Юрий Кургузов - Возвращение Скорпиона

Профессор улыбнулся:

— Тебе, естественно. Кому же кроме?

Я ревниво вздохнул:

— Хрена! — Потрепал лохматого сожителя по загривку. — Ему. Прочесть?

— Ну, если можно, конечно.

— Конечно, можно. Внемли:

Сопляками окружён,

На прогулку вышел Джон!

Здорово, да? Это про то, как дети его любят.

Профессор покачал головой:

— Бесподобно! Правда, немного лапидарно.

— А он принципиально в малых формах творит. Говорит: коль не напечатают, так хоть, суки, запомнят!

— Действительно, такое не забудешь, — согласился Профессор. — А еще можешь?

— Да запросто.

Качу я в поезде под стук колёс,

И только сопли льются мне под нос.

Еще?

— Нет, спасибо, хватит. Он что — на соплях специализируется? Лучше ты скажи мне…

— Нет, это ты лучше скажи мне, — перебил я, — по какой такой, помимо уже названных, причине ты заткнул мне пасть? Колись! Ну? Ну?!

И тогда он махнул рукой:

— А-а, чёрт с тобой! Просто… Просто я не хотел, чтобы ты узнал, что у меня тоже есть…

— Что?

— Во что! Свой "Скорпион", понял?

— Понял, — кивнул я. — Только я это знал.

Профессор побледнел:

— Откуда?!

— А из письма Серого. Не зря же не стал его показывать. Пускай-ка, думаю, и у меня для нашего пана Профессора маленький булыжничек за пазухой полежит. Нормально, да?

Он прикусил губу.

— Зашибись. Вот только…

— Погоди. Нож есть?

— Какой нож?

— Господи, да любой, хоть перочинный, ррэзать буду!

— Меня?

— Не тебя, светило науки, не тебя. Давай!

— Ну на… — Чуть помедлив, он протянул мне совсем, надо заметить, не профессорский выкидной нож, и я удивился:

— Э-э, а как же ты его в самолет пронес?

Улыбка убийцы:

— Не твое дело, поц!

Пожав плечами, я склонился над Джоном. Клацнуло лезвие, и Профессор схватил меня за рукав:

— Ты что?!

— Ничего, отстань! Иди вон покури…

Когда мы снова вернулись "в люди", во дворе были только Паук и двое его телохранителей. А еще возле старика смирно сидела Герда.

На крыльце появился Кузнец, и таким образом к Пауку наша троица приблизилась с двух сторон.

— Ну, всё, Владимир Евгеньевич, — развел я руками. — В гостях, как говорится, хорошо, а дома лучше.

— Дома у моей дочери? — зло зыркнул он.

— Туда мы тоже заглянем, — дипломатично заверил я. — Однако вот что касается другой вашей дочки и… гм… внучки… Нет, пожалуй, с ними прощаться не буду. Тем более что, возможно, еще встретимся.

— Не встретитесь! — отрезал Паук. — Туда они больше не вернутся.

— А мне известен их московский адрес, — "вспомнил" Профессор.

— И туда тоже!

— Ага-а, — понимающе протянул я. — Ну что ж. Ладно, а где Лариса?

— Она уже уехала.

— Ясно… А Татьяна Николаевна?

— Ей нездоровится.

— Понятно… Ну, тогда, Владимир Евгеньевич, позвольте откланяться. Отпуск закончен, пора за работу… Да, чуть не забыл! — Я обратился к своей гвардии: — Господа гусары, сдайте, пожалуйста, господину Туманову оружие. Надеюсь, нам оно больше не понадобится, а слова, сказанные Иваном Ивановичем, он наверняка помнит. Правда, папа?

Когда Паук забирал у Профессора и Кузнеца "ягу" и "ТТ", руки его дрожали. Но не от слабости, нет. От злобы. На всякий пожарный я заметил:

— А свою пушку пока оставлю. Да, будете в церкви, — помяните от моего имени Белого, Владимир Евгеньич. — Лицемерно вздохнул: — Ох, снова я оказываю вам не знаю которую уже по счету неоценимую услугу. Ну? — Это Джону. — Прощайся и ты. Прощайся, парень, со своей первой и, даст бог, не последней любовью! — Схватив пса за ошейник, подтолкнул его к Герде и… — Ой!

— Что такое? — проскрипел Паук.

— Ч-чёрт! — Я растерянно держал в руке разорванный ошейник. — Чёрт, как же это?.. — Повернулся к старику: — Владимир Евгеньич, не в службу, а в дружбу — ссудите бедным странникам, я заплачу. — Не дожидаясь ответа и оттолкнув нежно тычущегося носом в ухо суки Джона, я расстегнул ее ошейник. Снял и опять Пауку: — Вы не против? Сколько?

Тот скривился:

— Ах, оставьте!

Я кивнул:

— А и верно. Свои ж люди.

