Бессонница - Сара Пинборо
Я покрываюсь гусиной кожей. Тот день не сохранился в моей памяти, и тем не менее я купила дом с живописным окном, выходящим в сад, и по ночам стояла возле этого самого окна точно так же, как, по словам Нины, стояла у окна моя мать: с открытым ртом, прижав ладони к стеклу. Я поеживаюсь при мысли о том, как Уилл застал меня за этим занятием. Слышал ли он?..
– Тогда же я впервые услышала от нее эти числа, – добавляет Нина, прерывая мои размышления, и мне хочется закричать. Когда Уилл застал меня у окна, я бормотала себе под нос эти числа. Время словно показывает мне зеркальное отражение. Я и моя мать – отражения друг друга. Интересно, Нина трясла мою мать, схватив за руки, как я трясла Бена? Как мать трясла меня? Я просто хочу спать! – Она была шокирована случившимся. И напугана, – продолжает Нина свой рассказ. – Я отвела ее к врачу, там ее полностью обследовали, но никакой патологии не обнаружили. По крайней мере, на физическом плане. После этого она немного отдалилась. Не могла перестать волноваться. Ты помнишь пожарные тревоги?
– Что за тревоги?
Я сканирую файлы в своей голове, но ничего похожего не нахожу.
– Патрисия боялась, что случай с фритюрницей может повториться, поэтому заставила вас с Фиби практиковаться – чтобы вы могли прибежать ко мне за помощью. А если бы меня не оказалось дома, вам следовало бежать к Кристин Райт – это библиотекарь, она жила на соседней улице, а ее муж всегда был дома, потому что на работе получил травму позвоночника.
Я помню, как Фиби держала меня за руку, пока мы под дождем бежали к дому доброй леди. Фиби никогда не рассказывала ни о каких тренировках. Но она ведь должна была их запомнить, разве нет? А что мы вообще в состоянии запомнить – о чем угодно? Память. Мы полагаемся на нее во всем, что знаем о себе и своих близких, но на самом деле оказывается, что помним мы так мало! Пучки эмоций, запахи, мгновения. Все это хранится в наших компьютерах вперемешку. Файлы удалены, отсутствуют или фрагментированы. Диски не читаются. Воспоминания – совсем как время. Всегда ускользают от нас, сколько бы мы ни пытались их поймать.
– Все это началось задолго до ее сорокалетия?
– Это началось буквально за пару недель до него. Вам с Фиби, вероятно, показалось, что все это длилось гораздо дольше, потому что вы были еще так малы. Но на самом деле прошло совсем немного времени. Я любила Патрисию, но если бы мне только показалось, что вы с Фиби в опасности, я бы не моргнув глазом сообщила в социальные службы. И точно так же поступили бы в школе. А она только поблагодарила бы нас за это. Но все произошло очень быстро. Патрисия стала запирать заднюю дверь, что я интерпретировала как намек, что мое присутствие в вашем доме излишне. Думаю, как раз в то время она и перестала следить за домом. Но потом с ней произошло что-то еще.
– Что вы имеете в виду?
– За неделю или около того до беды Патрисия пришла ко мне в слезах. Она очень исхудала. Сказала мне, что собирается обратиться за помощью – медицинской помощью – в специальное учреждение, вроде того, куда в свое время поместили ее двоюродную бабушку. Патрисия призналась мне, что не может спать. Ее снедало ощущение надвигающейся опасности. Патрисия сказала, что у нее появились навязчивые идеи. Разбитые бутылки из-под молока. Эти числа, которые она вечно бормотала себе под нос. Закрывание задней двери. Порой Патрисия не могла ответить на вопрос, кто она и где находится. Она стала чаще выпадать из реальности, словно в голове у нее становилось пусто, а вернувшись назад, обнаруживала себя в другой комнате. Она сказала, что очень боится, что произойдет что-то плохое или что кто-то попытается вам навредить. Она даже стала подозревать, что угроза – в ней самой.
Боже-боже-боже… Лучше бы я не приходила к ней.
Не знаю, какие ответы я ожидала услышать от Нины, только все, что она сейчас говорит, – словно нож мне в сердце. Я и впрямь схожу с ума – совсем как мать. Те же фобии. Те же навязчивые идеи. Те же выпавшие моменты. Я – дочь своей матери. Второй ребенок. Где-то в глубине моей памяти все это хранилось, и теперь я повторяю этот путь. Как пережившее насилие дитя, которое само встает на тропу насилия.
– Я тогда сказала ей, что все это, должно быть, следствие ее бессонницы. Я знавала одного парня, который сидел на наркоте – так вот, он не спал целую неделю, а днем впадал в паранойю и лунатил, и едва совсем не спятил, пока мы ему не вкололи седативное, после чего он проспал сорок восемь часов кряду. Патрисия призналась, что уже пробовала принимать снотворное, но таблетки на нее не действовали. Ей казалось, что половину времени она вообще не знает, кто она. Голову ее переполняли мысли, сути которых она не понимала. – Нина опускает взгляд. – Я посоветовала ей подождать еще несколько дней. Если бессонница к тому моменту не исчезнет, я пообещала снова отвести ее к врачу, а вас, девочек, забрать к себе на время, чтобы Патрисия могла прийти в себя. – Нина снова переводит взгляд на меня и внезапно кажется мне старше – может, виной тому облако, за которым скрылось предвечернее солнце, а может – груз рассказанной ею истории. – Само собой, этого уже не случилось, – мягко продолжает Нина. – Мы потеряли время. Знаешь, она так сильно вас любила! Мне кажется, потому она и упала замертво, когда ты обнаружила их с Фиби. Осознание того, что она чуть не натворила, оказалось чересчур тяжким испытанием для ее хрупкого душевного здоровья. С таким испытанием Патрисия не смогла справиться.
– Что ж, возможно, – вздыхаю я. – Не думаю, что мы когда-то сможем узнать это наверняка. Но мне жаль, что я вас не помню. Мне хотелось бы поблагодарить вас за то, что присматривали за нами до всего этого.
Нина поднимает на меня исполненный такого облегчения взгляд, что мне совершенно не за что ее винить. Мое сердце разрывается на куски. Отголоски того, что
