Борис Каспаров - Копия Дюрера
— Товарищ майор, — я вскочил на ноги, — я же видел этого человека!
— Что? — Майор с изумлением посмотрел на меня. — Видели? Так почему же вы об этом ничего не говорили?
— Я только сейчас вспомнил. Это было в тот момент, когда мы в первый раз подъезжали к имению.
Я рассказал ему о человеке, стоявшем тогда на горе и наблюдавшем за нашей машиной.
— Да, возможно, это был он, — произнес майор после некоторого раздумья. — Значит, добавим еще к имеющимся у нас данным — блондин, среднего роста, одетый во все черное. Впрочем, последнее, конечно, очень условно. И разделим, так сказать, сферы деятельности. Вы, как и прежде, берете на себя имение, мы с Гофманом — все остальное. Вы в Герхардте абсолютно уверены?
— По-моему, он честный человек.
— Я тоже такого же мнения. Ну, желаю вам успеха.
Возвращаясь в имение и проезжая по липовой аллее, я внимательно осматривал горы и особенно то место, где увидел фигуру незнакомого человека. Но на этот раз в зелени сосен ничего не было заметно. Человек этот или уже исчез, или, наблюдая за нами, стал значительно осторожнее.
Во дворе имения я никого не встретил. Герхардт и Шмидт, по своему обыкновению, возились где-то в парке. Я прошел в свою комнату, бросил на столик планшет и, поднявшись по лестнице, направился в зал, как называли здесь длинную и узкую комнату, в которой находились картины.
Полуденные лучи солнца, пробиваясь сквозь неплотно задернутые светлые шторы, наполняли комнату рассеянным голубоватым светом. Я еще раз внимательно осмотрел каждую картину. Даже в этом оживляющем свете ни одна из них не могла заставить кого-либо остановиться около нее. Если это были копии, то копии посредственные, если оригинальные произведения, то не требовалось быть большим знатоком искусства, чтобы сказать, что большой ценности они не представляли.
На стене не хватало четырех картин. Зачем увез их с собой Ранк, если и они стоили не дороже тех, что остались висеть на стенах в этой комнате?
Я вернулся в кабинет и подошел к окну.
Передо мной за стриженой зеленью парка открывался великолепный вид на горы. Плотной зеленой чешуей склоны их покрывали лапчатые ветви сосен и елей. Где-то там, под ними, прятался человек, который один мог дать ответ на все загадки, происходившие под этой крышей, и, возможно, объяснить смерть Витлинга. И я верил, что ему от нас не уйти.
Можно было, конечно, взять несколько человек из комендантского взвода и прочесать лес. Но дало бы это что-нибудь?
Располагая сравнительно ничтожными силами, мы вспугнули бы этого человека, сделали бы его более осторожным.
Мысли мои были прерваны легким стуком в дверь. В дверях, как всегда нерешительно и осторожно, показался Шмидт.
— Да заходите же в комнату, — с досадой сказал я. — Почему вы всегда останавливаетесь в дверях?
Садовник сделал вперед один шаг и хмуро посмотрел на меня.
— Герр обер-лейтенант, — сказал он, теребя руками свою шляпу. — Я так работать больше не могу. Этот куст георгин очень редкое растение. Я готовил клубни для всей округи, а теперь они совсем погибли…
— Какой куст георгин? Говорите яснее.
— Тот самый, что ломают в третий раз. Теперь уже с ним ничего нельзя сделать, а это редкое растение.
— Пойдемте посмотрим, — сказал я.
Шмидт повел меня в парк, где у самого дома, отделенный от него узкой дорожкой, рос куст огромных огненно-красных, с белыми прожилками на разлохмаченных лепестках, цветов. Куст был в довольно жалком состоянии: стебли его были безжалостно переломаны. Несмотря на все труды Шмидта, похоже было, что ему уже не выжить.
Садовник стоял над ним, печально опустив голову.
— Три недели назад его сломали в первый раз, в субботу ночью — во второй и вот сегодня ночью — в третий. И почему только ломают его, ведь все остальные цветы целые?
Почему ломают только этот куст? В самом деле, почему? Я осмотрел землю вокруг него. На куст, безусловно, кто-то наступил, но никаких следов не было видно, потому что Шмидт добросовестно взрыхлил вокруг него землю. Я поднял голову вверх, и мне вдруг все сразу стало ясно. Громоотвод! Человек, опускающийся по нему из окна, спрыгивал вниз. Естественно, что он старался попасть не на гравий дорожки, а на мягкую землю.
Так случилось и сегодня ночью.
— Подождите, Шмидт, подождите, — сказал я. — Вы уверены, что в предыдущий раз куст был сломан в ночь с субботы на воскресенье?
