Александр Волков - Два брата
Трифон Никитич пристрастился к рыбной ловле. По целым часам сидел он в рыбачьей лодке и, спустив лесу в море, терпеливо ждал клева. Пойманную рыбу готовил по какому-то особенному, «своему» способу и угощал ею товарищей. Все находили кушанье превосходным и хвалили Трифона Никитича. Сам Брюс побывал у него дважды, и у него утвердилось мнение о Бахурове как о весьма усердном и исполнительном чиновнике.
Трифон Бахуров приобрел вкус к новой службе, и ему самому уже казалось странным, что он упирался и не хотел уходить из Адмиралтейства.
Бахуров понял всю важность дипломатической работы. Вот встретились две делегации на Аландах и ведут великий спор. И какая жестокая борьба скрыта под вежливыми словами господ дипломатов, сколько ударов и контрударов, какими извилистыми путями приходится добиваться цели! Есть где развернуться гибкому и находчивому уму, а такой оказался у Трифона Никитича.
Бахуров, разумеется, не имел права голоса в совещаниях, но не раз приходил он после заседания к Брюсу и, слегка краснея, говорил:
— Не примите за дерзость, господин президент, я бы хотел высказать свое мнение…
— Слушаю тебя.
Бахуров иногда подсказывал такие извороты, что даже Брюс приходил в удивление.
Переговоры на Аландах не подвигались. Шведские делегаты явно хитрили, то и дело уезжали к королю Карлу за инструкциями, шли на попятный, брали назад уже сделанные уступки. Русские уполномоченные начали терять надежду на благополучный исход дела.
В ходе конгресса снова всплыло дело Алексея Петровича. Уже мертвый, он продолжал вредить России.
Преступные замыслы Алексея в полной мере раскрылись только после его смерти. 1 августа 1718 года царь Петр писал из Ревеля жене Екатерине:
«Я здесь услышал такую диковинку про Алексея, что чуть не пуще всего, что явно явилось…»
Один из секретарей Герца, оставивший шведскую службу, явился к царю и за приличное вознаграждение выдал ему важную тайну. От него узнал Петр содержание царевичева письма.
Алексея не стало, но в Швеции надеялись, что гибель царевича вызовет народные волнения в России, а это ослабит ее мощь и принудит царя предложить Карлу XII более мягкие условия мира.
Такова была одна из причин, которая объясняла упорство шведских дипломатов. Другую надо было искать в Лондоне: англичане писали в газетах о близости новой русско-турецкой войны.
Опять наступила зима. И тут произошло событие, которое опрокинуло все дипломатические расчеты и той и другой стороны.
Король Карл XII был убит 30 ноября 1718 года при осаде норвежской крепостцы Фридрихсгаль.[190] Снова поскакал по заснеженной ледяной равнине Балтики Трифон Никитич Бахуров. Он вез царю Петру известие о гибели его врага, упорная и тяжелая борьба с которым продолжалась уже больше восемнадцати лет. Сознавая важность поручения, Бахуров мчался день и ночь.
Карлу наследовала его сестра Ульрика-Элеонора. Любимец покойного короля барон Герц был казнен за уступки России, которые он делал вопреки воле влиятельных шведских кругов.
Переговоры вновь приостановились на долгое время.
Глава XIII
ОГОРЧЕНИЯ ПИТЕРА ШМИТА
Егор Марков выехал из Голландии с пороховым мастером Шмитом в октябре 1718 года, когда в Петербурге дело царевича Алексея было уже покончено.
Много хлопот доставил Егору капризный, самовластный голландец. Опираясь на свое высокое звание суринтенданта, Питер Шмит требовал от русского механика величайшего почтения, чуть ли не подобострастия. А так как Егор не был склонен к подобострастию, то между спутниками установились довольно холодные отношения. Но, несмотря на это, голландец любил поговорить.
Грузный, с широким багровым лицом, с рыжими моржовыми усами, Шмит привольно раскидывался в повозке, бесцеремонно тесня и толкая Маркова. Не выпуская трубки изо рта, пороховой мастер болтал по целым часам.
Хитрый старик не раз заводил разговор на тему, интересовавшую Егора. Но ограничивался рассказами о том, как он, по хозяйскому поручению, ездил покупать селитру или серу; неспешно повествовал, в каких гостиницах останавливался, вспоминал, как звали владельцев. А о пропорциях, в каких надо смешивать составные части пороха, о производственных процессах ни единого слова не вымолвил Питер Шмит.
Лошади останавливались у станции, и голландец вылезал первым, лукаво поглядывая на Маркова.
Когда жена Питера выходила из второй повозки, в ней всегда оставался слуга Шмита, коренастый увалень, никого не подпускавший к багажу голландца.
