Ксавье Монтепен - Лучше умереть!

— Ну что ж, тем лучше!… — воскликнул он. — Значит, завтра нам не придется изменять своим привычкам.

— Мы даже сможем поужинать пораньше.

— Это как же?

— Завтра в пять мне нужно отвезти образцы одной даме в Сен-Манде. И будет очень мило с вашей стороны, если вы поедете туда со мной — в этой деревушке мы и поужинаем.

— Браво, голубушка моя, браво! Очаровательная идея!

На следующий день госпожа Аманда в положенное время отправилась обедать. Она уже собиралась, не останавливаясь, пройти мимо привратницкой, когда консьержка окликнула ее:

— Вам письмо, барышня, его посыльный принес.

Примерщица вскрыла конверт и развернула листок бумаги:

«Нам не везет, голубушка моя! Я вынужден по неотложному делу отлучиться в Фонтенбло. Вернусь лишь завтра утром, и мы вместе пообедаем. Не забывайте обо мне и пожалейте меня, несчастного! Целую ваши миленькие ручки…

Арнольд».

Аманда скомкала листок.

— Вот уж и вправду не везет! — прошептала она. — А я-то мечтала поужинать сегодня в «Желтой двери»!

Весь остаток дня это милейшее дитя пребывало в дурном настроении.

Поль Арман, собираясь утром на завод, предупредил Мэри, что весь день и часть ночи будет работать с одним английским инженером — тот в Париже проездом, поэтому ни к обеду, ни к ужину его ждать не следует. Затем он отправился в Курбвуа и там, выходя из кареты, сказал кучеру:

— Возвращайтесь в Париж… сегодня днем вы мне не потребуетесь, но на заводе я задержусь допоздна, и вы заедете за мной.

— В котором часу, сударь?

— В половине первого; и ждите меня на набережной, напротив главного входа. Сторожа будить не стоит.

— Хорошо, сударь.

Потом Жак Гаро вошел в ресторан на берегу Сены, где иногда завтракал, если дела вынуждали его приехать в Курбвуа очень рано; там он пообедал и приказал ровно в шесть доставить к нему в кабинет ужин на две персоны. Затем он отправился на завод, зашел в привратницкую и сказал госпоже Марше, жене сторожа:

— Вы видели того господина, который заходил вчера ко мне около шести?

— Да, сударь.

— Значит, вы узнаете его?

— Разумеется.

— Он придет и сегодня, нам с ним придется поработать до поздней ночи. Ни вам, ни мужу не стоит дожидаться, пока мы закончим; ложитесь спать, как обычно. В половине шестого накроете стол у меня в кабинете на две персоны. Ужин принесут из ресторана.

В половине шестого жена привратника проводила Овида в кабинет и принялась накрывать на стол. Миллионер с обрадованным видом подошел к бандиту и заговорил с ним на английском языке. Дижонец понял его маневр и тоже заговорил на английском. За время, проведенное в Нью-Йорке, этот язык стал для них почти родным.

— Железное алиби нам обеспечено, — сказал Поль Армаль. — В шесть сядем за ужин.

— All right!

Владелец завода развернул на рабочем столе какие-то чертежи, и оба негодяя сделали вид, будто обсуждают проблемы сугубо инженерного характера.

— В котором часу твой кучер будет здесь? — спросил Соливо.

— В половине первого, я велел ему ждать на набережной.

— Прекрасно!

— Малютка поедет с кем-то или одна?

— Одна; все сложности, над которыми я ломал голову, отпали сами собой.

Жена сторожа накрыла стол и ушла. Овид вытащил из кармана какой-то пакет, развернул его, положил на стол и спросил:

— А что ты об этом скажешь?

На столе лежал нож, купленный в лавке на набережной Бурбонов. И, хотя Жак Гаро и был негодяем, получившим весьма основательную закалку, по телу у него пробежала дрожь.

Часы пробили шесть. Явился рассыльный, а с ним — официант из ресторана, принесший ужин в большой корзине из ивовых прутьев.

— Марше, за столом нас обслужите вы, — распорядился Поль, — а вы, — добавил он, обращаясь к официанту, — заберете посуду утром…

Они с Соливо сели за стол и вновь заговорили на английском. Ужинали они недолго.

— Убрать со стола? — спросила Марше.

— Не стоит… Оставьте все как есть и принесите лампы, у нас много срочной работы.

В семь рабочие и служащие стали расходиться по домам. Марше зашла узнать, нужна ли она еще хозяину.

— Нет, голубушка, можете идти. Привратнику скажите, чтобы ни под каким предлогом не беспокоил меня и ложился спать, не дожидаясь, когда я закончу работу.

Через четверть часа все ушли, и на заводе воцарилась тишина.

— Пора! — сказал миллионер.

Дижонец начал переодеваться. Через пять минут он повернулся к своему бывшему компаньону, молча наблюдавшему за этой процедурой; на висках у того выступил холодный пот.