Надел ошейник на Джона, погладил по гладкой желтой коже — классный ошейник! Огляделся по сторонам:

— Ну а это…

— Что — "это"? — еще сильнее нахмурился старик.

— Где это Маргарита Владимировна? — пояснил я. — Ехать пора.

Он с нескрываемым удовольствием процедил:

— А она уже уехала. На вашей машине, потому что ключи от ее у вас.

Я сунул руку в карман, вытащил ключи.

— Действительно…

— Дайте сюда. — Паук протянул свою костлявую длань. — Мне эта машина сейчас понадобится.

Вот же скотина! Но что поделаешь: я отдал ключи.

— А Маргарита ничего не просила передать?

— Ничего.

Я вздохнул:

— Ну что ж… Тогда пойдем и мы, ребята. Пойдем?

— Естественно, — кивнул Профессор.

— Хрена тут еще делать? — рассудительно пробасил Кузнец.

— Естественно, не хрена, — подытожил я обмен мнениями и взял Джона за новый ошейник: — Вперед, Акела!

Закрыв за собой калитку, я в последний раз оглянулся, словно прощаясь с домом, в котором прижухли сейчас три оч-чень оригинальные дамочки, садом, в котором плескался малость загаженный нами бассейн, собакой без ошейника, двумя молодыми лосями возле крыльца и лосем старым, который смотрел мне вслед взглядом кобры, пережившей свой яд, но которого мне было почему-то немножко жалко, — такой могучий "папа", а поди ж ты — воспитал и развел вокруг себя такой гадюшник!

Но это я не о Маргарите.

Честное слово — не о Маргарите.

Потому что Маргарита Владимировна — это… другое.

Да-да. Несколько другое…

Глава двадцать четвертая

Тачку мы поймали еле-еле: никто не горел желанием сажать троих здоровенных мужиков и одного еще более здоровенного пса. Но наконец все же тормознули микроавтобус и поехали и доехали — нормально, без приключений.

Расплатились, вышли и…

И раскрыли рты. Рядом с забором стояла моя "десятка", а в ней на заднем сиденье лежали наши вещи: три сумки и даже мешок с кормом Джона и его миска-таз. М-да-а…

Кузнец озадаченно выругался, я почесал исчезающую уже шишку на затылке, а Профессор философски заметил:

— Кажется, у селян Украины и юга России это называется "выкатить гарбуза". Нет, я понимаю — тебе, заслужил, но нам-то за что?

— За компанию. — Я открыл незапертую дверь: ключи торчали в замке зажигания. Распахнул задние двери и скомандовал: — Шмотки в багажник, а то не поместимся.

Когда вся гвардия уже сидела в машине, я посмотрел и на этот дом…

Похоже, сегодня вечером это был мой козырный номер — в последний раз смотреть на дома, за стенами которых сидят (стоят, лежат, ходят) женщины, которые и с которыми… А может, подрулить еще и к дому Ларисы? Да нет, вот это уже действительно будет форменный мазохизм.

Я махнул рукой и полез в машину. Когда лез, на миг показалось, что в окне второго этажа дёрнулась занавеска. Наверное, показалось.

Снова слоновий вздох, и тычок — в бок, чтоб не увидел разместившийся на заднем сиденье рядом с Кузнецом Джон, — доброй Профессорской руки:

— Не спи!

— Я не сплю, — потерянно пробормотал я. — Я горюю.

— И по которой? — Иногда тактичный Профессор умел быть удивительно жестоким. А впрочем, пожалуй, как раз именно это он умел лучше всего.

— По которой? — переспросил я. — Ей-богу, не знаю.

— Тогда и не горюй вообще, — посоветовал он.

— Ладно, не буду. Просто, понимаешь, я было подумал: а может, отдать и этот алмаз Маргарите…

— Какой — этот?! — навострил уши Профессор.

— Ну, тот, от которого отказалась Лариса.

— Погоди, но ты же вроде прятал его?

— Прятал.

— Так значит, его надо еще забрать?

— А я уже забрал.

— Когда?!

— Полчаса назад.

Профессор заволновался:

— Постой-постой, но я же всё время был рядом!

— А я при тебе и забрал. И даже с твоим непосредственным участием.

— Что?! И где он сейчас?

Я мотнул балдой назад:

— В ошейнике…

С минуту в кабине стояла полная тишина. А потом Профессор почтительно пожал мне руку:

— Победителю ученику от побежденного учителя!

Я поморщился:

— Ладно, учитель, поехали? А то темнеет уже.

Он кивнул:

— Какой базар! Форвертс!

И мы поехали. И проехали всю Маргаритину усадьбу, а после всю Маргаритину улицу и весь Маргаритин поселок. Когда за кормой остался Маргаритин город, я спросил:

— Ну и кого куда? А может, все вместе? С ветерком?

Но Профессор воскликнул:

— Не-не! Мой ветерок верст на пятьсот подале ваших гнездится, меня в порт.