Путешествие оказалось затяжным. Шмит часто болел, а может быть, только притворялся больным, и тогда приходилось пережидать по неделе и больше. Подозрительным казалось Егору, что голландец расхварывался в таких гостиницах, где были теплые комнаты и хорошее вино в погребе хозяина. Но, когда однажды Марков намекнул ему на это, Шмит разбушевался, затопал ногами, стучал тростью об пол и кричал, что он будет жаловаться на притеснения самому царю.
Телеги пришлось сменить на сани, и еще в санях ехали несколько недель. Егор был несказанно рад, когда в начале 1719 года въехал в Петербург и сдал своего беспокойного спутника в Артиллерийскую канцелярию.
Егор Марков по приезде отправился к Ракитину. Иван Семеныч чрезвычайно обрадовался возвращению друга и приказал Анне Антиповне позаботиться об угощении.
Дела Ракитина процветали. Главное — это была «Первая Санкт-Питербурхская Компания торговли корабельными припасами». Она все расширяла свои обороты, захватывала новые и новые области, но Иван Семеныч подумывал уже о том, как бы разделаться с компаньонами и торговать одному.
— Так-то, пожалуй, выгоднее будет! — объяснил он.
— А как твое пороховое дело?
— Я его целиком поручил Бушуеву. Золотой он работник! Я за ним, как за каменной стеной. Приеду раз в полгода для острастки, чтобы рабочие помнили, кто у них хозяин, и всё тут!
— Доход есть?
— Невелик. Да ведь что ж: курочка по зернышку клюет…
— А производство улучшаешь?
Ракитин рассмеялся:
— Вот уж это не нашего ума дело! Как заведено, так и катится.
Лицо механика омрачилось:
— Это ты напрасно, Ванюша. Для нас пороховое дело зело важно. Я тебе скажу новинку, не весьма для тебя приятную: государь намерен приемку порохов производить не тотчас по выпуске с завода, а полгода спустя. Не вышел еще такой указ?
— Нет.
— Значит, скоро выйдет.
— А мне что?
— Да ведь твой порох отсыреет лежамши и тебе его для переделки вернут. Тогда не токмо о прибылях думать, а, пожалуй, своего капиталу прибавишь, чтобы казну ублаготворить.
Теперь призадумался и Ракитин:
— Что ж делать-то будем? Выручай, Егорша!
— Затем и приехал. Привез я в Россию одного человека.
Егор рассказал о Питере Шмите и о том, с какой целью привезен этот мастер из Генеральных Штатов.
Глаза Ракитина блеснули; он сказал:
— Если тебе удастся у него секрет вызнать, первым человеком у царя станешь!
— Да не хочу я, чудак ты этакий! И причин тому две. Первая — он ради своей выгоды никогда тайны не откроет. А вторая, она же и главнейшая, — не хочу унижаться перед иноземцем. Сам думаю дойти до секрета! И для того прошу у тебя разрешения на твоей фабрике пробы делать.
Ракитин обрадовался:
— Да господи боже мой! Егорша! Друг! Сколь тебе угодно! Я Бушуеву накажу, чтоб он тебя за главного хозяина почитал. Это ведь не я тебе, а ты мне одолжение делаешь. Ну, а с этим… со Шмитрм… ты твердо решил дела не иметь?
— Ну его! Не буду я ему кланяться!
— Ты не будешь, а я, пожалуй, и поклонюсь! — воскликнул довольный Иван Семеныч. — Почему же не поклониться нужному человеку? На том все наше купеческое дело стоит!
* * *По прибытии в Петербург пороховой мастер Шмит был весьма неприятно поражен. Оказалось, что в то самое время, как князь Борис Куракин вел с ним переговоры, в Россию пригласили и другого мастера, родом немца, Питера фон Гесселя.
Этот немец, которого, Шмит сразу же возненавидел, был, правда, нанят как шлюзный и мельничный мастер, но Шмит узнал, что фон Гессель работает и по пороховому делу. Положение единственного и незаменимого специалиста, на которое рассчитывал голландец, рушилось. Огорчился Шмит и тем, что немец опередил его своим приездом в Петербург и успел свести знакомство со всеми нужными лицами. Но еще больше был уязвлен Шмит, когда узнал, что хитрый Гессель выговорил себе ежемесячное жалованье в триста пятнадцать флоринов. А он, Шмит, согласился поехать всего за сто флоринов в месяц!
— Продешевил! Да еще как продешевил! — бормотал смертельно оскорбленный голландец. — Втрое меньше взял, чем мог! Но русские мне за это заплатят, черт их побери! Пускай попробуют выведать от меня секрет… А вдруг его откроет фон Гессель?!
Адские муки терзали корыстолюбивую душу Питера Шмита. А тут как раз привезли ему царский указ:
