Любовь Овсянникова - Наследство от Данаи

— Вы же поесть не забывайте, — напомнила Евгения Елисеевна. Она все еще держала бокала с вином, и рука ее дрожала. — Милая моя, — сказала она, обернувшись к столику под фикусом и обращаясь к портрету Раисы, — за что ты нам причинила такое горе? Нам стало неуютно без тебя, ведь мы до сих пор помним твой детский щебет, твои песни. Пусть мы не часто виделись в последние годы, но ты же выросла на наших глазах и навсегда вошла в нашу память о своей молодости. Разве мы заслужили то, чтобы оплакивать тебя? Чего ты не жила дальше?

— Мама, — Низа подошла к маме, обняла ее, прижала к себе. — Прошу тебя, не начинай плакать. Очень прошу.

— Страшно, дочка, когда ровесники уходят, но еще страшнее, когда умирают твои дети. Так не должно быть...

— Мама, — Низа повела Евгению Елисеевну в свою комнату, шепча ей на ухо что-то ласковое и успокаивающее.

Над теми, кто остался за столом, нависло ощущение вины и за то, что они живые, сидят и спокойно пьют-едят, и за то, что пожилая женщина так страдает от бед, которые они неосмотрительно накликают на свои головы.

— Она сейчас успокоится, — сказал Павел Дмитриевич — А через четверть часа мы покинем вас. К нам должна приехать Александра, старшая дочка, надо быть дома.

— Извините, — Низа возвратилась с блюдом пирогов. — Сейчас мама принесет горячие напитки, кипяток уже поспел.

Мужчины, будто услышали условный сигнал, и вышли на кухню.

Елена наклонилась к Низе:

— А девчата где? Аксинья и Ульяна?

— Не смогли приехать, заняты работой. Теперь же, видишь, какая жизнь, — капитализм. Это ты работаешь в государственном учреждении, так и хозяйка самая себе, а у фирмачей все сотрудники — наймиты.

— Ой, — махнула рукой Елена. — Прекрати.

— Разве я что-то не так сказала?

— Все так! Но девушки всегда были черствыми, и при социализме. Вот, веришь, всю жизнь словно чужие. Ты говоришь, что Раиса выглядела уставшей. Ну конечно — болезнь. А от чего та болезнь приключилась, которая, кстати, имеет одно объяснение — хроническая усталость? Ведь Раисе не было от чего утомляться, особенно в последние годы.

— От чего-то же человек умер! Разве она ничего не делала, ничем не заботилась? Ты так говоришь, будто она не на земле жила.

Голоса, которые до этого сосредотачивались на кухне, начали приближаться к гостиной, дополнившись звуком шагов. Елена сердито посмотрела на дверь и замолчала. Но потом, изменив тон на более спокойный, продолжила:

— Помню, как сейчас, Раиса похоронила Виктора в крайне изможденном состоянии. Не шутки ведь, знавая, что он погиб, неделю ждать, пока его найдут. Мы боялись ее оставлять одну, дежурили здесь, ночевали с ней, врачей отсюда не отпускали. Она семь дней кричать не прекращала, звала его, причитала, напевала что-то. Мы за нее очень беспокоились.

— Девчушек я сам отвез к бабушке Марии Сидоровне, — вмешался в разговор Владимир. — Они хотя и подростками были, но не могли помочь матери в той ситуации. Мать бегает по квартире и голосит, а они сидят тут на диване и только глазами хлопают. И отойти боятся, и делать не знают что. Голодные, холодные, сами себе толку дать не способны.

— Подожди, — остановила его Елена.

— Ага.

— О чем я говорила? А, вспомнила. И вот в конце учебного года она говорит мне, дескать, мужа не поднимешь, а я боюсь, что могу загнуться. И детям надо отдохнуть, сменить обстановку, развеяться. Ну, я ее поддержала. Так, говорю, правильно, девчатам надо в старших классах учиться настойчиво, а потом настраиваться на взрослую жизнь. А тебе нужно выдержать все это, так как их и кормить надо калорийно, и одеть хорошо, и на будущее что-то припасти.

— То есть ей пришлось взять больше учебных часов, чтобы без мужа не ощущать нужды. Так? — спросила Низа.

— Совсем нет.

— А как она выживала?

— Хорошо выживала, каждое лето ездила отдыхать, к началу учебного года покупала новые наряды. Дети ее ежегодно отдыхали в лучших лагерях, причем на черноморском побережье, а не где-нибудь на комарином Днепре.

— Ты ошибаешься, — перебил ее Владимир. — В первое без Виктора лето Аксинья и Ульяна отдыхали на Балтийском море в Паланге. Помнишь, они фотографии показывали, сделанные там? На некоторых из них на заднем плане четко было видно вывески, сплошь не по-нашему написанные.

— И Раиса не боялась отпускать их одних в такую даль, да еще в такое смутное время? — изумленно спросила Евгения Елисеевна, посматривая на часы. — Не может быть.

— Тетка Женя, — обратился к ней Владимир. — Вы хоть раз видели здесь летом Аксинью, Ульяну или саму Раису?

— Не видела. Я же их не пасла.

— И мы не видели, а живем рядом, — с нотками упрека, будто его собеседница была в чем-то виновата и только прикидывалась незнающей, докончил он аргументацию.

— Я не о том хочу сказать, — Елена погладила мужчины по руке, призывая успокоиться. — Подожди, — обратилась к нему и продолжила для остальных: — Так вот, после того отдыха на Балтике девушки сделались неузнаваемыми. Расцвели, это поняло. Но стали более уверенными, даже дерзкими, держались независимо, чего до этого за ними не наблюдалось. С товарищами вели себя пренебрежительно. Вдруг прекратили с ними общение, начали посещать городские театры, чаще ходить в библиотеки, интересовались музеями.

— Мир увидели и сделали правильные выводы, — казалось, себе самому сказал Павел Дмитриевич.

— И это я не отбрасываю, — согласилась Елена. — Но было еще что-то. Ощущалось чье-то мощное влияние на них.

— Вы не думайте, что мы хотим бросить на них тень. Они хорошие девушки, очень хорошие, — поддержал жену Владимир. — Но и у нас есть хороший сын, послушный, добросовестный, умный. И кстати, — единственный, для которого мы ничего не жалеем. А видите, не смог так удачно устроиться, как Аксинья и Ульяна. Мы не перестаем удивляться, девушки прямо звезды с неба хватают. Понимаете, это не зависть, просто мы тоже родители, и нам хотелось бы не быть хуже других. Говоря о Раисиных детях, мы ищем секрет их успеха. Или мы не понимаем жизни, или что-то не учли, а может, мы не способны к воспитанию и наставничеству?

— Так, — остановила Низа этот ручеек сетований. — С вами все понятно, но к чему вы ведете относительно Раисы и ее детей?

— К тому, что метаморфоза с девушками, их дорогие лагеря не имеют объяснения, во-первых, учитывая, что к Раисе они начали относиться так же прохладно и отчужденно, как и к своим друзьям, и, во-вторых, что Раиса не валилась с ног от работы в школе, — объяснила Елена. — Почему, естественно, и деньги получала небольшие. А по окончании школы девушки даже не сказали матери, куда поступили на учебу, а потом не рассказывали, с кем общаются, как живут. Раиса абсолютно не имела с ними хлопот, только переживала, что она им не нужна.

— Другими словами, — вмешалась в разговор Евгения Елисеевна, — ты, Лена, хочешь сказать, что Раиса не беспокоилась тем, что не имела представления о делах своих детей. А если бы они, например, вляпались в какую-нибудь аферу или преступление, то, по-твоему, она бы этого и не знала? Более того, это ее и не волновало? Так? Да это же глупость!

— Да, но это и меня удивляло. Раиса, бесспорно, была адекватным человеком. Но что-то успокаивало ее материнскую душу, существовало нечто такое, что гарантировало благополучие дочерей, пусть она о том и не знала наверняка.

Елена вертела в руках салфетку, не отваживаясь воспользоваться ею и замарать ее белоснежность.

— И не были они такими чужими, как ты здесь рассказываешь, — возразила Низа. — Мне Раиса говорила, что этим летом отдыхала у Аксиньи. Это, значит, все она о ней знала: и где и живет, и чем занимается, и какие возможности имеет. Да и как могло быть иначе? Так же, наверное, и жизнь Ульяны не была для нее полной тайной, хоть младшая дочь и заехала далеко от родного дома.

— Мы же не о теперешнем времени говорим, а о том, когда девушки оканчивали школу, учились, вступали во взрослую жизнь. Конечно, когда у них есть работа, жилье, хорошие женихи, то они с этим не крылись от матери. А вот спросила бы ты у Раисы, как они этого достигли, и она бы не знала, что тебе сказать.

— Хоть и была спокойна относительно их безупречной жизни? — спросил Павел Дмитриевич.

— Да, — дерзко сказала Елена. — Именно так. Странно, правда?

— Нам пора возвращаться домой, — Павел Дмитриевич кивком дал понять Елене, что разделяет ее сомнения, раз она уверена, что ничего не путает с фактами и их толкованием. — Собирайся, Женя, — обратился между тем к жене.

— Я уже готова, поехали. А вы еще поговорите, это хорошо, что вы Раису все время вспоминаете, — распрощалась с гостями Низина мама.

Тем не менее без Павла Дмитриевича и Евгении Елисеевны разговор не клеился, и объяснить это было тяжело. Может, от них исходила какая-то непризнанная официальной наукой энергетика добра, сочувствия, любви к миру и передавалась людям? Или все проще: они умели хорошо, приязненно слушать, своевременно переводить разговор в безопасное или интересное русло, от чего в общении и ощущались доброжелательность, незаметная и неощутимая поддержка, одобрение всех слов, прощение пусть дурных поступков и даже затаенных глупых мыслей, которых ты сам в себе начинал стыдиться, как только находил.