивая кофеек с вкусным, только что извлеченным из духовки печеньем? Вопрос был простым, а ответа на него не было.
- Анна, а где ваши дети? - спросил я, идя на поводу у мысли о том, что матери в обустройстве дома помогать должны были бы именно они, а не посторонний, в сущности, человек.
Она равнодушно пожала плечами.
- Гуляют, играют. Эспера, как всегда, у Марии, а остальные живут по своему распорядку.
- И вы за них совершенно не волнуетесь? - Анна кинула на меня чуть удивленный взгляд.
- Разве я должна волноваться за них? Им никто не сделает ничего плохого. Я знаю, вам уже говорили об этом. Так почему вы опять спрашиваете?
- Я имел в виду несколько иное. Мне кажется, вы как мать должны беспокоиться о том, чтобы ваши дети получили полноценное образование. Они у вас даже в школу не ходят. Только Эспера любит читать, а остальные целыми днями болтаются без дела. Они у вас даже не приучены к тому, что матери нужно помогать по хозяйству. Неужели вас не беспокоит, что они у вас растут совершенно не приспособленными ни к жизни в семье, ни к жизни в обществе?
Снова пожатие плечами, только на этот раз она даже не обернулась в мою сторону и ответила, не прекращая водить тонкой кистью по затейливым изгибам, выпуклостям и впадинкам, украшающим дверцы буфета.
- Разве дети должны помогать родителям потому, что родители этого требуют? Дети должны помогать только тогда, когда этого потребует их душа. Когда они сами осознают, что помогать - это хорошо, это радостно, это приносит удовольствие. Вот когда ребенок это поймет, родитель будет счастлив принять его помощь. А иначе будет рабский труд из-под палки, и грош цена тому родителю, который примет такую помощь, прекрасно понимая, что его ребенок злится оттого, что его не пустили гулять с приятелями или в кино, негодует и не испытывает, помогая маме, ни малейшего морального удовлетворения.
- Вы правы, безусловно, - согласился я, - но мне казалось, что в таком возрасте, в каком находятся ваши дети, такое понимание уже должно быть. Да, пятилетний ребенок может не знать и не осознавать, какая это радость помочь папе с мамой, но годам к двенадцати, по-моему, пора бы уже начать взрослеть и соображать, что к чему. Именно это я и имел в виду, когда спрашивал, не беспокоит ли вас это.
- Вы сказали: "Годам к двенадцати пора взрослеть и соображать, что к чему". А кто сказал, что пора? Где это написано? Кто установил эту норму? И потом, я прекрасно справляюсь сама, а если дети начнут мне помогать, я стану чувствовать себя старой и немощной. Между прочим, Мария каждый день собирает к обеду гостей и отлично справляется без посторонней помощи.
Мария, опять Мария. Даже в словах Анны я отчетливо чувствовал старухино влияние. Интересно, как же это Мария ухитряется вкладывать в голову соседки свои идеи, если они почти не общаются? Вот уже несколько дней подряд я просиживал у старухи с утра до вечера, и за все это время Анна только пару раз заглянула буквально на минутку, чтобы угостить Марию свежеиспеченным пирогом или позвать Эсперу домой. Совместные посиделки у этих двух обитательниц одного дома, очевидно, не практикуются. Тоже, кстати, странно. Ведь если Анна неглупая женщина, ей должно быть интересно подолгу разговаривать с Марией. Впрочем, возможно, раньше они много общались, а потом между ними кошка пробежала. Такое бывает. Правда, я ни разу не слышал от Марии ни одного худого слова об Анне, но это только свидетельствует об уме и душевной деликатности старушки, а вовсе не об отсутствии конфликта.
- Скажите, Анна, - я все-таки решился задать вопрос, который меня так мучил, - вы помните мужчину, с которым танцевали несколько дней назад на балу?
- Конечно, - она обернулась и с улыбкой посмотрела мне прямо в глаза. - Он умер, погиб, я слышала об этом по телевизору. Вы хотите спросить, как я живу со всем этим?
- Ну, в общем... - все нужные слова мгновенно вылетели из моей головы, ибо такой прямоты я, признаться, не ожидал. - Наверное, это очень трудно: знать, что любой мужчина, который вас полюбит, обязательно умрет.
Анна расхохоталась, звонко и переливчато.
- Как интересно вы говорите! Любой мужчина, который меня полюбит, обязательно умрет... Все мужчины обязательно умрут, это закон, так устроена жизнь. И вы тоже умрете. В этом смысле на мне не лежит никакой ответственности. Просто те мужчины, которые захотят меня завоевать, увлечь, женить на себе и все такое, вот эти мужчины умрут несколько раньше. Но какая, в сущности, разница, раньше или позже, все равно результат один и тот же.
- И вам их совсем не жалко? - подивился я такой откровенной циничности.
- Их? Нет, не жалко. Они сами этого хотели. Их честно предупреждали и посторонние люди, и я сама. Но они сделали свой выбор. Почему нужно жалеть людей, которые делают сознательный выбор и готовы пожинать плоды своих решений? По-моему, эти люди заслуживают не жалости, а уважения.
- А вы? Разве вам себя не жалко?
Анна посмотрела на меня с нескрываемым изумлением.
- Почему я должна себя жалеть? Разве со мной что-то не так?
- Но ведь вы не можете никого полюбить. То есть нет, не так... - Я отчаянно путался в словах, пытаясь выразить мысль, только что пришедшую мне в голову. - Вы можете встретить мужчину, к которому потянется ваша душа, но вы будете знать, что если он ответит на ваше чувство, то в ближайшее время умрет и вы снова останетесь одна. У вас остается только два пути: или любить его и принести в жертву року, который над вами висит, и в итоге потерять любимого, или не пускать любовь в свое сердце и, сцепив зубы, вычеркнуть такого мужчину из своей жизни. Разве это не страшная участь?
Она аккуратно положила кисть на кусок картона рядом с ведром, сделала несколько шагов и уселась на ступеньку, ведущую на веранду.
- Вы правы, - негромко проговорила она, глядя куда-то вдаль, то ли на дом с противоположной стороны дороги, то ли на птичку, спрятавшуюся в густой кроне дуба. - Но никто никогда не думал об этом так, как вы. Все говорят только о том, что случается с теми, кто приближается ко мне. О том, как живу я и что происходит со мной, не думает и не говорит никто. Вы - первый. Знаете, меня никогда в жизни никто не пожалел. Ни разу.
- Почему? Рядом с вами не было тех, кто мог бы вас пожалеть, посочувствовать вам?
- Никому в голову не приходило, что я нуждаюсь в жалости и сочувствии. Все думали, что я такая сильная, самостоятельная, никогда не жалуюсь, не плачу, не ною, значит, у меня все хорошо. А вы могли бы меня пожалеть?
- Я уже это сделал.
Я тоже оставил валик и присел на ступеньку рядом с Анной. Неожиданно она прислонилась ко мне и уткнулась лбом в мое плечо. Я осторожно обнял ее за плечи и начал тихонько покачивать, словно ребенка баюкал. Ее обнаженная рука была холодной, но в этот раз она не показалась мне ледяной. Просто прохладной. Так мы и сидели, обнявшись и молча покачиваясь, и я поймал себя на том, что в этом объятии не было ни капли эротики, ни грамма чувственности. Я перестал видеть в Анне желанную красавицу. Странно, но в тот момент я чувствовал себя ее другом.
