Тонущая женщина - Робин Хардинг
С тех пор, как мама исчезла, мне не терпится принять участие в ее поисках. Если она действительно потерялась, а не похищена, рано или поздно она доберется до какого-нибудь знакомого места, о котором у нее сохранились добрые воспоминания. До того места, где она сможет черпать положительную энергию. Где ей было хорошо и спокойно, где она жила без страха. Я еду в Баллард, где провела детство. Кружу по улицам, пока не натыкаюсь на наш старый дом. С той поры он заметно изменился, стал наряднее, современнее, но я его узнаю. Но вот узнает ли мама? И придет ли она сюда? В этом доме она иногда бывала счастлива, пока ее брак с папой не распался. Не исключено, что это не то место, не то прошлое, где она хотела бы еще раз побывать.
Я еду к университету и бассейну на его территории, где мама плавала два раза в неделю. Перед входом – горстка студентов и пенсионеров, но Мелани Синклер среди них нет. Заходить внутрь не имеет смысла. Туда можно пройти только по абонементу, которого у мамы нет уже много лет. Я еду дальше, к многоквартирной жилой башне, где мы жили после того, как родители развелись. Я несколько раз объезжаю квартал, но мамы нигде не вижу.
Глаза застилают слезы досады и отчаяния, и я торможу у обочины. Мамы нет ни в одном из знакомых ей мест, потому что она в плену у Бенджамина. Он похитил ее, чтобы причинить мне боль, удержать меня в Сиэтле: пока я ее разыскиваю, он может добраться до меня. Порывшись в сумке, я достаю связку ключей, которые нашла в той коробке. Толку от них никакого. Мама сидит взаперти за неизвестной дверью, и найти ее я не могу.
Высморкавшись и отерев глаза, я снова выезжаю на дорогу. Сегодня у меня во рту еще крошки не было, и, хотя аппетита нет, я понимаю, что должна поесть. Мне нужны силы, если я хочу найти маму и утереть нос мужу. Я должна сохранять остроту и ясность ума, оставаться здоровой и энергичной. И я еду в ресторан быстрого питания, где заказываю салат с курицей.
Я сижу за столиком в углу, и вдруг сигналит мой новый сотовый. Звонок непривычный. Я вздрагиваю от неожиданности. Только у двоих есть этот номер. Игнорируя сердитые взгляды женщины за соседним столиком, я отвечаю на вызов.
– Это Грета Уильямс из…
– Грета, – перебиваю я ее, – вы нашли маму? С ней все хорошо?
– Да, нашли, – отвечает Грета, и я слышу, как она сдавленно сглатывает слюну. – Мне очень жаль, Хейзел. Вашу маму мы нашли мертвой.
У меня темнеет в глазах, я глохну, будто провалилась в глубокий колодец боли и утрат. Хочется визжать, топать ногами, швырять все, что попадается под руки, но я парализована. Лицо мокро от слез, хотя я не сознаю, что плачу. Прижимая ко рту кулак, я испускаю страдальческий стон.
– Хейзел? Что с вами? – спрашивает Грета.
Но я не отвечаю. Не могу. К скорби примешивается еще одно кровоточащее чувство. Свирепая, жгучая ненависть к Бенджамину Лавалю. Он убил мою мать, чтобы причинить боль мне. Похитил ничего не соображающую безобидную старушку и лишил ее жизни. Извращенец. Психопат. Нелюдь. Я встаю из-за стола и на подкашивающихся ногах иду к выходу.
– Ч-что случилось? – выдавливаю я из себя, выходя на улицу.
– Следов насильственной смерти нет, – сообщает Грета. – Видимых травм тоже. Коронер, естественно, еще скажет свое слово, но, судя по всему, она просто ушла из приюта и угасла. Тихо и мирно.
Мой муж умен. Он сделал так, чтобы ее смерть казалась естественной. Как собирался выдать за несчастный случай мое утопление. Как выдал за несчастный случай аварию, в которой погибла Каролина.
– Я должна ее увидеть.
– Не думаю, что это хорошая идея. – Голос Греты дрожит. – Она скончалась несколько дней назад. Тело уже находится в стадии разложения.
Меня тошнит, голова кружится, я едва не падаю в обморок. Чтобы не рухнуть, прислоняюсь к оштукатуренной стене ресторана.
– Где вы ее нашли? – тихо спрашиваю я.
– Один собачник обнаружил ее в Бедфорд-парке. Это недалеко от нас.
– Да, знаю.
– На лесистом участке, где протекает небольшая речка. Это чудесный уголок, Хейзел.
Мне хочется верить, что мама скончалась без мучений, на лоне природы. Что ее последние мгновения были безмятежны и спокойны. Всхлип сотрясает все мое существо, потому что я знаю… Ее убил мой муж. Смерть она встретила в страхе и смятении. Я сгибаюсь от боли.
– Как вам известно, все распоряжения относительно похорон были заранее оговорены и сами похороны оплачены. Но вы должны приехать и подписать кое-какие документы.
– Я… не могу. – В горле клокочет от волнения. – Прямо сейчас не могу.
– Подъезжайте, когда будете готовы, – мягко произносит Грета. – Не спешите. И, Хейзел… примите мои соболезнования.
Я киваю, пытаюсь поблагодарить ее, но не в силах вымолвить ни слова, и нажимаю «отбой».
* * *
Бедфорд-парк раскинулся близ жилого дома, где находилась наша с мамой квартира. Там есть детская площадка, зеленое поле, на котором сейчас обосновались злые канадские казарки, в северо-восточной части – лес. Туда я теперь и направляюсь. Быстрым шагом иду мимо детей, бросающих фрисби, мимо семьи с маленьким ребенком на качелях, мимо двух подростков, которые курят, сидя на скамейке. В лесную чащу ведет узкая аллея. Руки задевают и царапают высокая трава и колючие ветки куманики. Большие пышные хвойные деревья почти не пропускают лучи весеннего солнца.
Вдалеке я слышу журчание ручья и иду на шум воды. Наконец дохожу до тропинки, ответвляющейся от аллеи. Она почти не заметна, теряется в растительности. По ней я углубляюсь в лес. Кусты ежевики цепляются за одежду, оставляют царапины на теле, но я продираюсь сквозь них и вскоре оказываюсь на поляне. Речка – стремительный поток в пору моего детства – теперь превратилась в тоненький ручеек. Но я помню это место.
Мы с мамой, бывало, устраивали здесь пикники. Очень скромные. Приносили с собой ветчину, сэндвичи с сыром, пакетик чипсов, парочку бутылок содовой. Но для нас это было настоящее пиршество. Целое событие. Здесь мы на время забывали про все свои заботы – про счета, нехватку денег, про то, как бы не ударить в грязь лицом перед друзьями и
