Бюро темных дел - Эрик Фуасье
Однако в умоляющих глазах Валантена было столько отчаяния, что Аглаэ не смогла отказать.
– Хорошо, – кивнула она. – Я снимаю комнату через два дома отсюда. Сможете туда дойти, опираясь на меня?
Валантен, кривясь от боли, закинул руку ей на плечи и медленно выпрямился.
– При… дется…
Через минуту они уже брели по бульвару Преступлений, крепко обнявшись. Большинство театров к этому времени закрылось, павильоны ярмарочных циркачей заперли ставни, и припозднившиеся гуляки начали разбредаться по домам в тусклом свете фонарей, между которыми сновал холодный ночной вечер, заставляя железные детали зловеще скрежетать.
Лишь немногие полуночники на бульваре могли заметить нетвердо державшуюся на ногах парочку, которая, пошатываясь, ковыляла, стараясь быть поближе к фасадам и подворотням. А те, кто ее замечал, не обращали особого внимания, думая, что какого-нибудь загулявшего пьяницу тащит домой его несчастная половина.
Глава 35, в которой Валантен решает пойти ва-банк
Пуля прошила его плечо насквозь между лопаткой и ключицей, не задев, к счастью, по пути ни костей, ни сухожилий и не застряв внутри. Единственной заботой было то, что вслед за пулей в рану могли попасть волокна одежды и вызвать воспаление. Нужно было обработать канал, чтобы предотвратить распространение инфекции.
В своей комнатушке Аглаэ уложила Валантена, пребывавшего в полуобморочном состоянии, на кровать и немедленно приступила к этой медицинской процедуре, насчет которой он успел ее кое-как проинструктировать по дороге. Девушка нагрела швейную иглу на огне масляной лампы и принялась аккуратно удалять из раны крошечные кусочки обгоревшей ткани, затем обильно полила края водкой – какой-то тайный воздыхатель однажды прислал ей бутылку, и та дождалась своего часа. После этого она соорудила повязку из разорванной на узкие полосы юбки и шелкового шарфа.
Во время всей этой процедуры Валантен лежал неподвижно с закрытыми глазами. Лишь невнятное бормотание и слабые стоны порой срывались с его губ и служили Аглаэ подтверждением, что он еще не впал в кому. Так или иначе, молодой человек потерял много крови и через четверть часа после того, как она его перевязала, погрузился в глубокий сон без сновидений.
Следующие двое суток лихорадка не утихала, долгие периоды сна сменялись краткосрочным беспокойным бодрствованием. Аглаэ, которая сказалась больной, чтобы оправдать свое внезапное отсутствие в театре и все свободное время посвятить уходу за раненым, в такие моменты успевала напоить его жаропонижающим отваром, но ничего не помогало. Она начинала корить себя за то, что, послушавшись Валантена, не вызвала врача, и уже собиралась бежать в больницу, когда на третий день температура у него наконец стала снижаться.
После полудня Валантен очнулся и смог проглотить целую тарелку бульона со свиным салом. Ему сразу сделалось лучше, тем не менее боль в плече, сильно отдававшаяся в спину, мешала собраться с мыслями и выработать линию дальнейшего поведения. Он сумел убедить своего ангела-хранителя, что врача звать все-таки нельзя, но, поскольку было ясно, что так просто лихорадка не пройдет, попросил девушку срочно отправиться в аптеку Пеллетье с запиской владельцу и принести оттуда корпию, камфорный уксус, а главное – лауданум[72], чтобы утолить его страдания.
Напоследок, когда Аглаэ уже выходила из комнаты, он ее предупредил: записку нужно передать лично Жозефу Пеллетье, только ему и никому другому, при этом аптекарь не преминет забросать ее вопросами и захочет выяснить, где находится Валантен, но она должна во что бы то ни стало сохранить это в тайне. На обратном пути ей также надо удостовериться, что за ней не следят.
Валантен, оставшись один, постарался мысленно восстановить всю хронологию событий последних дней, чтобы понять, каким образом вокруг него могла закрутиться такая кутерьма. Но в голове мутилось, перед глазами плыло, образы перед мысленным взором дробились, двоились, растворялись. Он снова чувствовал себя ребенком в лабиринте кривых зеркал, в окружении неосязаемых миражей и неуловимых теней. Портрет Клариссы Верн, освещенный пламенем свечи, пустой неподвижный взгляд виконта де Шампаньяка, недовольное лицо комиссара Фланшара, безжизненное тело приемного отца в антикварной лавке, блаженная улыбка на мертвом лице Люсьена Доверня в морге, железная клетка в погребе, тонущем во мраке… Когда эта круговерть наконец замедлилась, Валантен весь взмок от пота и чувствовал полное опустошение. В конце концов он перевернулся на другой бок, зарывшись в подушки. Он смертельно устал от борьбы, которую приходилось вести вслепую; устал от кошмарных снов, преследовавших его столько лет почти каждую ночь; устал от безумного мира, где волки ненасытны и негде спрятаться агнцам, преследуемым без передышки; устал от лжи, несправедливости и воспоминаний, выжигавших его изнутри. Устал от всего.
Тем временем Аглаэ, взбудораженную событиями последних дней и постоянно думавшую о том, что в ее отсутствие раненому может стать хуже, терзало беспокойство совсем иной природы. Она тревожилась о здоровье Валантена, но при этом задавалась вопросом, в какую опасную историю он мог ее втянуть. Девушка старательно гнала от себя мысль о том, что совершает невероятную глупость, однако мысль эта преследовала ее неотступно. Тем не менее свою миссию она выполнила со всем тщанием и осторожностью, как бравый маленький солдатик.
На обратном пути ей удалось обзавестись ценными сведениями, что, впрочем, не потребовало от нее никаких усилий: все газеты последние несколько дней наперебой потчевали почтенную публику деталями головокружительного побега в центре столицы и подробно писали об обвинениях в убийствах, выдвинутых против инспектора из бригады «Сюрте». Некоторые репортеры считали эту историю доказательством того, что, несмотря на отставку прежнего начальника сыскной службы, знаменитого каторжника Видока, «Сюрте» так и осталась сборищем бандитов и проходимцев. Одни призывали к чисткам в полиции, другие пользовались случаем подчеркнуть, что новые власти не лучше своих предшественников.
Но что больше всего поразило Аглаэ в гуще газетной полемики, так это суть обвинений, предъявленных Валантену. Они казались слишком ужасными, чтобы можно было поверить в них хоть на секунду. Все ее существо восставало против мысли о том, что у человека с такой ангельской внешностью может быть душа убийцы. Однако портрет Валантена, который складывался из разнообразных газетных статей – одинокий полицейский с темным прошлым и сомнительными методами, – заставил ее задуматься о том, что на самом деле она почти ничего о нем не знает. В тот вечер, что она провела с ним накануне дуэли, Валантен расспрашивал ее об отношениях с Люсьеном Довернем, внимательно слушал ее откровения, связанные с актерской карьерой, о приверженности делу борьбы за права женщин, но сам о себе ничего не рассказывал. Теперь это упрямое молчание интриговало
