Анатолий Афанасьев - В объятьях олигарха
— Господи, помилуй нас грешных. — Деверь провел рукой по глазам, словно ослеп от весеннего солнца.
— Это весь ответ? — спросил Митя.
— Мальчик мой, но в этом вся суть. — Деверь выглядел изумленным и встревоженным. — При чем тут робот? Ну скажи, при чем тут робот?
— Действительно, при чем тут робот…
— Тебя послали и ничего толком не объяснили. Жертвоприношение. Древний ритуальный обряд. Пролитие живой, безвинной крови. Апелляция к высшим инстанциям. Робот способен подать сигнал к кормежке, но не к бунту. Нация крепко спит и не способна к сопротивлению. Ее может разбудить лишь укол в сердце. Скажу больше, я не верю в быстрый успех, процессы стагнации зашли слишком далеко. Но нельзя сидеть сложа руки. Надежда меркнет день ото дня. Если мы ничего не предпримем, это сделают следующие поколения, но начнут они с того, что проклянут нас, своих предков. О Господи, как сказать, чтобы ты понял…
— Успокойтесь, зачем так нервничать? — Мите вдруг стало жалко этого растерянного человека, почти как недавно «тимуровца». — Вы хорошо растолковали. Дело житейское. Я должен умереть, чтобы спящий проснулся.
Деверь смотрел оторопело.
— Климов, кто ты такой? Кем себя ощущаешь?
Климов ответил уклончиво:
— Вам повезло, господин Деверь, вы не зомби. А я им был почти всю сознательную жизнь. Это большое паскудство. Обратно в то состояние я не вернусь.
Деверь отвернулся от Мити, глядел себе под ноги. Митя его не торопил, хотя пора было перейти к делу. Хватит пустого трепа. На этой скамейке он окончательно распрощался со своим прошлым. А будущего у него не было никогда. Его не было уже в момент зачатия. Не то место выбрали родители, чтобы затевать любовные игры.
Деверь придвинулся ближе, положил ему руку на колено.
— Не горюй, Климов… Человеком быть нелегко, но это единственный путь к спасению.
— Я все понял, — повторил Митя, избегая сочувственного, обволакивающего взгляда Деверя, наполненного энергетической глубиной, — эманацией духовной поддержки. Он в ней не нуждался. Он ни в чьей поддержке больше не нуждался. Отныне слишком тесный контакт с себе подобным существом мог его только расслабить.
— У меня есть просьба.
— Говори.
— «Тимуровец» ко мне прилепился, Ваня Крюк…
— Видел, знаю.
— Хорошо бы изъять его из регистрационных списков и вывезти из Москвы.
— Не важно куда?
Митя на секунду представил, как любимая «матрешка» получает запоздалый подарок — озорного пацаненка с тихим, нежным сердечком. Нет уж, лучше не надо. Слишком много хлопот и слишком романтично. Попахивает дурью.
— Куда не важно, но в хорошие руки. Можно к Истопнику.
— От Раздольска остались лишь головешки.
— Видел по телику. Но часть электората вроде законсервировали?
— В смежной резервации… Ладно, «тимуровца» спрячем. Теперь о деле…
Проговорили еще минуты три. Деверь сообщил, где, когда и от кого Митя получит инструкции. Накануне акции. Еще сказал, что, если есть желание, можно организовать короткий сеанс связи в любом пункте северных территорий. Конечно, влетит в копеечку, учитывая стоимость космической блокировки, но… Митя вежливо отказался. После этого Деверь исчез так же таинственно, как появился. Почти неуловимо. Митю это позабавило. Все–таки дешевые фокусы из арсенала невидимок не соответствовали уровню подпольного вождя.
До рокового дня оставалось совсем немного, трое суток. Но их тоже надо было как–то прожить.
* * *К полудню праздник достиг апогея. К Поклонной горе согнали толпы благодарных москвичей, с раннего утра их вытаскивали из квартир, вылавливали в подземных трущо–бах, собирали в просторных накопителях. Десятки тысяч людей разместили за ограждением из колючей проволоки причудливыми цветовыми фрагментами. Декораторы массовых зрелищ потрудились на славу. Взволнованное, как при легком бризе, человеческое море, разукрашенное флажками, гирляндами разноцветных шаров, поздравительными транспарантами, напоминало гигантскую живую цветочную клумбу. При появлении кавалькады триумфатора, по сигналу главного распорядителя, поданному через динамики, вся эта многоликая масса в едином порыве преданности и счастья осела на колени и послушно окаменела. Лишь кое–где торжественную тишину нарушили вопли раздавленных малолетних дегенератов, но полиция быстро навела надлежащий порядок.