— Ну что вы, — обиделся Шмидт, — ведь я каждое утро проверяю парк. Когда я приехал с вами из города, мне пришлось полдня просидеть над ним, а теперь, оказывается, все зря.
Да-да, теперь я вспомнил, что видел вчера из окна, как Шмидт возился с этим кустом. Но сейчас я находился в таком состоянии, что не смог даже словом утешить садовника. Да и утешить-то, собственно, было нечем. Оставив Шмидта все в той же горестной позе над сломанным растением, я поднялся снова в кабинет и сел в кресло, чтобы привести в порядок новые, нахлынувшие на меня мысли.
Итак, в цепь фактов теперь вплетается новое, очень важное звено. В ночь самоубийства Витлинга неизвестный человек был в парке и даже пробирался сюда, наверх. Что это — совпадение или одно дополняло другое? Каждый раз, как только ломался куст, в доме что-то случалось. Так было в субботу, так было в воскресенье. А три недели назад? Что же случилось три недели назад? Я вскочил на ноги. Ну конечно, пропажа револьвера. Теперь все события сразу встали передо мной в новом свете. Теперь я совершенно не верил в самоубийство управляющего. Но если он был убит, то каким образом? Вот что нужно было сейчас решить.
В который раз я спустился вниз, в комнату управляющего. Здесь все осталось без изменения со вчерашнего дня. Только кровать теперь была пуста. Для полного восстановления обстановки не хватало зажженного ночника. Я включил лампу, и рубиновые немигающие глаза совы снова настороженно уставились на меня. Стоило мне задернуть шторы на окне, как в наступившей темноте красные глаза стали еще злее и враждебнее. Мягкий розоватый свет лег на подушку.
Тот, кто был в ту ночь у окна, мог стрелять совершенно безошибочно, а потом подбросить пистолет. Все это так, но ведь выстрел был сделан почти в упор, это подтверждала экспертиза и, стало быть, развивать дальше мысль не имело смысла.
Не думаю, чтобы кто-нибудь мог более тщательно осмотреть комнату, чем я. Ни один предмет не был оставлен мною без внимания. Но в комнате ничего, буквально ничего не подтверждало предположение об убийстве. Мысль о том, что кто-то мог проникнуть сквозь эти четыре стены и, не открывая дверь, выйти обратно, следовало оставить окончательно.
Что касается решетки на окне, то убрать ее можно было только разве с помощью толовой шашки. То же можно было сказать о дверях, которые нам троим удалось открыть, приложив немалые усилия.
Но я все-таки упрямо не сдавался. До приезда Воронцова оставалось еще много времени, и его нужно было употребить с пользой. Спускаясь вниз, я захватил с собой лупу и теперь с ее помощью повторил весь осмотр сначала. Осмотр пола принес мне крупицу успеха. На одной из плиточек паркета сквозь увеличительное стекло ясно обнаружилась небольшая вмятина, сделанная твердым предметом. Она была совсем свежая, об этом можно было судить по тонкому слою воска, покрывавшему паркет. Такой след мог оставить при падении пистолет или другой предмет такого же веса и размера.
Я отчетливо помнил, что рука Витлинга была опущена вниз и почти касалась пола рядом с тумбочкой. Вмятина же находилась у противоположной ее ножки. Если пистолет сразу после выстрела выскользнул из руки Витлинга, он должен был либо остаться на кровати, либо упасть на пол у самого ее края. Бессильно же падавшая рука могла отбросить его только вдоль кровати, но никак не к противоположной стороне тумбочки. Но, может быть, вмятина сделана не пистолетом? Однако какой-то след от падения он должен был оставить. Лежа на полу, я исследовал каждую плитку паркета, но не обнаружил нигде ни царапины.
Я так увлекся этим занятием, что на время забыл обо всем окружающем. И вот, лежа на груди, почти прислонившись лицом к полу, я вдруг почувствовал присутствие позади себя человека. Это чувство пришло так неожиданно, что, не успев даже ни о чем подумать, я сразу вскочил на ноги. За моей спиной в дверях стояла фрау Шмидт. В ее глазах я прочел крайнюю растерянность. Похоже было, что, увидев меня, она хотела уйти, но не успела. Не ожидала она найти меня здесь или ее смутила моя необычная поза?
— О, я очень извиняюсь, — совсем смешавшись, произнесла она. — Дверь была открыта, и я не постучала…
— Вам здесь что-нибудь нужно? — спросил я, подчеркнув слово «здесь».
Она испуганно замотала головой.
— Я искала вас. Не могла дозваться Франца. Когда он занят с цветами, он ничего не слышит.
Теперь я мог рассмотреть ее внимательно. Сейчас лицо ее не показалось таким изможденным и усталым, как вчера. Да и на вид она казалась моложе Шмидта, по крайней мере, лет на десять — пятнадцать.
