Сценарии судьбы Тонечки Морозовой - Татьяна Витальевна Устинова
Машина стояла перед деревянными воротами с перекладиной. Над воротами чугунной вязью было выведено какое-то слово, непонятное.
– Я сейчас, – сказал Липницкий. – Подожди меня.
Без него ей моментально стало скучно и как-то тоскливо. Зачем он ушел от нее? Она только-только его нашла, и так весело им было вместе, а он взял и куда-то делся!
Впрочем, он быстро вернулся. Перекладина поднялась, ворота распахнулись, и они заехали. По обе стороны асфальтовой дорожки горели матовые шары, а за ними, в лесу, было совсем черно.
– М-м-м, – удивилась Марина. – Уже ночь, да?
– Еще не совсем.
– А здесь есть волки?
– Здесь полно волков.
– Какой ужас, – сказала Марина. – Черьку нельзя выпускать. Весенние волки голодные и злые. Почему ты все время надо мной смеешься?
– Что ты, что ты, – испугался Липницкий. – Как такое возможно!
Возле домика с невысоким крылечком и двускатной крышей он за обе руки вытащил Марину из салона. Она моментально обняла его, пристроила голову на плечо и опять поцеловала в шею.
– Маринка, – сказал Липницкий. – Угомонись. Мы с тобой старые люди!..
– Я не старая, а молодая, – объявила Марина Тимофеевна. – Что ты меня держишь, как будто я ходить не умею!
– А ты умеешь?
Марина ущипнула его за попу. Получилось не очень из-за плотных брезентовых штанов и свитера, попавшегося под руку.
– Пойдем! Давай, давай!..
– А куда мы идем? – осведомилась она.
– В дом, – сказал он, вставляя ключ в замок.
– Пойдем лучше гулять. Я никогда не гуляла по ночам!.. Ни-ког-да!
В доме было тепло и пахло как в бане – разогретым деревом, травами и чистотой. Свет с улицы длинными голубыми полосами лежал на досках пола. Марина наступила в такую полосу, как в воду, и зажмурилась – она была уверена, что лунная вода окажется студеной.
Ничего не произошло, и она еще раз наступила.
…Где я, подумала она. На луне? Или, может быть, это не я?..
Липницкий твердо прихватил ее под локоть, довел до кровати, поставил, сам сел на край и стал стягивать с нее штаны итальянской работы.
– Тебе понравились мои новые штаны? – тут же спросила Марина.
– Страшно, – признался Липницкий. – Повернись, мне так неудобно.
Марина повернулась.
Он кинул штаны в кресло и расстегнул молнию ее толстовки.
– Ты неприлично себя ведешь, – заметила Марина.
– Это точно.
Она запрыгнула на кровать – ей казалось, что как пиренейская лань, а на самом деле довольно неуклюже, – обняла его за шею и повалила.
– Теперь я тебя буду раздевать!.. – И стала тянуть с него свитер.
Он морщился и кряхтел.
– Что такое? – спросила Марина грозно. – Что ты рожи корчишь?
Тут он вдруг захохотал, громко и свободно.
Она посмотрела ему в лицо – хохочет-заливается! Ну, что это такое, а?.. У нее любовная сцена, а у него какая?
– Ну и пожалуйста, – сказала она и улеглась. – Как хочешь.
Он запустил обе руки ей в волосы, взял ее за голову и поцеловал.
– Я хочу вот так, – сказал он серьезно. – И можно еще так.
И опять поцеловал.
Марина моментально забыла, из-за чего она только что на него рассердилась. Целоваться с ним было приятно, щекотно и радостно.
Она поудобнее пристроила голову на непривычной подушке, обняла его обеими руками, прижалась, вздохнула.
– Что ты вздыхаешь? – на этот раз спросил он.
– Я не вздыхаю, – сказала Марина.
Почему-то у нее не получалось раскопать его под одеждой. Кругом была одежда, а его не было, и это ее огорчало. Наконец она поняла, что нужно сделать, вывернулась, села на пятки и стала расстегивать на нем рубашку.
Он лежал, зажмурившись и раскинув руки, и ничем ей не помогал.
Она добралась до него, положила ладони на грудь и так немного посидела, привыкая.
У него сильно билось сердце.
Марина погладила его по тому месту, где полагалось быть сердцу.
– Как хорошо, – сказал он.
– Хорошо, – повторила Марина.
Они обнялись, очень крепко, и немного полежали в объятиях друг друга, прислушиваясь к дыханию и току крови в ушах.
– Я мечтал о тебе, – признался он. – О том, как ты мне отдашься.
– Фу, как пошло.
– Ничего не поделаешь, – сказал он. – Как есть, так и есть.
– Ты странный, – сказала Марина и провела пальцем по его груди, от подбородка и ниже, ниже. – Я увидела тебя в первый раз и подумала: какой странный человек.
– А я, – сказал он, – не помню, что подумал.
– Должно быть, ты подумал: какая милая старушка, – выговорила Марина. – Давай еще поцелуемся немного.
Они поцеловались.
Потом она быстро и ловко раздела его, словно делала это сто раз, обняла, прижалась по-настоящему и серьезно посмотрела в лицо.
– Ты мой хороший, – прошептала она.
Он улыбнулся, радостно принимая все ее подарки, чувствуя ее и рядом, и словно вокруг себя.
Кровать заскрипела, когда они стали на ней возиться. Они отвлеклись, но тут же забыли об этом. Им было важно обрести друг друга, здесь и сейчас, и никакая кровать, даже самая сварливая, не могла им в этом помешать.
Теперь обоим казалось, что они знают друг друга миллион лет, и весь этот миллион принадлежат друг другу, что они все понимают и видят, что нужно делать и как, чтобы этот миллион не пропал даром, чтобы все продолжалось и начиналось сначала, «а иначе зачем на земле этой вечной живу».
…Куда теперь деваться?..
Артемида в своих угодьях вышла на охоту, и увлеклась, и позабыла об осторожности, и помчалась за добычей, и вихрем пролетела по волшебным лесам и долинам, и издала победный клич, когда поняла, что добыча от нее не уйдет!..
Они долго лежали, молчали и смотрели друг на друга. У Марины блестели глаза.
– Тут где-то рядом богиня Артемида, – сказала она наконец. – Я ее видела.
– Она богиня чего? – спросил он и потрогал ее щеки и погладил ее шею.
– Охоты. И еще целомудрия, кажется.
– С этим у нас плохо.
– Зато с охотой хорошо.
– Хорошо, – согласился он. – А кто на кого охотился? Ты на меня или я на тебя?
Она улыбнулась и закрыла глаза. Обняла его и уткнулась носом.
– Ты мой хороший, – сказала она.
Кажется, она это уже говорила, когда-то очень давно! В какой-то другой жизни, где греческие боги присматривали за людьми, где на изумрудных лужайках паслись белые единороги, где скалы поднимались из вод, а под оливами паслись тучные стада.
Марина открыла глаза.
Над ней был потолок с балками, совершенно незнакомый. Она приподняла голову и огляделась. Комната тоже была незнакомой, довольно тесной, к деревянной стене прикручен телевизор, черный, как омут. В омуте отражалась кровать, Марина с задранной головой и