— Вот и все… — произнес Овид. — Потом спрячешь мои шмотки куда-нибудь в укромное место. Вернусь — заберу; а сейчас проводи-ка меня к той самой дверке, о которой говорил…

Миллионер — все так же молча — достал из ящика стола ключи и кивком пригласил Овида следовать за ним. Ночь была очень темной; на затянутом тучами небе — ни звездочки, луна еще не взошла. На заводе царила тишина. Они молча прошли через двор, потом — через другой, и Жак Гаро остановился перед небольшой дверью.

— Вот она, — шепнул он, на ощупь отыскивая замочную скважину.

Дверь отворилась.

— Вот тебе ключ, — продолжал он. — Пойдешь сейчас направо. Через пять минут окажешься на дороге в Гаренн-Коломб…

Овид взял ключ, устремился наружу и быстро, как заяц, исчез в темноте. Часы на колокольне Курбвуа пробили восемь.

В эту самую минуту Люси села в поезд на вокзале Сен-Лазар. Вскоре она была уже в Гаренн-Коломб — шла по той самой вчерашней дорожке. Было еще не очень поздно, поэтому девушка не боялась. Лишь оказавшись на пустынной равнине, она встревоженно оглянулась: ее стало охватывать смутное, неопределенное беспокойство. Но до дома клиентки ей удалось добраться без приключений. Горничная поспешила сообщить хозяйке о приходе мастерицы. Жену мэра в этот момент причесывали; она уже целый час буквально рвала и метала оттого, что платья еще нет. И тем не менее еще три четверти часа изводила придирками парикмахера. Наконец настала очередь Люси.

Из коробки было извлечено бальное платье. За столь короткое время Люси умудрилась сшить просто шедевр; платье сидело великолепно, и клиентка не могла не заметить этого сразу же. Тем не менее ей тут же понадобилось чуть подправить корсаж. Несмотря на то, что работала мастерица на удивление быстро и ловко, на это ушло двадцать минут. Теперь оставалось лишь прикрепить гирлянды из живых цветов — работа тоже весьма кропотливая. Тяжело вздохнув, Люси безропотно принялась за дело.

Было девять вечера. Служанка госпожи Лебре ушла в аптеку за лекарством — хозяйке становилось все хуже. Мамаша Лизон сидела в лавке, дожидаясь возвращения служанки и господина Лебре. В десять минут десятого хозяин приехал.

— Как наша хозяйка, мамаша Лизон? — спросил он прямо с порога.

— Очень плоха, господин Лебре. Вот уже два часа она чуть не каждую минуту спрашивает, не вернулись ли вы. Хочет с вами поговорить…

Господин Лебре поднялся к жене, с нетерпением ждавшей его прихода. Когда он подошел к кровати, она протянула ему руку. Лебре ласково сжал ее в своих ладонях. И, хотя по натуре булочник избытком нежности не отличался, сердце его болезненно сжалось: на бледном лице жены он ясно увидел печать смерти.

— Ну что, бедная моя, тебе все так же плохо?… — почти растроганно спросил он.

— Плохо… очень плохо… — едва слышно ответила госпожа Лебре; она была очень слаба. — Все кончено… Я скоро умру.

Слезы выступили на глазах ее мужа.

— Ну что ты! — сказал он. — Что еще за глупости?

— Я умру… — повторила госпожа Лебре. — Да, я это чувствую! Я скоро покину тебя, дружок… навсегда покину… Жестоко это, ведь я так тебя любила. А пока жива, хочу попросить тебя кое о чем…

— О чем? Говори скорее… Я все для тебя сделаю.

— Ну хорошо! Я хотела бы повидаться с матерью.

Лебре аж подскочил.

— С матерью!… — пробормотал он в растерянности.

— О! Я знаю, что она была к тебе очень несправедлива… Но ведь и ты тоже хорош… Вы один другого стоите… Может даже, ты гораздо больше виноват во всем… Да какое это теперь имеет значение? Не допустишь же ты, чтоб я умерла, так и не простившись с матерью… У меня, кроме вас двоих, никого на свете нет; сердце разрывается при мысли, что я уйду из жизни, так и не повидавшись с ней…

— Она ни за что не согласится приехать, — заметил булочник. — Ни за что на свете!… Я ведь хорошо ее знаю.

— Ошибаешься, — еще более слабым голосом произнесла больная. — Согласится, если ты напишешь ей, что сожалеешь о том, что между вами произошло, просишь простить тебя и как можно скорее приехать, если она хочет застать меня в живых.

— Не стану я этого писать, — воспротивился Лебре.

— Значит, ты хочешь, чтобы я умерла безутешной… Нет… нет… не можешь ты поступить так жестоко… — с трудом проговорила несчастная, и слезы покатились у нее по щекам.