К этому часу триумфатору Анупряку–оглы уже вручили символические ключи от Москвы (вручала почетная комиссия во главе с Марком Губельманом), и сейчас он восседал в бархатном кресле на импровизированной трибуне и принимал поздравления от многочисленных депутаций. Все тот же суровый, могучий эфиоп шелковым опахалом с акульими пластинами отгонял от его головы назойливых, черных весенних мошек–мутантов, скопившихся над трибуной в неимоверном количестве. Для непривитого человека, а все аборигены были непривитые, укус такой мошки обычно заканчивался судорогами и необратимым параличом мозга.
Перед креслом триумфатора проходили полномочные посланцы стран, входящих во всепланетное содружество, лидеры независимых партий, представители крупнейших промышленных и финансовых корпораций, а также правительственные чиновники, возглавлявшие страховые и благотворительные компании, и каждый из них, ритуально преклонив колено, с выражением почтения и восторга преподносил ему какой–нибудь памятный сувенир. Гора подарков на помосте росла и росла. В зависимости от ценности сувенира, которую Анупряк–оглы определял на глазок, он церемонно кивал, протягивал руку, иногда ронял небрежное: «Мерси, приятель!», а какого–то невзрачного японца, представлявшего фирму «Якутские алмазы» и презентовав- ззз
шего чудный ларец, усыпанный бриллиантами, сойдя с кресла, обнял и расцеловал в морщинистые щеки, сдавив лапами так, что японец утробно запищал.
Церемония затягивалась, но Анупряк–оглы не выказывал признаков усталости, был так же багроволик, весел и подвижен, как вначале. Он хорошо представлял, сколько сейчас устремлено на него завистливых, ненавидящих взглядов, и это его бодрило. Единственный, кто слегка подпортил ему праздничное настроение, был как раз мэр Москвы, фальшивый раввин Губельман. Вручая ключи от города (нанизанная на золотое кольцо связка каменных ис- туканчиков, изящные копии всех американских президентов, включая Фреда Неустрашимого, кстати, дорогая вещь: один из прежних триумфаторов, сенегалец Махмуд, продал свои ключи на аукционе Сотби за два миллиона долларов, правда туземных, буро–малиновых, имеющих хождение лишь на территории России), льстиво улыбаясь, мерзавец проткнул ему ладонь острым носиком одного из болванчиков, и сделал это нарочно, Анупряк–оглы это понял по темному пламени, блеснувшему в очах старого прохиндея. Губельман поспешно принес извинения, участливо спросил: «Надеюсь, не больно, господин триумфатор?» — «Ничего, терпимо. — Анупряк слизнул капельку черной крови с ладони. — Бывает намного больнее. Скоро сам убедишься, Губа». Фарисей захихикал, показывая, что оценил слова Анупряка как добрую солдатскую шутку.
Анупряк–оглы поклялся себе, что, когда придет час расплаты, припомнит ему наглую выходку.
До конца церемонии было недалеко. Остались на подходе лишь две депутации: от лиги сексуальных меньшинств и от партии «Молодая Россия», созданной недавно по прямому распоряжению Центра координации в Стокгольме. Косвенно Анупряк–оглы принимал в этом участие, отбирая и рекрутируя в новую партию молодых недоумков из богатых туземных семей с подведомственных ему резерваций. Политическая программа партии определялась простым доходчивым лозунгом: «Все старье на свалку — и сжечь!» Каждый из членов партии носил в ладанке на груди портреты вож- дей–теоретиков: Новомирской и Немцовича. Кто такой
Немцович, генерал не знал (видно, из немецких переселенцев, управляющих Зауральской республикой), а Калерию видел по телевизору, где она читала воскресные проповеди о непротивлении злу насилием. Кроме того, она непременно участвовала в публичных казнях фашистов и скинов (те же члены «Молодой России», но в чем–либо провинившиеся). За древностью лет тучную старуху обыкновенно четверо дюжих миротворцев поднимали на носилках на помост, где она оживала и ловко недрогнувшей рукой снимала скальп с очередного, трепещущего, накачанного препаратами вольнодумца, никогда не давая осечки и дико хохоча.
Депутация лиги сексуальных меньшинств — гомики, педофилы и трупоеды — подарила ему изумительной красоты двухметровый фаллос с золотым набалдашником, — его с трудом несли на худеньких плечах три очаровательные лесбиянки–нубийки. Необычный дар вызвал оживление и звучные почмокивания на гостевой трибуне, где на пестрых коврах, наряженная в римские тоги, расположилась городская знать. Анупряк–оглы вторично спустился с возвышения и, капнув из пузырька кислотой, проверил подлинность золота. Невесть откуда подскочил Зашибалов. Забормотал восторженно: «Сильная вещь, Ануприй–джан! Ох, сильная вещь»… Генерал пихнул его локтем: «Опомнись, Зина, люди смотрят… После примерим».
